Кровь Рима (ЛП) - Скэрроу Саймон

Слева от него располагался лагерь с аккуратными линиями палаток римских войск и менее упорядоченным расположением иберийцев. Ров и вал были глубже и выше, чем это водилось в обычном походном лагере, поскольку у людей было больше времени на подготовку обороны. Еще один ров и вал тянулись от лагеря вниз к берегу реки, а справа от города аналогичное укрепление проходило по ровной местности до скального выступа под холмом. Все эти укрепления были построены в течение одного дня после прибытия колонны за пределы Лигеи. Те, кто находился внутри города, теперь были отрезаны от внешнего мира. У них не было доступа к воде из реки, так как канал, по которому она поступала в город, был запружен. Жажда станет для них самой большой опасностью в ближайшие дни, размышлял Макрон. А для осаждающих самой большой опасностью будет приближение любой помощи из вне. Но с учетом того, что иберийские патрули будут вести наблюдение с высоких точек, вероятность того, что осаждающих застанут врасплох, будет невелика.

Слабый треск одного из онагров, выпустившего очередной камень, привлек внимание Макрона к осадным машинам, укрытым за земляными укреплениями, расположенными за стенами. Гарнизон состоял из целой центурии пращников, а также из расчетов обслуги онагров и баллист. По указанию Макрона механизмы были собраны незадолго до этого, и он поднялся на командный пункт, чтобы доложить Катону. Перед тем, как метательные машины прицелились в сторожку, нужно было отправить головы и части тел лигейских посланников за городские стены, чтобы они упали среди горожан. Макрон покачал головой при этой мысли. Убить врага в бою – это одно, а уничтожить кучку безоружных трусов было унизительно для всех, и он чувствовал себя опозоренным. Он лишь надеялся, что короткая бомбардировка окровавленными частями тела подорвет желание врага сопротивляться. Если нет, то постоянный обстрел сторожки должен ослабить их волю. Вопрос заключался в том, будут ли защитники добиваться условий до того, как поднимут таран?

Макрон посмотрел вниз, где люди центуриона Игнация собирали таран и деревянную раму, которая должна была защитить людей. Люди уже крепили к каркасу деревянные брусья, вырезанные из ближайшего леса, и покрывали их шкурами. Когда таран будет подвешен под навесом, тогда можно будет его тащить вперед, чтобы завершить работу по проникновению в город. Согласно обычаям войны, это был последний шанс защитников сдаться. Если они вынудят нападавших предпринять штурм с риском потерь, то считалось, что защитники должны винить только себя за последствия, когда нападавшие будут мстить за гибель своих товарищей. Пощады ждать не приходилось.

Сунув свою войлочную шапочку в шлем и держа его под мышкой, Макрон проследовал по последнему отрезку пути и приблизился к командному пункту. Отряды иберийских копейщиков охраняли палатки и навесы, под которыми расположились Радамист и его ближайшие последователи. Копейщики пропустили Макрона через периметр, и он прошел к месту, где Катон сидел на табурете, наблюдая за происходящим внизу и делая записи на восковой дощечке. Он поднял голову, услышав, как калиги Макрона хрустят по зернистой почве. Его друг выглядел изможденным, подумал Макрон, его глаза были безучастны, а лицо покрыто пылью, осевшей в мельчайших складках кожи и шрамах.

- Господин, докладываю, что осадные механизмы готовы и нацелены на сторожку и стены по обе стороны, как ты приказал.

- А тела пленных?

- Разделали и вернули в город, как ты и хотел.

Катон почувствовал, как ожесточился тон его друга, и ровно спросил: - Ты не одобряешь?

- Не мне комментировать приказы, отданные мне моим командиром, господин.

Катон устало улыбнулся.

- Когда ты говоришь со мной так формально, я знаю, что ты не одобряешь.

- Ну, если не считать беспорядка, который они устроили на метательных ложах онагров, не говоря уже о необходимости избавляться от отходов, я не совсем уверен, что это принесло пользу. В конце концов, они пришли к нам, чтобы предложить помощь. Не их вина, что все пошло не так, как они планировали. Убив посланников и отправив их по частям к их семьям, я не думаю, что мы завоюем там большую поддержку. - Макрон ткнул большим пальцем в сторону Лигеи. - Горожане и раньше не очень-то жаловали своих парфянских гостей, а теперь мы дали им повод объединиться. Мне кажется, нам следует больше практиковать «разделяй и властвуй», если мы хотим, чтобы все закончилось как можно быстрее.

