Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как жарко, и блоха турецкая — кусачая, стерва. Нет, не спится. Пойду похожу — может, сон найдет».
Нефедов встал, набросил на плечи, шинель и вышел из палатки.
Стояла полная ночь. Огромные южные звезды и полнолицая сияющая луна были иными, чем в Россия, и казались неестественными.
«Такие большие звезды только на картинах рисуют», — решил Нефедов.
Теплый воздух был напитан влажными испарениями озера.
Лагерь спал. Тишина кругом стояла ненарушимая, и только вдалеке у озера, где стояли офицерские палатки, слышались отрывистые звуки.
«Пьют… Пропили все и еще пьют. И пускай пьют, С пьяными легче справиться. Пойду выкупаюсь — может, голова остынет».
Нефедов быстро зашагал к озеру.
Над озером навис сырой туман. Вода казалась чернее мрака. Нефедов поежился. Желанье купаться пропало.
«Нет. Пойду в палатку. Все равно не спится».
В палатке было тихо. Храп каптенармуса перестал быть слышным.
«Не спит, а молчит, — подумал Нефедов. — Не человек, а могила, право».
Каптенармус мог молчать неделями и только любил молиться вслух.
«Поговорить с ним разве. Ну-ка, поговорю».
Нефедов кашлянул и спросил:
— Что, не спится? Урюпенко?
— Да. Чегой-то блохи нынче сильно грызут. Прямо псы, а не блохи, — проскрипел из потемок Урюпенко.
— Блохи ничего… Иные мысли хуже блох грызут.
— Что, письмо, что ли, из дому получил? Нездоровы, что ли, домашние?
— Нет, Урюпенко. Дома что — дома хорошо. Тут другое щекотливое дельце.
— А что? С ротным опять нелады?
— Нет, брат, — говорят, царя свергли.
— Что ты… господь с тобой! Какие несуразные слова говорить, а еще унтер.
— Да нет же, верно.
— Что верно?
— Верно, свергли кровопийцу. Вот слушай, — и Нефедов все, о чем узнал и что передумал в последние дни, рассказал сожителю. Урюпенко только охал, ахал, в потемках беспокойно ворочался так, что даже ящики, на которых лежало его тело, начали зловеще потрескивать.
Когда Нефедов кончил рассказ, Урюпенко спросил:
— Ну, свергли. Что же делать думаешь?
— Надо и нам свободу взять.
— Говорил с кем разве?
— Да многие знают уже.
— Фу-ты, дела.
Нефедов услышал, как сосед его завозился. Послышались шаги к выходу.
— Куда ты?
— Сейчас я… По надобности…
«Не выдает ли? — подумал Нефедов. — Ведь с ротным заодно обирает солдат, посылки каждый день домой шлет. Ах, я — старый болтун. Ну, и чорт с ним, если выдаст».
Он повернулся на другой бок. Стала одолевать дрема, и скоро Нефедов заснул.
Проснулся он от ощущения сильного удара по лицу.
В палатке горела лампа. Нефедов спросонья осмотрелся, не сразу поняв, в чем дело. Палатка была полна офицерами.
Тут находились полковник Филимонов и ротный Нерехин.
— Встать, смирно, — стервец, — крикнул Нерехин.
По старой привычке Нефедов быстро исполнил приказ. К нему подошел полковник Филимонов.
— Так вот оно что? И ты за революцию? Так оправдал наше доверие. И еще старший унтер-офицер. Присягу принимал, мерзавец. За это мы тебя расстреляем, негодяй, в первую очередь.
Полковник с силой опустил руки на плечи Нефедова и сорвал с гимнастерки погоны.
— Арестовать бунтовщика.
Нефедов осмотрелся. Урюпенко в палатке не было. — «Выдал. Какой же я дуралей».
— Позвольте спросить, за что арест, ваше высокородие?
— Он еще спрашивает за что арест, — вспылил Нерехин и, размахнувшись, ударил его по щеке. Нефедов покачнулся, но с места не сошел.
— Полегче, господин поручик, — сказал он громким голосом. — Нет вашего права, чтобы драться.
— Он еще разговаривает! Негодяй, преступник, изменник! Свяжите его. Обыщите кругом. На гауптвахту его! Завтра же судить будем.
Нефедов, не сопротивляясь, дал связать руки.
Его увели.
Когда в палатке никого не осталось, в нее вошел Урюпенко. При свете лампы его полное бритое лицо с маленькими бегающими глазками, острым носом было точно у ищейки. Прошептав что-то себе под нос, он встал на коленях у лампы и прочитал вслух молитву «Отче наш»… Потом пропел «Боже, царя храни». Встав, он отряхнул песок со своих коленей и подошел к вещам Нефедова. Молотком сбил с сундука замок. Перерыв вещи, он извлек со дна бумажник с несколькими рублями и кинжал в золотой оправе, подарок Нефедову от взвода, преподнесенный после занятия Саракамыша. Бумажник и кинжал он тут же переложил в свой сундук, потом не спеша разделся и погасил лампу.
