Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

Витя настораживается:

— Какие двадцать тысяч марок?

Пришлось рассказать ему все. Витя слушал, не перебивая, потом задумчиво сказал:

— А я думал, мне самому удалось выпутаться.

— Полозовых видел там? — спросила мама.

— С Афанасьевичем мы в одной камере сидели, вместе ели твои передачи. Потом нас перевели в камеру к уголовникам, сразу полегчало. Уголовников часто гоняют на расчистку города. Афанасьевича с Евдокией Емельяновной сегодня тоже погонят. Они решили бежать. Афанасьевич сказал: «Убежим во что бы то ни стало».

— Перевести к уголовникам вас было не так просто, — сказала мама. — Протоколы допросов заново переписали.

Мама рассказала Вите про Анюту. Витя, услышав ее имя, встрепенулся.

— Это связная нашего отряда. Только я ни разу ее не видел.

Мама постелила Вите в комнате Янсона. Я пришла к брату, присела на кровать.

— Ты сердишься на меня?

— За что?

— Ну… Я не находила слов. — Ты, наверное, думаешь, что тогда я привела немцев в дом. Они сами знали, куда ехать. Я им ничего не говорила.

И я рассказала Вите, как по дороге к Неле меня обогнала машина, потом остановилась, будто пропуская, потом медленно поехала сзади.

— Я зашла к Неле, меня там схватили. Проверили документы у троих, а забрали меня одну.

Я заплакала. Брат взял мою руку.

— Перестань… Говоришь, машина ехала сзади?

— Да.

— Значит, в машине сидел человек, который знал, что ты моя сестра.

— Но там же фрицы сидели. И переводчик. Меня посадили в машину позже.

— Значит, его выпустили из машины раньше.

— Уж не тот ли это человек, который нес тебе записку от Славки?

— Нет. Этот человек ни меня, ни тебя даже в лицо не видел и не знает. И его не высадили бы из машины. Он же был арестован. Там сидел тот, кто знает тебя, и ты его знаешь. Поэтому ему не хотелось попадаться тебе на глаза.

— Может, он работал с тобой?

— Иди спать, сестренка. Я сам разберусь. Спать.

Витя отвернулся. И когда он натягивал одеяло на плечи, я увидела его спину в черных кровавых подтеках.

— Ой, какая у тебя спина, Витя!

— Это на память. Чтобы навсегда запомнил, где был.

5

Вите необходимо было встретиться с Анютой. Но как найти, если никто, кроме Лёдзи, ее в глаза не видел.

Я долго не могла уснуть, ломая голову, как помочь Вите. Утром я пошла к театру искать художественную мастерскую, где работала Лёдзя.

Улицы были забиты огромными грузовиками с солдатами, вооруженными до зубов. По Главной улице громыхали танки. Какие-то мужчины, странно одетые, в шляпах с узенькими полями, в черных сюртуках, шли к театру. Вдруг я увидела Зинку, она торопилась. Зинка тоже увидела меня, взглянула на часы и остановилась.

— И ты тоже на конгресс? — спросила она, будто мы только вчера с ней виделись. А мы ведь расстались давно, с тех пор, как уехали из поселка.

Одета Зинка в новую отутюженную форму. На левой руке повязка с фашистским знаком.

— На какой конгресс? — удивилась я.

Зинка нахмурилась, потом снисходительно улыбнулась, отчеканила с чувством собственного превосходства:

— Ты даже не знаешь? Ну так запомни этот исторический день. — Она опять взглянула на часы. — Через пятнадцать минут начнет работать Всебелорусский конгресс. Будет провозглашена независимая Белоруссия…

— Ты говорила, будто вы политикой не занимаетесь, а сама нацепила свастику.

Зинка вскинула голову:

— В торжественных случаях нам разрешается надевать.

Сказала это и стала озираться по сторонам. А у меня мелькнула мысль: «Сейчас окликнет любого солдата, и меня схватят. Нет, не заберут, им уже некогда возиться с нами. Пристрелят тут же, на улице». Зинка, видно, подумала о том же, искоса, прищурившись, посмотрела на меня и спросила:

— Не боишься?

Мимо нас, запыхавшись, пробежал мужчина. Зинка посмотрела на часы.

— Мы еще встретимся! — сказала она и побежала в театр.

Мне тоже хотелось поскорее уйти, но я ждала, пока Зинка пройдет мимо постового немца.

И только после этого я стала искать вывеску художественной мастерской.

Мастерская находилась в подвале разрушенного дома напротив театра. Сперва я увидела Лёдзю, потом уже вывеску. Лёдзя посмотрела на меня и пошла вперед. Потом она оглянулась, убедилась, что я иду за ней, свернула в переулок и подождала меня.

