Большущий - Эдна Фербер

10

Наверное, в последующие дни самое душераздирающее и трогательное зрелище представлял собой не сраженный болезнью великан, величественно и отстраненно лежавший в непривычном черном костюме, не мальчик Дирк, ошеломленный, но в то же время пребывающий в возбуждении от непривычной домашней суматохи и всеобщего волнения, не маленькая убогая ферма, которая словно вся сжалась и еще больше скукожилась от неожиданно свалившихся на нее многочисленных посетителей. Нет, это была Селина, вдова, у которой не было времени, как положено, проливать над усопшим слезы. Ведь ферма никуда не делась и требовала внимания. Да, болезнь, смерть, горе, но за полем нужен присмотр, а овощи надо собрать, отвезти на рынок и продать. От этого зависело будущее мальчика, да и ее самой.

Первые несколько дней после похорон кто-нибудь из соседних фермеров отвозил на рынок телегу де Йонгов и помогал в полях непутевому Яну. Но у всех было полно дел на своих фермах. На пятый день Яну Стену пришлось самому везти телегу в Чикаго, хотя Селину преследовали дурные предчувствия, которые полностью оправдались, когда на следующий день Ян вернулся с половиной непроданных овощей и доходом, равным нулю. Увядшие овощи были выгружены за сараем для последующего использования в качестве удобрения.

– В этот раз не очень хорошо вышло, – объяснил Ян, – а все потому, что место на рынке попалось неудачное.

– Но вы выехали довольно рано.

– Так меня ж потеснили. Увидели, что я вроде как новичок. Пока я лошадок привязывал, телегу-то и выпихнули.

Селина стояла в дверях кухни, а Ян с повозкой во дворе. Она повернулась лицом к полям. Наблюдательный человек (а Ян Стен им не был) заметил бы исключительно твердую линию подбородка у этой фермерши, одетой в поношенное ситцевое платье.

– В понедельник я поеду сама.

– Поедете? – выпучил глаза Ян. – Куда это вы поедете в понедельник?

– На рынок.

Ян Стен неуверенно улыбнулся столь странной шутке, пожал плечами и пошел в сарай. Она все время говорит какую-то чепуху. Но он испытал тот же ужас и недоумение, что и вся Верхняя Прерия, когда в понедельник Селина действительно взяла вожжи в свои маленькие, покрытые шрамами ручки.

– На рынок?! – попытался воспротивиться Ян с пылом, на какой только была способна его флегматичная натура. – Женщины не ездят на рынок! Женщина…

– Эта женщина ездит.

Селина встала в три часа ночи. И заставила подняться ворчавшего Яна. В пять, уже в поле, к ним присоединился Дирк. Втроем они погрузили овощи на телегу.

– Рассортируйте их, – велела Селина, и Ян с Дирком стали связывать в пучки редиску, свеклу, брюкву и морковку. – Смотрите, чтобы пучки не болтались. Вяжите у самой головки, вот так. Два раза вокруг, а потом протащите веревку через ботву. Пусть будут не пучки, а букеты. И мы их как следует потрем и помоем.

В Верхней Прерии овощи мыли не особенно тщательно, а иногда и вовсе не мыли. Большие и маленькие связывались как попало и продавались как овощи, а не как произведения искусства. Обычно их покрывал добрый слой земли, который хозяйка счищала в раковине у себя на кухне. А что еще делать хозяйкам?

Отдраивая морковку под струей воды из насоса, Селина представила, что после столь непривычного душа корешки похожи на собранные в пучок копья чистого золота. Однако она прекрасно понимала, что ничего подобного при Яне говорить нельзя. Ян был в замешательстве, а потому угрюм. Он никак не мог поверить, что Селина и впрямь собирается осуществить свой план. Женщина – жена фермера из Верхней Прерии – поедет на рынок, точно мужчина! Одна ночью на рынке или в лучшем случае в каком-нибудь дешевом номере гостиницы! К воскресенью эта новость каким-то таинственным образом разнеслась по окрестностям. Вся Верхняя Прерия пришла в Голландскую реформаторскую церковь с вертящимся на языке вопросом, да вот только Селина не ходила на утренние службы. Достойное поведение, нечего сказать! Притом что не прошло и недели, как эта женщина овдовела! Тогда после службы прихожане сами явились к ней домой, но им сказали, что вдова отправилась на сырое западное поле и копается там вместе с сыном.

Ближе к вечеру по пути на вечернюю службу на ее пороге появился преподобный Деккер. Суровый пастырь, преподобный Деккер, уже давно отставший от жизни. Ему не было бы цены в те дни, когда Нью-Йорк назывался Новым Амстердамом. Но второе и третье поколения голландцев Верхней Прерии начинала раздражать его старорежимность. У преподобного Деккера был тяжелый взгляд голубых глаз – взгляд фанатика.

– Что я слышу, миссис де Йонг? Вы собрались везти овощи на рынок? Вы, женщина! Да еще в одиночку!

– Со мной поедет Дирк.

– Вы не понимаете, что творите, миссис де Йонг. Рынок – не место для порядочной женщины. И для мальчика тоже! Там играют в карты, пьют… там всяческие пороки… на улице среди телег шныряют дщери Иезавели.

– Да что вы говорите! – воскликнула Селина.

После двенадцати лет, безвылазно проведенных на ферме, слова пастора прозвучали весьма увлекательно.

– Вам нельзя туда ехать.

– Но овощи гниют в земле. А нам с Дирком надо как-то жить.

– Вспомните про двух малых птиц. «И ни одна из них не упадет на землю без воли…» Евангелие от Матфея, глава десятая, стих двадцать девятый.

– Не понимаю, – просто ответила Селина, – что хорошего для малой птицы в том, что она упадет.

В понедельник между тремя и четырьмя часами дня, когда фермерские телеги обычно отправляются на чикагский рынок, у каждого дома, выходящего на Холстед-роуд, заколыхались занавески, как будто в окна неожиданно подул ветер. В полдень за обедом Клас Пол говорил о предполагаемой поездке Селины со смешанной жалостью и неодобрением.

– Порядочной женщине нечего ездить на рынок.

Миссис Пол (хотя все продолжали называть ее вдова Парленберг) криво ухмыльнулась с двусмысленным видом:

– А чего от нее ждать! Вспомни, как она всегда себя вела.

Клас жену не поддержал. У него на этот счет были собственные мысли:

– Не могу поверить. Помню, как она приехала сюда работать школьной учительницей. Это я ее тогда привез. Сидит в телеге, как маленький воробушек. И говорит – как вчера это было, – что капуста красивая. Сейчас уж, поди, думает иначе.

Нет, не иначе. За прошедшие одиннадцать лет Селина столь мало переняла у местных фермеров, что, погрузив овощи в телегу во дворе, она и теперь смотрела на них с блеском в глазах. Так что едва ли Верхняя Прерия одобрила