Большущий - Эдна Фербер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Селина с письмом в руках представила.
В третий год семейной жизни Селина впервые вышла работать в поле. Первюс с несчастным видом пытался этому воспротивиться, хотя созревшие овощи пропадали.
– Ну и пусть гниют, – говорил он. – Лучше пусть они совсем сгниют в земле. Женщины в семье де Йонгов никогда не работали в поле. Даже в Голландии. Ни моя мать, ни бабушка. Не женское это дело.
После двух тяжелых лет Селина вновь обрела былое здоровье и живость. Она ощущала, что стала крепкой, как сталь, у нее даже появились надежды, а это было несомненным признаком хорошего самочувствия. Она давно поняла, что такое время обязательно придет. Поэтому решительно ответила:
– Чепуха, Первюс. Работать в поле не труднее, чем стирать, гладить, драить пол или стоять над горячей печкой в августе. Не женское это дело! Домашняя работа – самая тяжелая работа на свете. Именно поэтому мужчины не желают ею заниматься.
Она часто брала маленького Дирка с собой в поле и сажала его в теньке на кучу пустых мешков. А он неизменно сползал со своего скромного трона и копался в теплой черной грязи. Он даже делал вид, что помогает матери: слабенькими пальчиками тащил овощи из земли и шлепался рядом с Селиной, когда тонкий корешок вдруг поддавался его усилиям.
– Гляди-ка, он уже фермер! – говорил тогда Первюс.
Но что-то внутри Селины кричало: «Нет! Ни за что!»
В мае, июне и июле Первюс работал не только с утра до ночи, но и ночью при свете луны. И Селина работала с ним. Часто им приходилось спать по три или четыре часа. Так прошло два года, три года, четыре. В четвертый год брака Селина потеряла свою единственную подругу в Верхней Прерии. Мартье Пол умерла при родах, что нередко случалось в тех краях, ибо врачом-акушером была повитуха вроде Сары Гэмп [10]. Ребенок тоже не выжил. Смерть не была благосклонна к Мартье и не придала ее лицу ни спокойствия, ни молодости, хотя такое случается довольно часто. Селина, глядя на удивительно неподвижное тело той, которая некогда была такой деятельной и неугомонной, поняла, что за годы их знакомства она в первый раз видит, как Матье Пол отдыхает. Казалось невероятным, что она может лежать с младенцем на руках, когда в доме полно народу, когда надо расставлять стулья, освобождать место, готовить и подавать еду. Селине, сидевшей у гроба вместе с другими женщинами, мерещилось, что Мартье вот-вот поднимется и займется делом: умелыми пальцами потрет и отскребет пятнышки засохшей грязи на черных брюках Класа Пола (он ходил во двор присмотреть за лошадьми), успокоит в голос плачущих Гертье и Йозину, проведет своей искореженной рукой по широко открытым сухим глазам Рульфа, сотрет пыль со стола в гостиной, который при ее жизни всегда был безупречно чист.
«Слишком далеко все равно не убежишь, – когда-то сказала Мартье. – От жизни можно убежать только в одном случае – если перестать жить». Что ж, на этот раз она убежала слишком далеко.
Рульфу исполнилось шестнадцать, Гертье двенадцать, Йозине одиннадцать. «Что все они будут теперь делать, – думала Селина, – без женщины, которая была столь верной рабой этой семьи? Кто позаботится о чистых клетчатых платьицах и пристойных тупоносых туфельках для косичек (которые больше не хихикают)? А когда Клас начнет рычать по-голландски на Рульфа, который, по его словам, ведет себя «как придурок», кто скажет: «Ладно, Пол, оставь мальчика в покое. Ничего плохого он не делает»? Кто станет содержать в порядке самого Класа, готовить ему, стирать одежду, гладить рубашки и гордиться своим по-детски непосредственным рыжим великаном?»
На все эти вопросы ответил сам Клас, всего через девять месяцев женившись на вдове Парленберг. Верхняя Прерия была потрясена. Их брак обсуждался не один месяц. В свадебное путешествие супруги отправились на Ниагарский водопад; дом Пола будет перестраиваться; да нет же, они переедут жить в просторный дом вдовы Парленберг (все продолжали ее так называть); нет, Пол делает там ванную комнату с ванной и водопроводом; ничего подобного, они собираются купить участок Стиккера, который расположен между участками Пола и Парленберг, и сделать одну большую ферму – самую большую во всей Верхней Прерии, Нижней Прерии и Новом Гарлеме. Да, нет такого другого дурака, как старый дурак.
Столь ненасытно было любопытство жителей Верхней Прерии, что каждая крупица новостей проглатывалась ими молниеносно. Когда прошел слух, что Рульф сбежал с фермы неизвестно куда, это известие послужило лишь соусом для огромного блюда разнообразных сплетен.
Но Селина все знала. Однажды вечером, в восемь часов, когда Первюс уехал на рынок, Рульф, как всегда, постучал в дверь их дома, повернул ручку и вошел. Однако вид у него был совсем необычный. Он надел свой лучший костюм – первый, купленный в магазине для похорон матери. Костюм с самого начала сидел на нем плохо, а теперь оказался еще и до смешного мал. За последние восемь-девять месяцев паренек поразительно вытянулся. И все же, стоя перед Селиной, Рульф, смуглый, высокий и худой, не казался ей нелепым. Он поставил на пол свой дешевый желтый чемодан.
– Что скажешь, Рульф?
– Я ухожу. Не могу здесь оставаться.
Селина кивнула:
– Куда?
– Лишь бы отсюда. Может, в Чикаго. – Он ужасно переживал, поэтому старался говорить небрежно. – Вчера они вернулись домой. У меня осталось несколько ваших книг.
Он сделал жест, словно хотел открыть чемодан.
– Нет, нет! Оставь себе.
– До свидания.
– До свидания.
Селина взяла темноволосую голову мальчика и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его. Он повернулся, чтобы уйти.
– Подожди минутку. Подожди…
У нее было припрятано несколько долларов – четвертаки, десяти– и пятидесятицентовики, всего около десяти долларов – в одной из банок на полке. Она сняла ее. Но когда подошла к двери с банкой в руке, Рульфа уже не было.
9
Дирку восемь лет. Маленький Большущий де Йонг в костюмчике, сшитом его матерью из нескольких мешков из-под фасоли. Загорелый светловолосый мальчик с комариными укусами на не знающих покоя ногах. Никакой мечтательности в характере. Школа с единственной классной комнатой, когда там начинала работать Селина, теперь располагалась в двухэтажном кирпичном здании, очень красивом, и вся Верхняя Прерия ужасно этим гордилась. Владычество ржавой железной печки закончилось с установкой центрального отопления. Дирк ходил в школу с октября по июнь. Первюс был против: что за глупость! С начала апреля по первое ноября от парня была бы большая помощь в поле. Но Селина яростно отстаивала учебу сына и победила.
– Читать, писать и
