Марджори - Герман Воук

Марджори просиживала в темной, загроможденной вещами квартире Зеленко четыре или пять вечеров в неделю, обсуждая летние планы, театр на Бродвее или живопись и музыку. По молчаливому взаимному согласию Маша редко посещала Моргенштернов. Открытая неприязнь матери Мардж к Маше немногим отличалась от грубости. Беспорядок у Зеленко, балалайки, коньяк, клубящийся дым турецкого табака — все это создавало благоприятный, почти тропический климат для пышно развернувшейся дружбы. Казалось, он пропадал среди холодной современной обстановки, тяжелых от пола до потолка занавесок из кремового сатина и больших пространств квартиры в Эльдорадо, всегда по-больничному чистой благодаря фанатичному надзору миссис Моргенштерн.

Девушки часто ходили на концерты и в художественные галереи. Маша как будто знала все бесплатные места и все способы пройти, не заплатив, там, где вход стоил денег. Марджори впервые в жизни начала находить искреннее удовольствие в классической музыке и живописи. Кроме того, она, к своему удивлению, открыла в себе способность работать и учиться, когда что-то интересовало ее. Она покупала книги по театральной режиссуре, гриму, декорациям и освещению и быстро их прочитывала. Маша была застигнута врасплох ее техническими комментариями к одной бродвейской постановке, которую они видели вместе.

— Детка, ты слишком много стараешься для старика Клэббера за его денежки, — язвительно заметила она.

Постепенно Марджори стало ясно, что семья Зеленко жила на те средства, что зарабатывала миссис Зеленко, давая уроки игры на пианино. В их семье как бы считалось, что уроками она занималась от нечего делать и была не прочь получать от этого занятия деньги на мелкие расходы, в то время как мистер Зеленко был настоящим кормильцем, который зарабатывал на хлеб семье операциями на Уолл-стрит. Однако из услышанных краем уха мелких перебранок Марджори поняла, что на хитроумные дела мистера Зеленко на Уолл-стрит каждую неделю уходило около половины заработка миссис Зеленко от уроков музыки.

Через некоторое время Марджори так же догадалась, что Маша снабжала ее сплетнями о знаменитостях, которые можно было найти в театральных журналах. В самом деле, прежде чем две девушки отправились вместе в летний лагерь, Марджори хорошо узнала, что ее подруга в определенном отношении была вруньей.

И все-таки это не слишком отталкивало ее. Если близкое знакомство Маши с бродвейскими кругами было лишь притворством, то ее любовь и знание театра были настоящими. Она получала истинное удовольствие от искусства. Маша была склонна к преувеличениям, быстро обижалась и еще быстрее прощала обиды. Но что было важнее всего, она оказалась первым человеком, с которым столкнулась Марджори, оценивавшим ее на разумных основаниях. Молодые люди в жизни Марджори были ослеплены ее тонкой талией, очаровательной грудью, стройными ногами, добродушным кокетством. Она очень радовалась тому, что все это у нее было, но всегда испытывала легкое презрение к тем, кому нравилась только за это.

Как и предсказывала Хелен Йохансен, Маша начала брать у Мардж деньги взаймы на третью или четвертую неделю их знакомства. Время от времени она отдавала долги. Но это становилось все реже и реже между ее займами, и общий итог уже приводил в смущение. Однажды после получасовых стараний привести в порядок дебеты и кредиты Маша сказала:

— Ох, ты только посмотри, это ужас какой-то! Ты знаешь, мелкие суммы у меня просто текут сквозь пальцы. Они не имеют для меня значения, что-то вроде сигарет или спичек, или всякого такого. Я знаю, так не должно быть. Бог знает, я не богата, чтобы так относиться к деньгам, да и другие тоже. Не могу ли я попросить тебя об одном здоровенном одолжении, не заведешь ли ты для меня маленькую конторскую книгу?

Чувствуя себя неловко, Марджори сказала:

— Право, это чепуха, давай забудем. Какая разница, тридцать пять или сорок пять долларов…

— Нет, нет, пожалуйста, веди учет, ты чертовски методичная, когда захочешь. Когда нам заплатят в конце лета, тогда разберемся. Я просто ничего не могу поделать с мелкими деньгами. За большими-то деньгами я могу уследить, как коммунистическая партия Австралии. — Она заметила тень скептической улыбки на лице Марджори и вспыхнула: — Я скажу тебе, где я управлялась с большими деньгами, малышка. Одним летом я была папиным помощником на Уолл-стрит, и тогда дела шли так хорошо, что мы жили у Питера Ставсана, а не в этой дыре на Девяносто второй улице. И уж поверь мне, каждые десять тысяч долларов были у меня в полном порядке до последнего цента.

