Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин

Лариса иногда вспоминала, как в детстве моталась до соседнего поселка в магазин или в кино, и с запоздалой оторопью ставила себя на место собственной матери. Убила бы ведь. Сразу и быстро.

Времена другие были, напомнила себе Лариса, вваливаясь в душную, напеченную за день квартиру. Попроще и победней. Зато одной курицей вся семья неделю питалась, а тут трем человекам на день вряд ли хватит, придется сразу и картошку с курицей тушить, и гуляш ставить.

И вот вам здрасте, милая Лариса Юрьна, а картошки-то и нету. Несколько скукоженных клубеньков растопырились белыми ростками в шкафчике под кухонной раковиной, будто скелеты морских мин, а иных запасов дома не было.

Можно, конечно, сгонять в овощной, пока не поздно, самой или Артурика отправить – хоть какая-то польза будет от человека сегодня. Но это ж скандал и обида, да и поздновато уже – не в смысле темнеет, до этого еще далеко, – а в смысле не успеет к закрытию. Да и резона нет: за день всю сколь-нибудь приличную картошку выгребли наверняка, в бункере одна гниль осталась.

Значит, будет Артурику задание на завтра. А сегодня исходим из того, что не было бы счастья. Сделаем все по-умному и по-экономному, как невольный кум города велел. Курочку мы располовиним, одну половину спрячем в морозилку, а из второй сварганим супчик – супчиков давно не было, а Вадику они нужны. На супчик картошки хватит, лук с морковкой есть и вермишель-паутинка на заправку. Вадик, правда, бурчать будет, что не татарская лапша, но ее заводить – это ведь мороки на полтора часа, и все равно нарезать так тонко, как свекровь умеет, не получится, так что и в этом случае Вадик бурчать будет. Из двух бурчаний мужа надо выбирать то, что связано с меньшими трудозатратами.

Вадик не стал бурчать вообще. Он явился, как только дошел бульон, нетерпеливо поглядывая на клокочущую кастрюлю, объяснил, что буквально на полчаса, а потом до ночи.

Ты прости, Лорик, бормотал он, хлюпая супом, запуск штука такая, зато запустим серию – и жить нормально начнем, по графику, и телик цветной купим, и на море съездим, и премия наверняка, и все прочее – как к запуску главного конвейера, ну ты помнишь, я тогда одних партвзносов рублей сто заплатил.

Вадик выхлебал две тарелки, обглодал курице шею и спину, от ножки отказался – сказал, Турику.

– Да он не будет.

– А ты вели. Пацан растет, ему надо.

– Велишь ему. Вадик, еще второе будет, – напомнила Лариса.

Вадик повел носом и кивнул, но почему-то спросил:

– А мяса не было?

– Нет, только свинина, – сказала Лариса чуть виновато.

Почему виновато, она и сама толком не понимала. Вадик прекрасно ел свинину, со студенческих лет, даже сало иногда, и родители у него свинину ели, хоть и не слишком часто, сами ели и Вадиковой бабушке подсовывали, а она ругалась и выбрасывала оскверненные ножи и вилки на помойку, Вадик сам про это с хохотом рассказывал. Но иногда вдруг включалось в нем что-то – как сегодня. И тут лучше было не скрывать, что чувствуешь вину, и не копаться, в чем эта вина состоит. Лариса и не копалась – привыкла, что просто виновата, всегда и перед всеми.

От второго Вадик отказался, громко отгрузил тарелку с косточками в раковину и убежал мыть руки в ванную, как всегда, чтобы оттуда прокричать:

– Лорик, колбаса у нас есть? А сыр? Ну сделай что-нибудь Юре, бутербродов пару или просто порежь, он внизу сидит, тоже без обеда сегодня. Как? Да не поднимается, балбес, я три раза просил. Скромный, зараза.

Лариса вздохнула и принялась намазывать хлеб маслом.

– Вот, один с колбасой, один с сыром, больше нет просто, хватит ему? – сказала она, когда Вадик вернулся и воссел нетерпеливо ожидать чаю.

– Нормально, хватит. Чай в дежурке сделает. Столовка уже закрыта просто. Давай уже, наливай. Ага, спасибо. Ларис, имей в виду, нас Федоров в гости пригласил.

– Кто?

– Ну Петр Степаныч, с ответным визитом.

– Ой, – сказала Лариса.

– Вот те и ой. Гайками накормит, сделает котлеты, и одна счастливая, – предположил Вадик, хохотнув.

Лариса отмахнулась. Ей до сих пор было неловко. Подумала и спросила:

– Вадик, а это ведь… Хорошо?

Вадик хлюпнул обжигающим чаем, шумно задышал и сразу потек всем лицом. Принял от жены вафельное полотенце и сказал, отираясь:

– Да бог его знает. Наверное, да – приближает к себе, а он фигура, рядом с ним и мы в фигуры, получается… Нет, ну понятно, зачем ему это: новый человек, хочет корни поскорее пустить и чтобы было с кем поговорить, рюмочку хряпнуть и так дальше.

– Значит, хорошо, – констатировал Лариса и неуверенно посмотрела на мужа.

Тот повел плечом, точно как Артурик:

– Ну хорошо, что он Петр Степанович, а не Ильдар Ахметович, это точно. Хотя бы с этой стороны подляны не будет.

Лариса не поняла:

– Почему? Он же тоже татарин, разве нет?

