Марджори - Герман Воук

Самсон-Аарон посмотрел на Марджори, неуверенно улыбаясь. Он отложил нож и вилку.

— Я слишком много съел? Тебе стыдно за меня? Хорошая еда, жаль, если она пропадет понапрасну…

— Все в порядке, дядя. — Марджори повернулась к миссис Коннелли и засмеялась. — Простите, но мы в нашей семье уже настолько привыкли к дяде, что никому не приходит в голову замечать его странности. Он просто наш чемпион по еде, вот и все.

— Я завидую его аппетиту, — сказал Сэнди. — До сегодняшнего вечера я считал себя неплохим едоком.

— Папа, эти люди рассуждают о том, когда ты закончишь есть. Ты съел уже больше чем достаточно — даже для бар-митцвы.

Самсон-Аарон взял в руки бутылку и повернулся к ирландской леди.

— Миссис, я огорчил вас, простите. Выпейте, пожалуйста. Вам станет хорошо, и мне станет хорошо.

Миссис Коннелли приняла от него виски, выпила и действительно разом почувствовала себя лучше. Она захихикала и взяла в руки свою тарелку.

— Думаю, что мне интересно будет посмотреть, сможет ли он все это съесть.

Она передала тарелку Самсону-Аарону, который воспринял мясо без особого энтузиазма.

— Я не знаю почему, но у меня уже стало мало аппетита… но все же…

— Ради Бога, папа, съешь это где-нибудь в одиночестве, — сказал Джеффри, сильно покраснев. — Невелико удовольствие для окружающих смотреть на создателя подбородков в действии.

Самсон-Аарон повернул к нему тяжелую голову и посмотрел на сына скорбными глазами.

— Что за создатель подбородков?

— Змея может съесть пищу, по весу равную ей самой, — сказал Джеффри, кусая трубку.

— Милти, дорогой, это твой старый отец и это старая история, — сказал дядя, умиротворенно пожав плечами. — Это бар-митцва, в конце концов, разве нет? Человек должен есть, потому что он должен быть защитником.

Мистер Голдстоун осушил свой стакан виски и с грохотом поставил его на стол.

— Скажите мне, мистер Куилл, у вас есть что-либо подобное в вашей книге? Сын, который называет своего собственного отца змеей?

На мгновение наступила тишина. Джеффри посмотрел на мистера Голдстоуна с полуулыбкой, неуклюже зажав в зубах трубку, словно он был подростком, которого застали за курением. Музыканты заиграли мелодию, под которую Марджори и дядя танцевали за ленчем.

— Мистер Голдстоун, в самом деле Джеффри не имел в виду ничего плохого…

— Дайте ему самому ответить на мой вопрос, — сказал мистер Голдстоун, пристально глядя на Джеффри.

— На что ответить? — спросил дядя. — Мой сын Джеффри сказал маленькую шутку, что в этом плохого? Мистер Голдстоун, вам никогда ничего не было нужно от вашего сына, если было бы нужно, он обращался бы с вами не лучше, чем мой. Мой сын — хороший сын. Он назвал меня создателем подбородков, но слушайте, он мог бы сказать хуже, и все равно не стал бы лгуном, знаете? — Самсон-Аарон засмеялся и взял бутылку. — Давайте все выпьем за создателя подбородков! Слушайте, это же бар-митцва, правда? Сын Арнольда Моргенштерна — большая удача семьи, мы все горды за него.

— Если захотите написать книгу о крупном универмаге, нанесите мне визит. Только не называйте меня змеей в вашей книге.

Самсон-Аарон воззрился на мистера Голдстоуна, открыл рот, закрыл его, улыбнулся по-дурацки, обнаруживая недостаток зубов. Затем тяжело отодвинул свое кресло и встал.

— Пойдем, Двоша, нам надо на ту сторону…

Марджори положила ладонь на его руку.

— Дядя, ну не глупите…

— Если бы я знал, что вы владелец «Лэмз», — сказал дядя мистеру Голдстоуну, — то не стал бы садиться с вами за стол. Уважение есть уважение, босс не должен есть за одним столом с ночным сторожем.

Он потянул тетю Двошу за руку.

— Садитесь и не заставляйте всех окружающих чувствовать себя неудобно.

Самсон-Аарон, послушный как ребенок, снова опустился в свое кресло.

Магнат продолжил более снисходительным тоном.

— Это семейное торжество, все эти вещи здесь не учитываются. Вы составили нам прекрасную компанию, мы замечательно провели время. Так что забудьте обо всем и…

Он замолчал на полуслове, потому что молодой раввин на возвышении постучал вилкой о стенки своего бокала. Когда в зале наступила тишина, раввин вознес заключительное благодарение, а затем произнес речь. Вслед за ним речь произнес другой раввин, потом третий. Все эти речи содержали в себе многократные восхваления семьи Моргенштернов, обрамленные в цитаты из Библии и ссылки на Талмуд, молодой раввин упомянул даже Аристотеля и Сантаяну. Бабушка согнулась в своем кресле на возвышении и заснула. Мистер и миссис Моргенштерн слушали с вниманием и гордостью. Сет сидел, опершись на один локоть, и мусолил во рту банан.

