Кровь Рима (ЛП) - Скэрроу Саймон

- Это глупость. Если твои люди там, мы должны их найти. Я возьму несколько своих людей и факелы и поищу их.

- Нет, Ваше Величество. Мы подождем, пока они вернутся, или пока не рассветет. Тогда мы начнем поиски. Не раньше, - твердо заключил Катон.

Радамист уже собирался протестовать, когда часовой на небольшом расстоянии вдоль вала окликнул его. - Что-то движется! Вон там! - Он вытянул руку в ту сторону, где тропинка входила в лес, и Катон сузил глаза, глядя туда. Затем он увидел их, едва различимые темные фигуры, двигающиеся на фоне еще более темных теней.

Макрон поднес руки ко рту и прокричал. - Петиллий!

Ответа не последовало, а мгновение спустя не было и следа движения, как будто тот, кого или что бы ни заметил часовой, растворился в ночи. Макрон снова позвал.

- Кто там идет? Петиллий?

Его вызов был встречен тишиной и неподвижностью, и казалось, что все в лагере затаили дыхание в ожидании какого-то страшного события. Все, что можно было услышать в том направлении, это слабый шелест легкого ветерка, обдувающего верхушки деревьев.

- Каков ваш приказ, господин?- тихо спросил Макрон.

Катон колебался. Часть его рассуждала, что правильнее всего было бы избежать любого риска и дождаться рассвета, прежде чем отправлять людей на поиски Петиллия. Вполне возможно, что враги находились там, готовясь к нападению на лагерь, и ждали приказа броситься на них с деревьев. Но если это так, то они должны знать, что их заметили, а значит, элемент внезапности был утерян. В таком случае не было необходимости скрывать свое присутствие. Даже если это был не враг, кто-то или что-то наблюдало за ними, и, возможно, они все еще были там, затаившись в ожидании. Другая часть его сознания жаждала узнать судьбу Петиллия и его людей. Инстинкт Катона требовал знать ответ. В конце концов, инстинкт, подкрепленный расчетом, что если там находится большое количество вражеских солдат, то они наверняка уже обнаружили бы свое присутствие, победил, и он прочистил горло.

- Макрон, мне нужны факелы для Игнация и его людей. Остальная часть когорты должна остаться. И пращники тоже. Ты примешь командование здесь.

- Да, господин, - неохотно согласился Макрон и поспешил спуститься со стены, чтобы выполнить приказ. Вскоре после этого прозвучал сигнал, пронзительные ноты буцины разнеслись по лагерю, и мгновенно тишина ночи уступила место выкрикиваемым командам: офицеры подняли людей, и фигуры, освещенные угасающими кострами, бросились строиться по своим подразделениям. Макрон вернулся с отрядом, держа в каждой руке по мерцающему факелу. Они были переданы преторианцам, ожидавшим у ворот, когда Макрон подошел к Катону.

- Я могу вывести их, господин.

- Нет. - Катон решительно отверг это предложение. Затем он смягчился. - Не в этот раз, друг мой. В прошлом ты уже не раз рисковал. Присмотри за лагерем. Если со мной что-нибудь случится, ты возьмешь на себя командование колонной и продолжишь миссию. Если что-то случится с Радамистом, как можно быстрее переправь наших людей через границу обратно.

Катон спустился к Игнацию и взял щит у одного из дозорных, охранявших ворота. Когда он поднял щит, к нему присоединился Радамист. Ибериец взял у того же часового копье и встал рядом с Катоном.

- Ваше Величество, вам следует остаться здесь.

- Я пойду с тобой, трибун. Темнота не внушает мне страха. Если там враги, то я с удовольствием с ними расправлюсь. - Он похлопал по рукояти своего меча.

- Ваше Величество...

- Больше никаких протестов, трибун. Если будет бой, я хочу быть на твоей стороне. Дай нам пойти.

Катон неохотно кивнул и отдал приказ.

- Открыть ворота!

Дозорные сняли засов и оттащили тесаные бревна в сторону на веревочных петлях. Катон поднял щит и достал свой гладий.

- Вперед!

