Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

Из бывшей комнаты Янсона видна улица. Я иду в ту комнату. Теперь мы занимаем половину дома, две комнаты. Но это не радует нас, наоборот, наводит тоску. Без Вити мне стало совсем одиноко.

Северный переулок неширокий. Конец его, где мы живем, упирается в еврейское кладбище Там расстреливали людей.

В окно видны крыши приземистых домиков напротив. Маленькие частные домики засыпаны снегом, будто притиснуты к земле. Наш дом до войны тоже кому-то принадлежал. Хозяева успели выехать.

В переулке послышались топот и громкие голоса, пришли два солдата. На груди у каждого висит автомат. В любую минуту они готовы выпустить очередь из автомата.

В сторону кладбища пробежали два парня. И тут же послышалась стрельба. Тяжело топая сапогами, бежал полицай, за ним едва поспевали те двое солдат с автоматами. Это они сейчас стреляли.

Я упала на кровать. Слезы душили меня.

Распахнулась дверь, я вскочила с кровати и бросилась встречать маму. Вместо мамы на пороге стояла Лёдзя со свертком в руке.

Теперь Лёдзя живет далеко от нас, где-то на Комаровке нашла крохотную комнатку. Работает она в мастерской художником. Ей выдают тонкую ткань или глянцевую бумагу и краски в металлических тюбиках. Лёдзя делает абажуры, расписывает их красками, и за это ей платят марками. Иногда мама весь день проводила у Лёдзи, тоже шила абажуры для заработка.

И когда она возвращалась домой, в нашей комнате сильно пахло масляной краской.

— Портниха дома? — громко спросила Лёдзя. — Вот принесла платье перешить.

— Мамы нет, — растерялась я. Почему тетя Лёдзя так странно разговаривает?

— Тогда я пойду, раз портнихи нет. — Она показала рукой на комнату Янсона и шепнула: — Он дома?

— Янсон в Риге. Насовсем уехал.

— Фу ты! — Лёдзя засмеялась. — А я тут конспирацию развожу и даже старое платье с собой прихватила. Где мама? Скоро вернется?

— Вот-вот должна быть. Давно ушла.

— Тогда подожду.

Лёдзя прошла в комнату, поцеловала бабушку, села на диван, а сверток свой на всякий случай положила на стол, на видное место.

— Как поживаете, тетя Мальвина? — спросила она.

— Ох! — Бабушка махнула рукой. — Только хлеб перевожу.

Стукнула калитка. Мы встрепенулись. Уставшая и обессиленная вошла мама, увидела Лёдзю, обняла ее.

— Я к тебе заходила, а ты, оказывается, у нас. Вот и хорошо. А я все хожу, хожу и ничего не могу узнать.

Мама заплакала.

— Не плачь, я принесла весточку. Сегодня зашла ко мне незнакомая девушка. Сказала, что знает меня и хочет через меня передать для вас очень важное.

Мама схватила Лёдзю за руку.

— Ну, что? Говори же скорее! Жив Витя?

— Жив. В тюрьме он. Девушка сказала, что арестовало его СД. Следствие ведет немец Вальтер Отто, а переводчик у него русский, Анатоль. Этот Анатоль успел много напакостить, а теперь ищет контактов с советскими людьми. Нужно действовать через него.

— А почему Витю арестовали? Дома ведь ничего не нашли.

Лёдзя вздохнула, немного помедлила с ответом.

— Немцы схватили человека, который шел из леса. Записку у него нашли для Вити.

— Значит, его посадили в тюрьму за связь с партизанами, — совсем упавшим голосом проговорила мама.

— Витю арестовали пятого февраля, — сказала Лёдзя, — а к Полозовым пришли в ночь на пятое. Дома были только Дуся с Оленькой. Афанасьевич задержался в Сеннице. Фашисты устроили засаду. Он вернулся только днем. Вот тогда арестовали его и Дусю.

— А малышка где, не знаешь?

— Соседи забрали и отправили в деревню к родственникам.

— Значит, в один день. Что теперь с ними будет? — плакала мама.

— Завтра утром Анатоль примет тебя. Приходи в СД и скажи, что тебе приказали к нему явиться.

— А что за девушка к тебе приходила?

— Она не назвала своего имени.

Наконец мы узнали все. Мама даже прочитала записку, в которой Славка просил Витю достать портупею. Записка была поводом для ареста. Детская просьба, наделавшая столько бед!

Однажды маме удалось повидать брата. Ей даже разрешили поговорить с ним.

Мама все время бегает к Лёдзе, а Лёдзя к нам, и они шепчутся, обсуждают всякие дела.

Один раз в неделю мама носит Вите передачи через Анатолия. Она волнуется, перепадет ли что-нибудь Вите.