Марджори не смогла проследить внимательно ни за одной из произнесенных речей, обеспокоенная скукой, воцарившейся за их столом. У Сэнди в глазах стояли слезы от многократно подавляемой зевоты. Мистер Голдстоун делал отчаянные усилия последовать примеру сына. Один раз Марджори заметила, как он нетерпеливо кивнул жене, на что та устало и отрицательно покачала головой. Только Коннелли решительно сохраняли на лицах благосклонное, улыбчивое внимание.

Но хуже всего был тот эффект, который речи оказали на Самсона-Аарона. Его взгляд сделался безжизненным, на губах застыла неестественная улыбка, тело постепенно оседало, как теплая оконная замазка. Аплодисменты, вызванные речью третьего раввина, заставили его встрепенуться и неистово захлопать в ладоши, беспокойно озираясь по сторонам. Но затем начал говорить член законодательного собрания; его прозаическое выступление подействовало на дядю, как облако хлороформа. Он получал тычки справа и слева от сына и тети Двоши, топил их в себе, словно был пуховым валиком, и продолжал оседать. Веки его постепенно опустились, улыбка увяла, а голова упала на грудь. Самсон-Аарон заснул. Очевидно было, что никто не сможет заставить его бодрствовать.

— Я должен извиниться за своего отца, — произнес Джеффри натянутым тоном. — Боюсь, что ему свойственно впадать в крайности…

— Он очень естественен, — сказал Сэнди. — Когда ест, он ест, когда пьет, он пьет, а если спит, то и спит по-настоящему. Я завидую ему.

— Да уж, охотно верю, — хмыкнул мистер Голдстоун.

Сэнди съежился под саркастическим взглядом отца.

— Я только имел в виду, что мы все заснули бы, если бы осмелились.

— Пойдем, Мэри, или я действительно усну, — сказал мистер Голдстоун. — Марджори извинит нас, я уверен…

— Ну подожди, пока он закончит говорить, Лион. Он же член законодательного собрания.

— И что из этого? Будто я его не знаю. Адвокат из полицейского участка, тридцать лет ошивавшийся в Демократическом клубе. Подумаешь! Идем…

— Тише, — сказала миссис Голдстоун с явственной властной ноткой в голосе, и мистер Голдстоун, ворча, подчинился.

Четверть часа спустя, когда член законодательного собрания закончил речь, мистер Голдстоун вскочил со своего места. В тот же момент заиграла танцевальная музыка.

— Пойдем, Мэри! Сэнди, вставай!

Мать поднялась. Из-за столов на середину зала стали выходить пары.

— Ну я не знаю, папа… может быть, я останусь и потанцую чуть-чуть… — сказал Сэнди.

— Я хочу, чтобы ты вел машину. Я не слишком хорошо вижу ночью. Ты это знаешь.

Мистер Голдстоун протянул руку Марджори.

— Передайте, пожалуйста, вашей матери и отцу нашу благодарность и извинения, хорошо, Марджи? Замечательный вечер, а вы — замечательная девушка…

— Благодарю вас. А вы… вам необходимо уезжать сейчас?

Взгляд мистера Голдстоуна задержался на спящем дяде. С болезненной ясностью Марджори увидела, как в его глазах отразились дядин мешковатый жилет, синий пиджак в пятнах, пуговицы шелковой рубашки в полоску, едва сдерживавшие его необъятный живот, серая щетина на дряблом подбородке.

— Скажите вашему дяде, чтобы он не волновался насчет Гогарти, там все будет в порядке… хороший человек ваш дядя…

Миссис Голдстоун, пожимая руку девушки, сказала с дружелюбной улыбкой:

— Жалко, что мы не можем остаться. Мне бы хотелось еще раз посмотреть на танцы. Как вы танцевали с ним сегодня днем! Мне кажется, Сэнди это понравилось бы.

— Это уж точно, не сойти мне с этого места, — подтвердил Сэнди. Он улыбнулся Марджори с нежностью и, она была уверена, с какой-то тенью печали. — Как-нибудь вы обязательно должны мне показать.

И через миг их уже не было, вслед за ними отправились Коннелли, бормоча слова благодарности и прощания. За столом остались Марджори, Джеффри, тетя Двоша, похрапывающий Самсон-Аарон и пять отодвинутых пустых стульев.

Марджори переживала это паническое бегство в течение шести ужасных дней. На седьмой все было забыто, и ее юный дух воспарил к невиданным высотам. Ибо жизнь ее совершила крутой поворот: Марджори Морнингстар триумфально появилась на свет.