Ведьмины тропы - Элеонора Гильм

– Оксюшка – грешница, великие горести близким принесла. И тебя не пожалела. Ты должна до конца жизни благодарить меня за оказанную милость, – заявила тетка при встрече.

Сусанна собралась было с силами, чтобы ответить: «Не хули матушку», но злобная старуха уже отдавала приказания своим скрипучим голосом.

Зачем она оказалась здесь?

Нюткой владела тоска по родному дому, по мамушке, сестрице и Игнашке Неждану, по уютной стряпущей, где всегда пахло яствами, по Лукерье и Анне Рыжей, по мурлыканью Пятнашки. Каждую ночь она видела матушку в одной рубахе пред честным народом. И пылало кострище. Нютка расталкивала всех, обращалась в крылатого зверя и уносила мать от ворогов.

Просыпалась в слезах, прогоняла сон, требовала вестей у Митрофана, скребла котелки, шила завеси и уповала на благополучный исход.

* * *

Нютку теткин дом и завораживал, и пугал. Когда она шла одна по извилистым, путаным сеням, всякий раз вздрагивала: то за поворотом прятался кто-то злой, то в сарае топотали и скрипели. Тетка разместила ее в тесной клетушке близ стряпущей: не с девками-прислужницами (то было бы куда веселее), не в хозяйском крыле. Ни рыба ни мясо.

Нютка вздохнула. Черт дернул – она торопливо перекрестилась и поклонилась крохотной иконке, что сурово глядела со стены, – приехать сюда. Хотела Великий Устюг поглядеть, у братца погостевать, от беды спрятаться.

А оказалась в услужении у злой старухи.

Нютка представляла себя девицей из сказки: сколько испытаний, овса, ячменя и гороха, что нужно перебрать. И благословляла добрую Еремеевну, которая заставляла работать, помогать в стряпущей и не глядела на ее слезы и жалобы. Теперь не боялась Нютка ничего, только с любопытством встречала каждую зорьку: что на этот раз придумает злая тетка.

Порой убегала от тех поручений – ей до терпеливой девицы из сказки далеко, – бродила по дому. В нем прятались тени и тайны.

Однажды она наткнулась на комнатку, где молились старухи. Склонившиеся перед образами темные спины, колючие взгляды, впившиеся в дерзкую девчонку, беззубые рты… И гневный окрик тетки: «Пошла вон!» Она бежала прочь, заблудилась, спустя время вышла к истобке, лишь испросив дорогу у молодой служанки. В другой раз наткнулась на мужика, чистившего хозяйские сапоги – Митины щеголеватые, с каблуками – и шептавшего: «Как придут они да помрут, как помрут, так и придут», а потом уверяла себя, что ей привиделось. В одной из клетей мычал и гнил заживо муж тетки. О том сказывали дворовые девки – Нютку в мертвячьи покои не отправляли.

Жуть!

А сегодня, в самом конце, в тупичке холодных извилистых сеней она увидала воздушную завесь, отдернула и зашла в клеть. Девушка немного старше ее, с приятным, но странным, равнодушным лицом и русыми тонкими волосами, стянутыми так, что виднелась бледно-розовая кожа, плела кружево.

Палочки в белых руках мелькали, завораживали. Нютка засмотрелась на нее и села рядом. Девушка не молвила ни единого приветственного слова, но и не показала неудовольствия. Нити плясали в умелых руках, и волшебство рождалось на глазах. В безмолвии из путаницы являлись снежинки и завитки, что сделали бы честь лику Богоматери.

Нютка помотала головой, вспомнила, что пухлая служанка, заправлявшая на кухне, велела принести лука и чеснока. Ей, ослушнице, не поздоровится. Тетка вновь будет орать, будет грозиться посадить в темный чулан. Она заставила себя оторвать взгляд от кружевных узоров. Вырвалось крутившееся на языке:

– А ты кто?

Девушка даже не подняла взгляда, лишь деревянная палочка еле заметно дрогнула. Но от Нютки так просто не отделаться.