Катон молча выслушал его, а затем задумался на мгновение, прежде чем предложить ответ: - Уже слишком поздно для этого. Мы должны взять город сейчас. Мы не можем позволить себе оставить врагов на наших линиях коммуникаций.

- Какие линии коммуникаций? Мы здесь, господин, живем за счет земли. Наша лучшая надежда на успех – как можно скорее посадить иберийского парня на его трон. Эта осада приведет к потере времени и жизней. Каждый день, проведенный здесь, дает парфянам время подготовить оборону в Артаксате.

Катон задумчиво кивнул.

- Это один из аргументов. Но есть и другой. Когда знание о судьбе Лигеи распространится по Армении, я сомневаюсь, что у нас будут проблемы с другими городами, через которые мы пройдем.

- Это не то, что ты говорил мне вчера вечером, после разговора с Радамистом.

- Тогда я изменил свое мнение. Возможно, он все-таки прав.

Макрон заскрипел зубами. - Это не похоже на тебя, парень. Совсем не похоже. Это связано с тем, что случилось с Петиллием и его парнями, не так ли? Кровь за кровь?

Катон уставился в ответ.

- Разве есть что-то плохое в желании отомстить за своих товарищей?

- Многое, если это означает подвергнуть остальную часть колонны большему риску, чем уже был. - Макрон поднял руку и провел ею по волосам. - Слушай, я вижу, что это потрясло тебя, и, без сомнения, ты чертовски измотан. Как и все мы. Но ты должен сохранять голову и мыслить ясно. Ты, как никто другой.

Катон внезапно встал и посмотрел на Макрона, его голос напрягся.

- Ты забываешься, центурион Макрон. Здесь командую я. Я отдаю приказы. Я не обязан объяснять эти приказы никому, и уж тем более тем, кто служит под моим началом. Ты больше не будешь меня спрашивать, понял? Просто выполняй свой долг.

Макрон глубоко вздохнул, прежде чем заговорить.

- Катон… Господин, я знаю свой долг. Он состоит в том, чтобы служить Риму, служить офицерам, которых Рим ставит выше меня, и служить моим братьям по оружию. Я всегда был верен Риму... и самым близким моим товарищам и друзьям. Вот почему я говорю так, как нахожу правильным.

- Тогда, возможно, тебе следует говорить меньше, центурион, - резко предложил Катон.

Челюсть Макрона отвисла от удивления. Затем он встал во весь рост. - Это все, господин?

- Да.

- Тогда я вернусь в лагерь и назначу вечернюю стражу.

- Да, займись этим. Свободен.

Они обменялись формальным приветствием, затем Макрон развернулся и пошел прочь, к тропинке, ведущей вниз по склону холма. Его лицо раскраснелось от подавляемого гнева и обиды, что его взгляды были так грубо отвергнуты и осмеяны. В то же время он видел, что Катона снедает усталость, усугубленная потерей Петиллия и остальных. Катон был не в себе, решил Макрон, но он ничем не мог помочь своему трибуну, если тот отказывался от его советов и, что еще более показательно, от его дружбы.

***

Катон смотрел, как его друг зашагал. Было жаль, что их краткий обмен мнениями был таким резким, но чистая правда была в том, что Катон не был готов к тому, чтобы подчиненные критиковали его приказы. Даже Макрон. Что касается изменения его взглядов на лучший способ склонить народ Армении на сторону Радамиста... Он остановился, чтобы поразмыслить над спорным ходом мыслей, мучившим его разум последние два дня. Хотя ранее он настаивал на милосердии как на наиболее убедительном способе заручиться поддержкой, вполне возможно, что Радамист был прав с самого начала, а страх и ужас были лучшими гарантиями верности или, что более важно, повиновения. Если так, то судьба Лигеи будет тому доказательством. К тому же было слишком поздно пробовать какую-либо альтернативу. Они уже были обязаны довершить начатое, и было бы неразумно оставлять на их пути отряд парфян. «Осада должна быть доведена до конца, - сказал он себе. «И тогда парфяне и их союзники-лигейцы, были ли последние добровольными соучастниками или нет, заплатят цену за свою резню ветерана-центуриона и двадцати лучших людей Рима.