— Что случилось? Ты же знаешь, ко мне на работу нельзя приходить. В чем дело?

— Вите нужно увидеть Анюту. Только вы можете помочь.

Лёдзя задумалась. Она колебалась.

— Это связная их отряда, — привела я свой последний довод.

— Она сама должна его найти. Ладно… Пойдем.

Я еле поспевала за ней. Шла она быстро, по едва заметным дорожкам, протоптанным между развалинами. И вдруг я увидела: навстречу шла Неля. Лицо у нее белое, только кожа еще не совсем гладкая, со следами ожогов.

— Неля! Ты! Ой, как хорошо, что мы встретились! Так хотелось тебя повидать, но мне нельзя было выходить из дому. А теперь уже можно. Теперь я приду.

Неля засмеялась:

— Знаю. Все знаю.

— Откуда?

— Знакомься, — сказала мне Лёдзя, — это Анюта…

На следующий день Витя с утра пошел к Анюте-Неле.

Догадываюсь, о чем он будет говорить с нею: проситься в лес. Без связной Вите не найти в лесу партизанский отряд. Пока Витя сидел в тюрьме, отряд не раз передвигался с места на место. А Неля знает все: где находится отряд, пароль и вообще что Вите следует делать. Анюта-Неля все ему скажет.

Никак не могу успокоиться: надо же — таинственная Анюта оказалась Нелей! Жалко, я раньше этого не знала. И тут же отбрасываю эту мысль. Значит, раньше нельзя было. Чем меньше знает каждый, тем безопаснее для всех. Закон конспирации.

Мама места себе не находит, мечется от окна к окну, высматривает Витю. Мне тоже передалось ее волнение. Уж не случилось ли что?

От Северного переулка до Грушовской улицы не близко, надо идти через весь город. А в городе теперь столько гитлеровцев, сколько еще никогда не было.

Вернулся брат часа через два. Мама стала кормить его на кухне.

Откуда только достает мама еду? Всякий раз удивляюсь, когда беру в руки кусок хлеба или лепешку или чищу картошину в мундире. Одна всех кормит! Как она умудряется?

Витя быстро поел. И пока мама мыла посуду, чистила во дворе закопченный чугунок, он принялся за дело. Загнутым гвоздем приподнял угол жестяного листа возле печки, достал из тайника пистолет и сунул его в карман. Из мешочка, набитого патронами, отсыпал половину. Мешочек с оставшимися патронами положил обратно и аккуратно закрыл тайник.

— Скажи маме, что вернусь вечером.

Я выбежала вслед. Из центра города доносился гул машин. И сквозь этот гул я услышала грохот далекой канонады, постепенно грохот нарастал, как приближающийся гром, и мне показалось, что запахло горелым. Запах этот откуда-то принесло ветром.

Я вошла в дом, закрыла дверь на засов и направилась к отцу. Он совсем расхворался. Я присела у кровати. Мне страшно, когда отец вот так молча лежит, закрыв глаза, и я стараюсь быть рядом, говорить с ним.

— Папа, хочешь, я тебе стихи Янки Купалы почитаю?

Едва успела я спросить, как в дверь кто-то постучал.

«Витя, наверно, что-то забыл», — подумала я и побежала открывать. По привычке спросила:

— Кто там?

— Элик.

Я растерялась от неожиданности. Подошла мама, и, в растерянности глядя на нее, я прошептала:

— Элик.

Стук повторился, настойчивый и нетерпеливый.

— Открой, — сказала мама.

— А если он не один?

— Все равно они выломают дверь.

— Скорее! — послышалось за дверью.

Я открыла. Вот он, Элик, прошмыгнул мимо, в немецкой форме, с автоматом в руке, от немца не отличишь.

— Не выгоняйте меня! Не выгоняйте! Только вы можете меня спасти! — взмолился он.

Мама торопливо закрывала двери на все запоры. Элик подался в мою сторону. Я невольно отшатнулась.

— И ты, и ты боишься меня?! — взвизгнул он. — Почему?!

— Не кричи. Тихо, — проговорила мама. — Что случилось?

Элик заговорил быстро-быстро:

— Нашу роту везут в Германию. Я убежал из поезда. Я не хочу в Германию! Ненавижу их! Ненавижу!

Я не могла смотреть на Элика в фашистской форме, обвешанного гранатами с длинными ручками, с автоматными дисками в кожаном футляре и ранцем. На голове ненавистная каска. Я отвернулась, отошла к окну. Что делать? Я знала: если Элика найдут у нас, всем конец. Никого не пощадят. И Элик знал. В эту минуту к нашей калитке подошли двое солдат. Остановились.