Как велит бог - Никколо Амманити

Данило Апреа расхаживал по гостиной в галошах, синей ветровке, шарфе и шерстяной шапке, твердя, как заезженная пластинка:

— Это невероятно. Невероятно! Куда он, черт возьми, запропастился?

Он шесть раз звонил ему на сотовый, и каждый раз проклятый абонент был недоступен.

— Что за дубина безмозглая.. — проворчал Данило, обессиленно рухнув на диван. — Ну как иметь дело с такими людьми? Включи телефон, засранец!

Он налил себе четвертую (или пятую?) стопку граппы и, морщась, опрокинул.

Наверное, надо позвонить Рино и сказать ему, что Четыресыра отстает по графику, пропадая неизвестно где.

"Но Рино же сразу взбесится"

А нынче вечером не до разборок.

Они должны быть единой, сплоченной и настроенной на успех командой.

Только как можно составить сплоченную команду из истеричного психопата и городского сумасшедшего?

Он хотел было налить еще глоток, но удержался.

"Не хватало только, чтобы меня развезло..."

Прикрыл глаза, пытаясь успокоиться.

— Он сейчас придет. Он сейчас придет. Он... — затвердил он, как мантру. — Если Четыресыра не придет через четверть часа, клянусь, я его прикончу. — Данило притих и стал слушать, как за окнами неистовствует гроза и как бурлит вниз по улице разбухший от воды канал.

"Ну вот, готово".

Все обитатели вертепа снова были на ногах, мостик отремонтирован. От этого Четыресыра стало спокойнее на душе. Мост давно уже его беспокоил, рано или поздно он построит новый, более устойчивый и широкий, минимум на три полосы.

Четыресыра натянул непромокаемые штаны и в сотый раз проверил, не ускользнуло ли что-нибудь от его взгляда.

Завтра утром он первым делом займется приведением в порядок холмика, и раз такое дело, то уж не сделать ли из него сразу гору, высокую и скалистую. Он мог отправиться на реку и загрузиться парой кругляков с отмели.

"Среди скал живет много разных животных".

"Эти... — Ему не приходило в голову название. — Как их? Которые с длинными рогами и скачут".

"Горные козлы", — вспомнил он, всовывая ноги в резиновые сапоги. На голову он натянул подшлемник, а поверх нахлобучил зеленый шлем-интеграл.

Потом Четыресыра потянулся было к желтому дождевику, но остановился.

Данило сказал ему не надевать его, потому что желтое пятно будет видно за километр.

"Но кто будет торчать на улице в такую-то погоду?"

И Четыресыра снял дождевик с крючка.

Выходить из дому не хотелось. Он бы с радостью остался доделывать свой вертеп.

Почему именно сегодня приспичило им грабить банкомат? В такой проливной дождь?

Четыресыра выключил телевизор в тот момент, когда Рамона выходила голышом из дома, навстречу ей появлялся лесник Боб, и она говорила ему: "Доставай-ка шершавого, порезвимся!"

"Ну все, иди", — приказал он себе и, надев перчатки, вышел из дому.

Кристиано Дзена лежал в постели под тремя одеялами и слушал шум грозы. Стоило закрыть глаза, как начинало казаться, что он лежит на койке трансатлантического лайнера в эпицентре урагана. Дождь барабанил по стеклам, переплеты скрипели под напором ветра. С подоконника стекала в комнату струйка воды, а на потолке в углу выросло темное пятно, с которого каждые раз, два, три, четыре.. пять секунд со звонким "кап!" плюхалась на пол капля.

Надо было встать, подставить ведро, свернуть тряпку и положить ее на подоконник, но так клонило в сон...

Фабиана Понтичелли вышла из комнаты Эсмеральды, с трудом держась на ногах. Постояла в полутьме коридора, набираясь сил для встречи с разбушевавшейся стихией. Последний косяк добил ее.

"Сейчас стошнит".

Слева, на длинном буфете, она заметила контуры четырех китайских ваз, и у нее в голове мелькнула мысль сблевать в одну из них.

Шатаясь и тыкаясь руками в завешанные старинными арабскими коврами стены и в ломящиеся от книг шкафы, она двинулась в сторону выхода. Входную дверь в глубине коридора освещало пятно красноватого света, идущего из гостиной.

"Господи, умоляю тебя, только бы там не было матери Эсмеральды... Если она увидит меня в таком состоянии..."

За последний год Серена Гуэрра не раз заставала их в гораздо более плачевном виде, в обнимку с унитазом или в коме на кровати.

"В тот раз, когда мы закинулись кислотой и..."

Но сейчас, будучи под навязкой, Фабиана не была уверена даже, что в состоянии пожелать ей доброй ночи.

"Шагай прямо, быстро, не останавливайся, не поворачивай голову в сторону гостиной, откроешь дверь — и на улицу".