– Слыхала я, у тетки Василисы есть внучка. Улитой кличут. Взаперти сидит, чудная, не…

Нютка споткнулась об обидное «не от мира сего».

– Как у тебя красиво выходит. Я так не могу. – Показала свои потрескавшиеся руки и улыбнулась. – Я приехала из Соли Камск…

Девушка неожиданно закричала, да громко, словно ей сделали что-то дурное. Нютка зажала уши и с недоумением глядела на кружевницу: та бросила палочки, не заботясь о том, что узор может быть потерян. Забилась в угол, словно дикий зверек. И от крика ее дрожали стены.

– Я же просто хотела поболтать, – повторяла Нютка.

А баба, что пришла наконец, подняла крикунью, словно малое дитя – та наконец умолкла, только тихо икала, – и унесла куда-то наверх.

* * *

Что с девицей неладно?

Нютка после той встречи больше думала о кружевнице, чем о своих бедах-несчастьях. Матушка бы непременно сказала что-то разумное, дала мешочек иль скляницу со снадобьем и добрый совет. А она, Нютка, что может? Только улыбаться да нести всякий вздор.

К братцу Мите, а тем более к тетке идти с расспросами не решилась, у прислужниц потихоньку выведала. Была у тетки Василисы дочка, звали ее Софьей, кликали Любавой за светлый лик. Росла, становилась все краше, и всякий видел, что девица чудна´я: ни бойкости, ни света в очах. Много-много лет, как из детства вышла, так и не была нигде – все взаперти сидела.

Стали приискивать жениха, и шла молва впереди нее. Хоть семья Селезневых и жила богато, такую девку брать в дом не хотели. Сговорился отец с одним купцом, у того сын был чахлым да малоразумным. Обженили, Любава понесла, спустя положенное время родила пригожую дочку. Только мало что в ней изменилось.

Тетка Василиса ездила к дочке, помогала. Звала богомольных баб и колдунов, чтобы сняли морок, да только все без толку. Любава и ее чахлый муж померли через два года от какой-то хвори. Родители его пришли и кланялись до земли, просили забрать дитя, что боялось всякого человека и зверя. Так и росла Улита у бабки, была еще чудне´е матери.

В доме к ней привыкли. А для нового человека то было странным: девка, что не выходит из своих покоев, не ездит в храм, не болтает с подругами. Нютка представляла, каково живется Улите, и жалела ее от всего сердца.

* * *

– Довольно терпеть, – веско сказала тетка и замолкла.

Нютка стояла перед ней, не склоняя головы. А чего склонять? В ветхом сарафане, истоптанных поршнях, словно вернулась в детство, она ждала, что скажет тетка. Столько всего таилось в больших, навыпучку, глазах, в поджатых губах, темно-бурой душегрее. Мать не рассказывала о старшей сестре, лишь однажды обмолвилась: Василиса как урюпкой[59] была, так ей и осталась.

– Ты здесь не для потехи. Ты не знатная боярыня, осчастливившая своих родичей. Ты о приюте просила, я разрешила… Но не приноси сюда похабные порядки своей матушки.

«Жаба», – вдруг поняла Нютка. Тетка похожа на жабу, которую они с Малым однажды поймали у реки. Бородавчатая тварь надувала горло, пучила глаза и издавала мерзкие звуки.

– Я с Улитой поболтать хотела. Ничего дурного. – Нютка оправдывалась и умирала от презрения к себе.

– Сестрица была такая же. Ничего дурного, а грех на каждом шагу творила, – едко говорила тетка, и по лицу ее скользило довольство. – В то крыло боле не ходи, будь скромна и молчалива. И может, Бог тебя помилует.

«Ты не священник, чтобы решать, кого Господь помилует, а кому кару пошлет», – дерзко подумала Нютка. Прикусила губу, сжала растрескавшиеся кулаки, чтобы не молвить лишнего.

Потом тетка долго говорила о праведности и милосердии, о спасении и гордыне.

– Вижу в тебе то же злое семя, те же всходы даст, что у сестрицы… Мой долг… – вглядываясь в Нютку, торжественно молвила тетка.

– О матушке худого не говори! – Нютка начала