* * *С утра слушалось дело Васяткина и Нефедова, как заподозренных в большевизме, в шпионаже и обвинявшихся кроме того в неподчинении воинской дисциплине на фронте. Судили быстро. Единогласно постановили расстрелять. Тут же послали срочную шифрованную телеграмму на имя главнокомандующего фронтом с просьбой утвердить приговор. Осужденных решили расстрелять, как только будет получено распоряжение из штаба фронта.
— Нужно действовать, господа офицеры, — сказал полковник Филимонов, когда заседание закрылось. — Зараза проникает к нам. Я был в штабе фронта. Мне там конфиденциально заявили, что только мы — оплот династии и порядка. Возможно, сказали мне, что верные Российской державе и престолу части, в том числе наш полк, будут брошены на подавление мятежа. Усильте бдительность, господа офицеры.
* * *О решении военно-полевого суда сообщили осужденным.
Васяткин прослушал приговор суда, снял очки, протер их концом гимнастерки и сказал Нефедову:
— Вот, старина. Это суд классовый. Они хотят подавить революцию — только не выйдет у них ничего. Нас, может быть, расстреляют. А всех не расстрелять.
Нефедов сосредоточенно думал о чем-то и молчал. Сурово сдвинулись брови его, нахмурилось лицо.
— Революция жертв требует… много жертв.
Нефедов молчал. Перестал говорить и Васяткин. Оба они, понурив головы, сидели на песчаной земле и думали каждый свое.
* * *Об аресте взводного первым узнал Щеткин.
Проснувшись, он тут же пошел к палатке Нефедова, желая поделиться с ним успехами своей агитации. Но в палатке находился один каптенармус. Щеткин осторожно спросил его:
— Где господин взводный?
— А на что он тебе? — насторожился каптенармус.
— Насчет наряда я.
— Ступай к заместителю. Нефедов арестован.
— Как! За что?
— Много будешь знать, скоро состаришься. Пошел вон!
Лицо Щеткина зарделось кровью. Не говоря в ответ ни слова, он выбежал из палатки и припустил бегом к своему отделению.
Хлебалов и Хомутов не спеша пили чай из жестяных кружек, обжигаясь и дуя на кипяток. Перед ними стояли два котелка, в котелках дымился кипяток, чуть подкрашенный морковным чаем.
— Садись-ка, Щеткин, чай пить, — предложил Хомутов, но, взглянув в лицо друга, торопливо спросил: — Чего, Петро? Стряслось что?
— Нефедыча арестовали.
— Как арестовали?
— Сидит.
— Сидит?
— Да. Наверно расстреляют.
— Вот так ядрена палка… Кто же это выдал?
— Неизвестно… Только бросьте чай пить. Не время. Бунтовать нужно солдат.
Хомутов послушно выплеснул на песок чай из чашки и котелка.
— Пошли.
— Куда?
— Иду говорить ребятам.
— И я пошел.
— Да стойте. Надо всем сказать. Хлебалов, встань-ка, покарауль.
В палатке помещалось около тридцати человек. Все они сидели на шинелях, кто пил чай, кто говорил, а иные сидя дремали.
Щеткин криком попросил внимания. Обитатели палатки притихли.
— Братцы, — начал говорить Щеткин. Рябое лицо его стало таким же серым, как шинель, наброшенная на его плечи. — Нашего взводного Нефедыча офицеры арестовали. За то арестовали, что он за нас, за солдат, шел. Братцы, от нас скрывают, что царя свергли. Не хотят сказать нам… а в России революция. Рабочие борются за свои права. Все скрывают от нас. А наших защитников, Нефедыча да Васяткина, погубить хотят. Разве дадим? Чего нам бояться… Смерть за нами всегда с мешком ходит. Надо нам, чтобы все солдаты, как один, встали на защиту. Спасем Васяткина, выручим Нефедова. Всей этой барской сволочи — офицерам — не дадим глумиться над нами. Сила-то в наших руках.
— Братцы, не дадим больше никого арестовывать. Поднимай всех. Да винтовки с собой берите. И патроны берите. Пойдем по палаткам. Надо, чтобы один за всех, а все за одного. Кто согласен — за свободу?
— Да все согласны. Все одно гибель.
— А за хорошее дело и помирать не жалко.
— Чего там. Довольно поизмывались! — закричало большинство солдат.
— Ну, пошли, ребята, — тоном приказа закричал Щеткин.
Заметалась солдатская часть лагеря. Люди бегали из палатки в палатку. Что-то кричали. Офицеры, проходившие лагерем, изумленные, спрашивали у солдат, в чем дело. Но солдаты молчали и только озлобленными, косыми взглядами провожали их.