Марджори - Герман Воук

Все остальное оказалось фальшивкой, циничной и обдуманной. «Железное правило» мистера Клэббера, запрещающее сотрудникам лагеря визиты в «Южный ветер», было далеко не шуткой и строго соблюдалось каждой девушкой из персонала — исключая Машу. В самом деле, они избегали разговоров о лагере для взрослых, как будто это был лепрозорий, расположенный по соседству. Сперва Маша рассказывала ей, что уходит примерно неделя на то, чтобы сотрудницы наладили дружеские отношения и начали тайные посещения «Южного ветра». Но по мере того, как проходило время, стало ясно, что одна только Маша бывала в чужом лагере, и никто другой даже не заикался о таком рискованном предприятии. Она пользовалась каноэ после наступления темноты, привязывала его к плоту для ныряния, стоявшему на якоре у прожекторов, и вплавь добиралась до берега. Там она брала в долг полотенца, одежду и косметику. Она не могла привести каноэ к берегу, потому что хозяин «Южного ветра», мистер Грич, всегда собственноручно разрубал и сжигал на берегу любую незнакомую лодку, на которую натыкался ночью, чтобы отбить охоту к ночным прогулкам у визитеров, не желавших платить.

Остальные сотрудницы, в большинстве своем коренастые невысокие мускулистые девушки, относились к Маше как к эксцентрической особе, а ее поездки на каноэ — о которых они знали, но никогда не докладывали — считали вредной и опасной глупостью. В конце концов Маше пришлось признать все это под давлением Марджори, после того как они серьезно поссорились однажды поздней ночью, когда пошла вторая неделя их пребывания на озере. Даже тогда Маша пыталась обелить себя, обзывая остальных девушек трусливыми дубинами и бесполыми дурами. Марджори убежала от нее в негодовании, слыша подобные речи, и они почти не разговаривали целую неделю.

Но солнце в «Лиственнице» было ярким и теплым, запах сосновых иголок восхитительным, сон на горном воздухе крепким, а еда мистера Клэббера обильной и превосходной. Больше того, Марджори вдруг добилась невероятного успеха своими постановками, она стала популярной, ею восхищались, так что настроение у нее было отличное. Она усердно трудилась и управлялась со своими маленькими актрисами с добродушием и симпатией. Мистер Клэббер искренне признал, что она — лучшая из его театральных помощниц, которые когда-либо у него были. Ей неизбежно приходилось сталкиваться с Машей, которая разрисовывала декорации и шила костюмы с командой девушек, увлекающихся театром. Ее неприязнь растаяла в ежедневной работе и шутках, хотя ее отношение к толстухе оставалось недоверчивым.

Маша день за днем докучала ей уговорами попробовать вместе с ней добраться на каноэ до «Южного ветра», клянясь всем святым, что это самая простая, безопасная и веселая проделка, какую только можно представить.

Марджори сопротивлялась несколько недель. Но в этот вечер она наконец-то сдалась. После четырех недель с щебечущими девчушками, оранжевыми блузками и зелеными брюками, после четырех недель тяжеловесных разговоров с остальными девушками и скучного благочестия мистера Клэббера она изголодалась по веселью. Маша пообещала в безопасности доставить ее на другой берег, не заставляя плыть в темноте. У плота, сказала она, их встретит Карлос Рингель, художник-постановщик шоу в «Южном ветре».

Маша продолжала грести в молчании около четверти часа, прежде чем Марджори увидела черную полоску на воде.

— Вон там плот, — сказала она, — и ни единого признака Карлоса Рингеля.

— Не нервничай, детка. Он там будет.

После новой долгой паузы и молчания, прерываемого только тихими ритмичными всплесками, Марджори спросила:

— А что мы будем делать, если налетим на этого… на этого мистера Грича?

— Милая моя, ну и что, ты же просто еще один гость. Там их тысячи. Не знает же он каждого в лицо. Конечно, чем раньше мы избавимся от этих лохмотьев, тем лучше. Как причалим, сразу же пойдем в коттедж к певцам, там и оденемся. До него не будет и ста футов, и там везде тень и кусты.

— Как он выглядит?

— Кто, Грич? Как сатана.

— Ой, в самом деле?

— Точно. Самый настоящий сатана с огромным пузом и в белых бриджах. Ты увидишь.

Марджори издала невольный стон, плотнее кутаясь в свитер. Маша сказала:

— Ради Бога, куколка, чего это ты так нервничаешь? Что с тобой может случиться? Он что, съест тебя? Или Клэббер съест? Брось эти глупости. Не забывай, что мы едем, чтобы чертовски здорово провести время.

— Маша, я просто не хочу лишиться первой в жизни работы за аморальное поведение, вот и все.

Толстушка рассмеялась.

— Аморальное поведение. Куколка, твои понятия об аморальном поведении сводятся к двум лишним кускам пирога после обеда. Но я тебя люблю как раз такой. А теперь успокойся, слышишь?

