Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

Офицер, проверяющий документы, вышел. Потом он вернулся и приказал мне следовать за ним. И тут я снова подумала: «Наверное, немцам стало известно, что я не работаю». Если офицер с черепом на шапке говорит «ком», значит, дела твои хуже некуда, значит, тебя арестовали.

Мы вышли. Меня подвели к машине, стоявшей напротив калитки. Впереди, рядом с шофером, сел офицер. Меня посадили сзади, между двух солдат.

Сейчас меня повезут в тюрьму, а дома ничего не знают. Конечно, Неля пойдет к нам домой и предупредит о моем аресте. Я думала об этом, пока шофер заводил машину. И уже смирилась со своей участью, даже представила, как меня будут вешать на столбе у сквера.

Конечно, враги знают про меня все: и как я спасала раненых пленных, и как помогала Вите прятать оружие, и как мы с ним расклеивали листовки.

Офицер задал мне вопрос по-немецки.

— Где ты живешь? — повторил за ним переводчик.

Я молча смотрела на гестаповца. У меня даже в мыслях не было, что они поедут к нам домой. «Ага, — догадалась я, — они хотят сделать обыск, а потом повезут меня в тюрьму». Листовок дома нет, это я хорошо знала. Есть патроны. Мы их высыпали в тайник под печкой.

Наверное, я долго молчала. Офицер с раздражением обратился к переводчику, и тот, не долго думая, назвал шоферу адрес — Северный переулок, двадцать девять, — и стал объяснять, как туда проехать. Откуда они знают наш адрес?

Больше меня не спрашивали ни о чем. Вскоре машина свернула в Северный переулок. Наши все были дома. «Как назло», — скажет потом бабушка. У всех проверили документы и спросили у мамы, где вещи брата.

Около Вити поставили часового. Начали обыск. Перевернули все вверх дном в нашей комнате. Я боялась взглянуть на тайник — могут заметить. А еще я боялась посмотреть брату в лицо. Он же не знает, что сначала меня арестовали. Он только видит, как я привела фашистов в дом. Что думает обо мне Витя? Наверное, считает меня предательницей или трусихой.

Теперь хотела, чтобы фашисты увели с собой меня, а не Витю. Пусть меня пытают, ничего им не скажу, буду молчать. Только бы Витю не трогали. Вот тогда ему станет ясно: я не предательница и не трусиха.

На пол вытряхнули корзину с грязным бельем. Выбросили все из шкафа, даже выломали полки и выбили дно, проверяли, нет ли тайника. Перелистали все книги, стоявшие на этажерке.

Мама прислонилась к стенке, белая как мел, по лицу у нее текли слезы. Отец хмурился. Бабушка лежала на кровати и тихонько постанывала.

Оставив нашу комнату в чудовищном беспорядке, гестаповцы увели брата. Во мне все похолодело, я не могла понять, что все-таки произошло. Почему арестовали Витю, а не меня? Я не хотела оставаться дома. Пусть и меня забирают. В тюрьму, на виселицу — все равно, лишь бы с Витей, только бы не остаться без него. Чувство вины жгло меня. Я выскочила во двор и подбежала к машине. Витю уже толкнули на заднее сиденье. Офицер поглядел на меня, как на пустое место. Машина рванулась вперед. А я осталась стоять на дороге.

Мне страшно было возвращаться в дом. Там голосила мама.

2

— Сиди дома и никуда ни шагу. Пойду, может, разузнаю что-нибудь про Витю. — Мама говорит, не глядя на меня.

Я опускаю голову и молчу. Кто его арестовал: СД или гестапо? Мы не очень разбираемся в этом. Что известно о нем фашистам? Дома ведь ничего не нашли, может, никаких доказательств у них нет. Может быть, здесь ошибка, все обойдется и его выпустят?

Я сажусь у окна. В руках у меня рваные чулки, надо починить их. Ниток нет. Нашла у мамы лоскут, из которого можно надергать ниток. И этими коротенькими нитками буду штопать. Неудобно, конечно, других ведь негде взять.

За окном идет снег. Я смотрю, как падает он на кусты. За кустами высокий забор. Улицы не видно.

Как теперь будем жить? Увели нашего кормильца Витю. Пластинок я больше не продаю. Янсон перестал давать мне их.

— А ты не думай, внученька, — слышу я бабушкин голос. — Не думай. Уж как будет.

Она совсем ослабела. Ночью ворочается с боку на бок и тихо стонет. Иногда днем бабушка засыпает ненадолго. И теперь я думала, что она спит. Но бабушка как будто знает, о чем я думаю, и успокаивает меня.