Расстояние от форта до леса было не больше выстрела из лука, и они преодолевали его в размеренном темпе, напрягая глаза и уши в поисках малейшего намека на опасность. Факелоносцы держали факелы наготове, и колеблющееся пламя освещало преторианцев и заливало светом землю вокруг них. Это делало их легкой мишенью, знал Катон, но если нужно было обыскать лесную опушку, то это можно было сделать только при свете факелов. Они вышли на тропу и пошли по ней к тому месту, где она входила в лес. Именно там, как теперь казалось, было какое-то препятствие, расположенное поперек тропы.

- Спокойно, парни, - произнес Игнаций. - Держите щиты поднятыми, а глаза открытыми.

«Это было лишнее замечание», осознал Катон, «и оно выдавало нервозность центуриона».

В передней части строя зоркие глаза Катона первыми увидели то, что он принял за препятствие. Когда в свете факелов показались тела, он приказал остановиться и осторожно двинулся вперед вместе с Радамистом. Петиллий и его люди были привязаны к деревянным рамам, установленным поперек дороги. Каждого из них грубо распотрошили, и полоски плоти все еще цеплялись за красную мышечную ткань под ними. Что еще хуже, их гениталии были отрезаны и подвешены на ремешках к шеям. Нанеся увечья, враги положили конец их жизни, отрубив им головы, которые были насажены на шипы на верхней части каждой рамы. Всех, кроме одного. Петиллий был поставлен на небольшом расстоянии впереди остальных, и теперь его голова слегка приподнялась, и он издал пронзительный крик.

Катон опустил щит, поспешил к мужчине и осторожно приподнял его подбородок, не сводя глаз с окровавленной плоти и маленького мешочка, висевшего на его груди.

- Петиллий...

Глаза центуриона открылись, и он слабо моргнул, пытаясь ответить. Его рот открылся, но из губ вырвался лишь гортанный крик, и Катон увидел, что его язык обгорел, превратившись в почерневший обрубок. Он сделал полшага назад в ужасе и отвращении. Выражение лица Петиллия исказилось от мучительного разочарования, когда он попытался снова заговорить, но все, что ему удалось, это несколько звериных стонов. Катон понял, что для него уже ничего нельзя сделать. Центурион был живым трупом, истерзанный и измученный муками, которые он перенес от рук врага. Смерть теперь была лишь избавлением от страданий. Катон поднял меч и посмотрел в глаза Петиллию.

- Прости меня, мой друг...

Центурион смотрел в ответ, медленно покачивая головой, когда жуткие звуки из его горла становились все громче. Катон колебался, не в силах заставить себя прекратить агонию этого человека.

Радамист шагнул вперед и мягко произнес.

- Позволь мне сделать это, трибун. Все будет сделано быстро. Он не будет больше страдать.

- Нет. - Катон покачал головой. - Нет. Я должен. Он был одним из моих людей.

Ибериец отошел в сторону, Катон поднял меч вертикально и упер острие в мягкие ткани сразу за ключицей Петиллия. Затем, крепко взяв рукоять в обе руки, он глубоко вонзил ее в грудь центуриона, разрывая его сердце. Петиллий забился в конвульсиях, сильно содрогаясь, а затем снова ослабел, его голова откинулась назад, челюсти открылись и закрылись, а затем повисли безвольно. Катон освободил клинок, и горячая кровь хлынула из раны. Он быстро вытер лезвие о траву, а затем вернул меч в ножны. Прошло мгновение, прежде чем он вновь обрел способность владеть собой и воскликнул.

- Снимайте тела и отнесите их в форт.

Пока Игнаций инструктировал своих людей по выполнению ими мрачного задания, Катон смотрел на происходящее, и в его сердце нарастала холодная ярость. Казалось, что весть о том, что случилось с парфянами в форте, дошла до врага. Это была их месть. Он потерял одного из своих офицеров и двадцать хороших людей, которых зарезали, как овец. Они будут отомщены, поклялся он себе. Никто не мог совершить подобное зверство над римскими солдатами и остаться безнаказанным. Никто.

- Трибун, - тихо проговорил Радамист. - Это дело рук моих врагов в Армении. Теперь ты видишь, на что способны эти жалкие дикари.

- Да, - оцепенело ответил Катон.

- Не может быть и речи о том, чтобы проявить к ним милосердие. Не после этого. Ты согласен?