Фабиана получше застегнула куртку, подняла капюшон, глубоко вдохнула и непринужденно, как кирасир на военном параде, двинулась к выходу, однако, оказавшись напротив двери в гостиную, не удержалась и бросила туда быстрый взгляд.

Серена Гуэрра лежала на кокосовой циновке и листала большой альбом с фотографиями.

Дотлевающие в камине угли и десяток свечей, расставленных на крышке сундука из красного дерева, озаряли комнату слабым дрожащим светом. На старом диване, весь укутанный одеялами, в смешной шерстяной шапочке на голове, спал с приоткрытым ртом малыш Маттиа.

Несмотря на оставляющее желать лучшего психофизическое состояние, Фабиана не смогла тысячный раз не поразиться, насколько же мать и дочь похожи друг на друга.

Когда Фабиана в первый раз увидела их вместе, Эсмеральду и Серену, у нее аж дух захватило. Одинаковые прямые темные волосы, одинаковый овал лица. Те же глаза, та же форма рта, все то же самое. Только Серена была мини-вариантом Эсмеральды. Их разделяли добрых десять сантиметров. В руках и в плечах мать покрепче, кожа у нее светлее, нос слегка неправильной формы и более нежные и блестящие глаза. Некоторые угловатости, заметные в чертах дочери, в материнском лице были как бы сошлифованы.

Серене около сорока, но выглядит она гораздо моложе. Ей запросто можно дать тридцать.

На вкус Фабианы одевалась Серена очень стильно. Сегодня на ней джинсы "Levi's" с низкой талией, техасские сапоги, свитер из грубой шерсти с геометрическим рисунком, волосы заплетены в тонкие косички.

Несколько дней назад в мало отличающейся от сегодняшней ситуации Фабиана пересеклась с матерью Эсмеральды, и они поболтали. С Сереной она чувствовала себя в своей тарелке, та обращалась к ней как ко взрослой и внимательно слушала. Разве что в тот вечер она дольше обычного задержала на ней свой взгляд и потом спросила:

— Не многовато ли травки вы курите?

Фабиана, как пес, который наложил на ковер, отпрянула к стене и с улыбкой, от которой чуть не вывихнула себе челюсть, фальшивым голоском выдала:

— Что? Извини, я не поняла.

— Не многовато ли травки курите?

Фабиана открыла рот в надежде произнести что-нибудь осмысленное, но ничего не получилось, тогда она закрыла рот и помотала головой.

— Знаю... это ваше дело, и я уверена, что... что вы достаточно умные девочки, чтобы вовремя остановиться. На траву так легко подсесть... И потом будет трудно сосредоточиться в школе... Извини, что лезу с этим... Обычно я не вмешиваюсь.

"Представляю, чего ей стоило завести этот разговор", — подумала про себя Фабиана.

— Честно говоря, я немного обеспокоена. В последнее время с Эсмеральдой невозможно разговаривать. Она отвечает мне с такой путающей злобой... Вечно сердита, будто я ей сделала невесть что. Я только хотела сказать, что, если вы будете слишком много курить траву, в вас начнет нарастать отчуждение, мир станет казаться тесным и удушливым... Может, вам стоит попытаться больше бывать в компании, не сидеть все время в одиночестве, взаперти в этой...

Фабиана, разинув рот, ошеломленно взирала на нее, как ребенок на меняющего цвет хамелеона.

"Тесный и удушливый мир".

Вот именно. Мать Эсмеральды потрясающе точно выразила ощущение, которое она с некоторых пор носила в себе и от которого ей делалось плохо.

"Тесный и удушливый мир. Из которого ты должна вырваться, как только окончишь школу. Поезжай в Америку, в Рим, в Милан, куда хочешь, но ты должна сбежать из этого тесного и удушливого мирка"

Почему стоящее перед ней сейчас чуткое, прекрасное существо было матерью Эсмеральды, а не ее? Почему ей так не повезло — быть дочерью женщины, широтой взглядов мало чем отличавшейся от монашки и годами певшей одну и ту же песню по то, что у папы трудности на работе, поэтому они должны постараться не создавать ему лишних проблем?

"А я? Меня что, нет? Для своей матери я не существую. Вернее, существую постольку, поскольку являюсь частью семьи Понтичелли, и поэтому должна быть послушной девочкой, умницей и милочкой.

Разве не восхитительно иметь мать, которая говорит тебе, что не ее дело, обкуриваешься ты травой или нет?"

Когда ее мамочка обнаружила в кармане штанов крохотный окурок, для начала она изобразила глубокий обморок, затем отвела Фабиану к Беппе Трекке, социальному работнику, и вдобавок попыталась упечь ее в колледж в Швейцарии. И если бы Говнюка жаба не задушила, сейчас бы она куковала в полувоенном интернате где-нибудь в Лугано.