Меня по-прежнему никуда не выпускают. Я могу гулять только во дворе. Я выхожу из дома, спускаюсь с крыльца. Последний день февраля, последний день зимы по календарю. Утром была метель. А теперь сквозь облака пробилось яркое, высокое, уже весеннее солнце. Ноги оставляли на снегу мокрые следы.

Пока я гуляла во дворе, тучи снова закрыли солнце и снова сплошной пеленой повалил снег. И лишь на короткое время солнце выглянуло из-за туч, посылая тепло на землю.

Мама сейчас у Лёдзи, варит ликер. Откуда Лёдзя достает спирт? Это хранится в тайне.

А вечером к нам зашел Анатоль, переводчик. Его появление было неожиданностью для меня. Наверное, мама с ним заранее договорилась. У нас была Лёдзя. Они с мамой принесли ликер, который вместе варили.

Анатоль сидел в комнате бывшего хозяина, разговаривал с Лёдзей. Мама суетилась на кухне. А я тем временем разглядывала Анатоля через открытую дверь.

Высокий, стройный человек лет двадцати пяти, может, чуть постарше. Черный костюм красиво облегал широкие плечи. Бросалось в глаза его бледное, как мрамор, лицо. Он все время приглаживал черные волосы, хотя они и так были гладко зачесаны и почему-то блестели.

Мама варила картошку, резала хлеб, со сковородки аккуратно переложила на тарелку яичницу-глазунью, обложила ее шкварками. Все это она принесла в комнату, где сидели Анатоль с Лёдзей. Мама поставила на стол бутылку ликера и три стакана.

Я присела на диване с книжкой в руках. Вначале из комнаты Янсона ничего не было слышно, но когда Анатоль немного подлил, голос его стал звонче:

— Ну ладно, вы потом скажете, что я вам помог? Скажете или забудете, отмахнетесь от меня?

Мама с Лёдзей заговорили, но я не разобрала ни слова. Анатолий слушал, отвечал, потом опять громко произнес:

— А мне теперь уже все равно. Мне цыганка одна гадала по руке, сказала, что я уже труп, линия жизни у меня прервалась. А я все еще живу. Ну и пусть.

— Неужели вы верите разным глупостям? — услышала я голос мамы. — Мало ли что наболтает цыганка!

— Цыганка тут ни при чем. Я и без нее знаю. — Слышно было, как бутылка звякнула о стакан. И опять голос Анатоля: — Дайте-ка, я погадаю вам, Леокадия. Будете ли вы счастливы, этого вам никто не скажет, даже я. А вот удастся ли вам пережить весь этот, — он помолчал, подыскивая слова, — кавардак, несусветный бедлам, скажу. А больше ничего не нужно.

Наступила тишина, наверное, Анатоль разглядывал Лёдзину руку.

— Поздравляю. Давайте выпьем за то, чтоб вы жили до ста лет.

— Доживу, если не убьют сегодня вечером. До комендантского часа осталось совсем ничего, а я все еще здесь.

Лёдзя поднялась — слышно было, как отодвинулось кресло.

— Минуточку, я вас провожу. А вам повезло, — теперь Анатоль, видно, обращался к маме, — Вальтер Отто — не фашист, он просто спортсмен, боксер. Жена у него — фашистка. Это она устроила его в СД, чтобы на фронт не попал. Он не фа-шист!

— Может, я пойду? — послышался растерянный голос Лёдзи.

— Ну что вы? Вас проводит человек, который служит «новому порядку». Пока я жив, с вами ничего не случится.

Мама проводила их до дверей. Уходя, Анатоль сказал маме:

— Приходите к одиннадцати. Раньше не нужно. Я подготовлю Вальтера.

Лёдзя и Анатоль ушли. А мама вернулась в комнату и еще долго стояла у окна и смотрела им вслед.

3

Утром мама пошла хлопотать насчет Вити. Не прошло и пяти минут после ее ухода, как снова стукнула дверь. Я думала, мама что-нибудь забыла, открыла дверь — на пороге стоял немец. Я испугалась: не за мной ли он пришел?

Немец снял шапку с длинным козырьком, улыбнулся и… превратился в Элика. Одет он был в сине-серую немецкую форму, темные погоны, портупея с финкой на новеньком кожаном ремне.

Потрясенная, я уставилась на него.

— Элик, это ты? — прошептала я.

— Конечно. Кто же еще?.. Начальство у меня просто золото. Я сказал, что у друга сегодня день рождения, и меня отпустили на целых три часа. Вот я и пришел к вам. — Он открыл сумку, висевшую на боку, достал бутылку вина и банку консервов.

— Ты что? Немец?

— Почему?

— Зачем же ты напялил это?

— Не смотри на форму, смотри на содержание, — засмеялся Элик. — Я пошел в роту военно-вспомогательной службы, хочу научиться стрелять. Немцы — неплохие солдаты, и школа у них отличная. Научусь и сбегу в партизаны. Все очень просто.