– Кряшен, – поправил Вадик и ухмыльнулся непонятно чему.

– Крещеный, в смысле?

– Ну да. Но не в этом дело. По паспорту он, может, и татарин, а имя-фамилия-то русские. Тоже по паспорту. Это, Лорик, важно. Все по счету ведь. Генерал не может быть татарином, зам может, но только если один из нескольких, а если он все-таки один, то ниже его вообще татар быть не должно. Двух Вазыхов на высокой должности никто терпеть не будет, это сразу слухи пойдут, стук: кумовство, национализм, татарское засилье, своих тащат и так далее. Поэтому, пока в УГЭ Шайхуллин был, у меня никаких шансов не было.

Лариса смотрела на Вадика потрясенно.

– Я тебе не объяснял разве? Ну вот так все устроено, Лор. Здесь, по крайней мере. И я поэтому толком народ набрать не могу – энергоинститут сейчас колхозные выпуски гонит, из местных кадров, там татары сплошные, а мне никого из них приближать нельзя. Обвинения-то я переживу, но он же, татарин этот, меня и сожрет, чтобы единственным оказаться. И будет прав. Глубоко продумано все, поняла?

– А если…

– А если один Петр, другой Вазых, все чики-брики. А что там в пятой графе, никто, скорее всего, смотреть не будет. Кому надо глубоко копать, если и так понятно, что не еврей.

– А что еврей? Это хуже?

– Когда как. Иногда хуже, иногда лучше, там свои сложности. Но тут вообще копать не будут: имя русское, рожа примерно такая же, вопрос закрыт. На таких смотрят только по существу: насколько толковый, насколько удобный, насколько молодой, такие вот вещи.

– А ты… – начала Лариса и умолкла, да поздно.

– Что я?

– Ты бы тоже сменил имя-фамилию, стал бы Вадим…

– Вафлин, что ли?

– Не злись. Ну, Вавин, например. И тоже смотрели бы по существу, да? И таких вот ситуаций меньше стало, и мне бы…

– Что тебе?

– Ничего, – сказала Лариса и торопливо добавила: – Почему не поменять, если от этого всем проще?

– Потому что нельзя. Это не проще, а… ну как не понимаешь, хуже это. Тут папа с мамой позаботиться должны были, а лучше дедушка или там раньше еще. А самому нельзя. Получится, что ты чего-то стесняешься или даже скрываешь. А это еще хуже, понимаешь?

Лариса понимала. И поэтому опять не удержалась:

– Но если папа с мамой должны были… То почему мы с тобой Артурика так назвали?

– А как надо было?

– Ну… Артемом, например. То есть мне Артур очень нравится, в смысле, но оно же…

– Вышла бы за русского, назвала бы Артемом.

– А почему тогда не Айдаром? – пугаясь саму себя, спросила Лариса.

Вадик посмотрел на нее суженными глазами, собрал губы так, будто плюнуть хотел, но не плюнул, а просто сказал:

– Ладно. Пошел я.

– Вадик. Вадик, ну прости, я глупость сказала, сама не знаю, что несу.

– Знаешь ты все, – ответил Вадик с тоской и пробормотал что-то по-татарски.

– Ч-что? – растерянно прошептала Лариса.

Вадик посмотрел на нее, улыбнулся и повторил – видимо, то же самое.

Лариса виновато улыбнулась, помотала головой и сказала:

– Вадик, ну я же… Я же тебя не понимаю.

– А я тебя понимаю, – сказал Вадик. – Вот так и живем. Давай, побежал я, Юнус там истомился весь. Сегодня поздно буду.

4. К стенке

Федоровы жили в длиннющей девятиэтажке в двадцатом комплексе: облицовка багровой плиткой, девять этажей, двадцать семь подъездов, улучшенный проект. Сильных улучшений Лариса не заметила: метраж федоровской трешки был, конечно, побольше, чем у вафинской, но в первую очередь благодаря бестолковостям типа большой «темнушки» и широкого коридорчика. Комнаты казались просторней в основном из-за нехватки мебели. На кухне, например, если не считать немолодого холодильника, только обшарпанный стол, табуретки и бормочущий радиоприемник. Посреди зала растопырился стол-книжка, обставленный разнобойными стульями, и больше ничего – ни люстры, ни «стенки» с хрусталем, ни ковров, ни чеканки на стенках, ни даже телевизора, – так что из углов то и дело вываливалось страшненькое эхо.

Насколько поняла Лариса, Федоров выдернул семью из Тольятти месяц назад, едва дождавшись, пока камазовскую квартиру освободит переселившаяся в новостройку семья с тремя детьми. И видимо, велел брать мебели по минимуму. Вот Федоровы месяц и жили на коробках. Картонные архипелаги и горные массивы забивали почти половину спальни, другую половину занимала двуспальная кровать из старенького, гэдээровского кажется, гарнитура – правда, под обалденно стильным покрывалом. В детской коробок было поменьше, а мебели побольше – кушетка, маленький столик с табуреткой, телефонный аппарат на полу и импортный, наверное японский, кассетный магнитофон на стопках книг и кассет. И плакаты на стенах, блестящие и страшные, с патлатыми гитаристами в непристойных позах и с огненными языкастыми буквами поперек. Лариса смущенно покосилась на сына. Сын осмотрел стены одобрительно и обменялся понимающими взглядами с Андрюхой. Ну ладно хоть так.