Марджори согласилась вести учет, но быстро поняла, что идея была не слишком удачная. Это освободило Машу от каких-либо угрызений совести по поводу занятых денег. «Ты просто пометь это в маленькой черной тетрадке, дорогуша», — говорила она, таким образом освобождая Марджори от бремени некоторой суммы денег и в то же время покровительствуя ей. Когда они поехали в «Лиственницу», счет вырос до двенадцати долларов с мелочью, и Марджори, чувствуя нарастающее раздражение, в самом деле стала вести свою конторскую книгу с аккуратностью старого бухгалтера.

11. Ноэль Эрман

С журчанием рассекая черную воду, каноэ скользило к мерцающим огням и далекой музыке «Южного ветра».

Стояла безветренная, безлунная ночь под усыпанным звездами небом. Марджори сидела на носу каноэ, поставив белую сумку между коленями, поеживаясь, несмотря на свитер, наброшенный на плечи. Тонкая хлопчатобумажная оранжевая блузка и зеленые брюки, одежда, предписанная преподавателям в «Лагере лиственницы», не слишком ее согревали. Она обхватила руками колени и скрючилась, стараясь не дрожать. Маша гребла умело, почти без брызг.

— Что это за музыка? — хрипло прошептала Марджори, нарушая молчание в первый раз, когда они были в нескольких сотнях ярдов от берега «Лиственницы».

Маша рассмеялась, высокий негромкий звук под открытым небом.

— Тебе необязательно шептать, крошка. Мистеру Клэбберу нас не услышать, ты знаешь. Это оркестр. Там сегодня жарят шашлыки. Все сидят вокруг костра и поют, и набивают свои желудки, и упиваются пивом, а оркестр для них играет.

— Я думала, там будут танцы.

— О, любые танцы, какие тебе угодно, но после. У них генеральная репетиция шоу, пока гости жарят шашлыки. Ты в самом деле увидишь нечто.

Задрожав, Марджори щелкнула зубами.

— Я замерзаю, ты знаешь? Странно, что ты еще не подхватила воспаление легких.

— Да ведь сегодня же теплая ночь, леденец ты мой! Иногда на этом озере действительно прохладно, когда поднимается ветер. Тебе везет, как всякому новичку.

— Вижу. — По телу Марджори снова пробежала сильная дрожь. — Может быть, я просто немного боюсь.

Маша снова засмеялась.

— Ну, с этим ты тоже справишься. Точно тебе говорю. Я занимаюсь этим уже три года, и вот я перед тобой, толстая и довольная, как всегда.

— Да, я знаю, — сказала Марджори не слишком дружелюбным тоном, и разговор прервался.

Марджори, напрягая зрение, всматривалась в «Южный ветер», думая, не окажется ли этот лагерь для взрослых еще одним разочарованием, еще одним из Машиных обманов, которые раскрываются при ближайшем рассмотрении. В течение первых четырех недель лета ее отношение к подруге круто изменилось. Если она не была еще полностью разочарована, то, во всяком случае, относилась ко всему, что говорила Маша, с осторожностью и явным недоверием. А причина была в том, что постепенно она выяснила: Маша заманила ее в «Лиственницу» с помощью лжи, наглой возмутительной лжи, и, даже уже находясь в лагере, она пыталась покрыть свою ложь другими выдумками, все более неубедительными.

Как и сказала Маша, преподаватель драматического искусства жил в удобной хижине на вершине холма, с которого открывался вид на озеро, и на самом деле Мардж не пришлось присматривать за детьми. Так же верно было и то, что из своего жилища Марджори могла видеть дальний берег озера, площадки и здания «Южного ветра». Это была пленительная панорама, похожая на сказочную страну на картинке из детской книжки, с зелеными лужайками, темно-зелеными фигурными группами деревьев и бело-золотыми башнями причудливой формы.

Все остальное оказалось фальшивкой, циничной и обдуманной. «Железное правило» мистера Клэббера, запрещающее сотрудникам лагеря визиты в «Южный ветер», было далеко не шуткой и строго соблюдалось каждой девушкой из персонала — исключая Машу. В самом деле, они избегали разговоров о лагере для взрослых, как будто это был лепрозорий, расположенный по соседству. Сперва Маша рассказывала ей, что уходит примерно неделя на то, чтобы сотрудницы наладили дружеские отношения и начали тайные посещения «Южного ветра». Но по мере того, как проходило время, стало ясно, что одна только Маша бывала в чужом лагере, и никто другой даже не заикался о таком рискованном предприятии. Она пользовалась каноэ после наступления темноты, привязывала его к плоту для ныряния, стоявшему на якоре у прожекторов, и вплавь добиралась до берега. Там она брала в долг полотенца, одежду и косметику. Она не могла привести каноэ к берегу, потому что хозяин «Южного ветра», мистер Грич, всегда собственноручно разрубал и сжигал на берегу любую незнакомую лодку, на которую натыкался ночью, чтобы отбить охоту к ночным прогулкам у визитеров, не желавших платить.