Когда каноэ приблизилось к плоту, взрослый лагерь стал виден явственнее, в огоньках он был похож на лужайку со множеством светлячков. Голоса и женский смех раздавались над водой вместе с музыкой. Прожектора показывали массу красных каноэ — казалось, их там было несколько сотен, уложенных днищами вверх на берегу в ровные линии. Общий зал тоже был освещен, это было белоснежное модерновое здание с большой позолоченной круглой раковиной на задней стене. Над входом стоял широкий белый столб, возвышавшийся над деревьями, с огромными позолоченными буквами: «Мюзик-холл лагеря «Южный ветер»». Место для купания выдавалось далеко в озеро аркой красных и зеленых фонарей.

Маша показала веслом на каноэ, появившееся из тени у берега.

— А вот и Карлос, наверняка опять ворчит, да только вот он, тут как тут.

Они приблизились к покачивающемуся, бряцающему деревянному плоту, который стоял на баках из-под нефти, и коренастая темная фигура схватила Марджори за руку.

— Спокойно, — сказал скрипучий голос, и она ступила сначала на мокрый бак, а потом на покрытый мешковиной плот.

Маша выбралась из каноэ с сумкой Марджори в руках.

— Карлос, это Марджори…

— Привет. Быстрее, малышки, репетиция уже началась.

Он помог им устроиться в его каноэ и повел его в сторону берега мощными взмахами весел. Марджори, сгорбившись у его ног, была смущена его молчанием.

— Простите, что мы так беспокоим вас, мистер Рингель.

— Никакого беспокойства. А теперь тихо, мы уже близко, никогда не знаешь, когда ему вздумается выскочить из кустов.

Каноэ с треском вошло в сладко пахнущие ветви, мокрые от росы, и ткнулось днищем в берег.

— Беги со своей подружкой вперед, а я избавлюсь от каноэ.

Быстрая пугливая пробежка сквозь кустарник и шиповник, и вот они уже стоят, запыхавшись, в ярко освещенном домике, балки которого сплошь увешаны женским бельем, чулками и купальными костюмами. На кровати, читая «The Saturday Evening Post», сидела красивая девушка, высокая блондинка, совершенно обнаженная.

— Привет, — сказала она Маше. — Сегодня с подружкой, а? Ты что-то рановато.

— Четверть десятого.

Блондинка взглянула на свои часы и зевнула.

— Черт, так и есть. Мне нужно быть на сцене через десять минут.

Она поднялась и медленно пошла по комнате, подбирая одежду, совсем не беспокоясь из-за отсутствия штор на окнах.

Маша сказала:

— Это Марджори Моргенштерн — Карен Блер.

— Привет, — произнесла Карен, махая Марджори бюстгальтером и потом надевая его. — Чувствуй себя как дома, если что нужно — расчески, пудра… Может, нужно белье?

— Спасибо, я захватила все с собой.

— Отлично. Приятно знать, что на другом берегу озера живут не одни лишь попрошайки.

— На что ты жалуешься? Я все равно в твои вещи не влезаю, ты, гороховый стручок, — сказала Маша.

Карен застегнула «молнию» на зеленых шортах, надела белую английскую блузку и скользнула ногами в мокасины.

— Увидимся, ребятишки.

Махнув длинными вялыми пальцами, она пропала.

— Теперешняя пассия Ноэля Эрмана, — уточнила Маша, доставая одежду из шкафа.

— Она ошеломительна, — сказала Марджори. — Они собираются пожениться?

— Что, они? Да она просто его подружка по постели на это лето. Ей тридцать один, и она тупая, как столб. Три раза была замужем и разводилась.

— Боже милостивый, она кажется на старше двадцати…

— В следующий раз приглядись внимательно к ее глазам и губам, милочка. Увидишь, на сколько она выглядит.

— А сколько ему лет?

— Ноэлю? Двадцать семь — двадцать восемь, наверно.

— Он будет на репетиции, верно?

— Он режиссер, лапуля, — сказала Маша с тенью нетерпения. Она направилась в ванную комнату с охапкой одежды.

Марджори знала, что Ноэль Эрман был главой артистов «Южного ветра», общественным режиссером, который писал и ставил спектакли. В городе Маша частенько наигрывала на пианино и напевала многие его мелодии из ревю для лагеря. Эрман в самом деле казался необыкновенным человеком. Несколько из его музыкальных скетчей были представлены в бродвейских шоу. Многие его песни были опубликованы; две из них — «Босая в небесах» и «Поцелуи дождя» — в эти дни были хитами. Марджори очень взволновала перспектива встретиться с такой знаменитостью. Пока она одевалась, она думала, что белокурая девушка была первой всамделишной любовницей какого-то человека, которую ей довелось увидеть, хотя она читала книги и смотрела фильмы и спектакли о них всю свою жизнь. Но отчего-то Карен Блер не казалась ей похожей на тех. К разочарованию Марджори, в ней не отразилось никаких следов греха или вины. Может быть, подумала Марджори, это просто очередная выдумка Маши.