Я подхожу к ней, сажусь на краешек кровати, беру ее худенькую руку и перебираю пальцы. Руки шершавые, жилистые. Я смотрю на них и молчу. А бабушка тихо говорит:

— Забыл обо мне господь, не берет к себе. Да и не удивительно! У него места нет, сколько молодых прибрал!

Мне жалко бабушку, я не хочу, чтобы она так думала.

— Ну зачем ты говоришь такое! Лучше расскажи что-нибудь.

— Нечего рассказывать…

Бабушка закрыла глаза, делает вид, будто спит, а может быть, и правда задремала.

Поздно уже, скоро комендантский час. Если мама не вернется до комендантского часа, значит, и ее арестовали. Я слышала от людей, что иногда сажают и тех, кто ходит около тюрьмы, или тех, кто приносит передачи. А вдруг правда арестовали маму? Что будет с нами без мамы и без Вити?..

К счастью, Янсон пока не вернулся из Риги. Если бы при нем арестовали Витю, то, наверное, он выгнал бы нас из квартиры. Зачем ему такие квартиранты? Он коммерсант. Его дело покупать, продавать.

Заскрипели ступеньки крыльца, звякнула дверная щеколда, и порог переступила мама. Молча вошла она в комнату, бросила на табуретку пальто и легла на диван. Я взяла пальто, повесила у двери и опять вернулась на свое место к столу. Раньше я почему-то не замечала, какая у нас мама старенькая: лицо худое, глаза ввалились, темные круги под ними и морщины возле губ. Некоторое время она лежала молча, отец подошел к ней, присел на край дивана.

— Ну, что? Узнала?

Мама тяжело вздохнула и закрыла глаза.

— Нет. Ничего не узнала. — Слабый голос едва слышен. — Такого нагляделась!.. Век бы не видеть. Мужчину вели в тюрьму после допроса. Он еле-еле переставлял ноги, прикрывая рукой выбитый глаз…

В комнате мертвая тишина. Дом без Вити будто совсем опустел.

Мама больше ничего не сказала, только долго и тяжко вздыхала.

Утром мама опять пошла к тюрьме в надежде увидеть брата, когда его поведут на допрос или с допроса. Она возвращалась домой и молчала. Значит, опять не удалось узнать. И мы не спрашивали у нее ни о чем.

У Янсона хорошее настроение, он приехал за вещами: решил вернуться в Ригу и уже больше не расставаться с сыном.

— Время, знаете, такое, нельзя мальчика оставлять без присмотра. Еще свяжется с дурной компанией. На бабушку не могу положиться, она уже старенькая.

— Да, за детьми нужен глаз да глаз, — соглашалась мама.

Янсон не заметил отсутствия Вити. У него свои заботы: как погрузить багаж, в целости и сохранности переправить в Ригу. Только в день отъезда он спросил:

— А Витя где? Может, помог бы мне погрузиться?

— На работе, — ответила я. Мамы не было дома. — Теперь он работает с утра до ночи, иногда даже и ночует на работе.

— Жалко. Ну, как-нибудь обойдусь.

Мы радовались отъезду Янсона, он навсегда покидал эти места. Останься он в Минске, неизвестно, как бы все обернулось. Мог бы и выгнать нас.

Теперь мы не знали, что творится на свете. К нам никто не заглядывал. И мы никуда не ходили.

Однажды мама не выдержала:

— Пойду к Полозовым, надо посоветоваться. — Потом подумала и сказала: — Сперва пойду мимо, погляжу, нет ли чего подозрительного. Если все спокойно, тогда потихоньку зайду к ним.

Вернулась она встревоженная, рассказывала:

— Прошла я через двор огородами. Будто не к ним я. На дверях два больших замка висят.

Новость эту обсуждали вместе. Отец сказал:

— Наверно, пошли куда?

— Куда они с мальчишкой пойдут? — сомневалась мама. — Дуся всегда дома.

— У них родственники в Дзержинске, дядя Павел, — вспомнила я.

— Нас бы предупредили, — сказала мама.

— А если времени не было?

— Тогда могли и не предупредить.

— Может, мне сходить к их соседям? — спросила я.

— Еще чего? Вдруг их арестовали и устроили засаду у соседей? Я бы сама зашла, но побоялась.

— А может, к Элику сбегать? Он должен знать, если что-то стряслось.

Мама никуда меня не пустила.

Утром она снова отправилась в поход. Мне хотелось сходить к Неле. Когда меня арестовали у них, я только успела разглядеть ее лицо, все в шрамах, чужое, совсем не похожее на лицо Нели. Но мне запрещено выходить из дому.

За окном кружились снежинки и тихо, будто играя, опускались на голые, сухие от мороза ветви деревьев. Ветки на глазах становились нарядными. Я смотрела на деревья, на землю, покрытую легким белым ковром, и думала теперь о Полозовых. Толя со Славкой в лесу. Счастливые!