Марджори - Герман Воук

Усилиями верующих старинная народная традиция приобрела современные формы. Существовали пятисотдолларовые киддуш, тысячедолларовые, и так далее. Мистера Моргенштерна отчаянно соблазняло знаменитое двенадцатитысячедолларовое празднество Лоуенштайнов, включавшее в себя вареных осетров, каскады малиновой содовой воды на ступенчатых сооружениях изо льда и ледяную звезду Давида, обрамленную синим неоновым светом. Но, убоявшись предстоявших расходов, отец решил остановить свой выбор на тысячедолларовом киддуш. У Моргенштернов не было достаточно друзей и родственников, чтобы съесть всю провизию, но это была не проблема. Если в обычные субботние дни в синагоге было всего четыре или пять рядов молящихся, одиноко сидевших на пурпурных подушках, то в день бар-митцва Дом Божий был более чем полон. Марджори замечала подобный феномен и в старых синагогах Бронкса.

В дальнем конце зала началась веселая суета. Оттуда послышались хлопки в ладоши, пение и притоптывание ног. Марджори допила свой бокал и направилась туда. Сгрудившись вместе, все ее дяди, тети, кузены и кузины напевали заводную еврейскую мелодию, полную отзвуков детства, отбивая ритм ногами и руками. На небольшом пространстве в центре, окруженные смеющимися лицами и хлопающими ладонями, прыгали дядя Самсон-Аарон и дядя Шмулка. Шмулка был лыс, и рост его составлял чуть менее пяти футов. Большую часть своей жизни он изнурял себя в жаркой, наполненной паром прачечной и поэтому был весьма слабым партнером для Самсона-Аарона. Оба дяди громко топали ногами, выкидывали замысловатые па, Шмулка даже иногда рискованно повисал на мощном локте своего партнера, отрывая при этом ноги от пола. Самсон-Аарон держал в одной руке бутылку виски, а в другой коричневую ногу индейки. Когда он, прыгая и крича, оказался напротив Марджори, его лицо засветилось от удовольствия.

— Моджери! Привет, Моджери! Шмулка, ну-ка ступай себе, кому ты нужен? — Шмулка, закружась, отлетел в сторону, а Самсон-Аарон взял ее за руку двумя толстыми пальцами той руки, в которой держал бутылку.

— Ну? Потанцуем в честь Сета, да, Моджери?

Все вокруг со смехом приветствовали ее; она не могла этому сопротивляться; без дальнейших препираний Марджори позволила ему вовлечь себя в круг. Самсон-Аарон не вертел ее вокруг себя, как он это проделывал со Шмулкой. Он сразу же стал танцевать правильно и изысканно. Марджори пришло на ум, что он, должно быть, был в свое время стройным, изящным денди. Она почти уже видела худенького веселого юнца внутри этой теперешней мясистой оболочки пожилого мужчины с недостатком зубов и трясущимся красным двойным подбородком. Марджори выучила фигуры танца в детстве на семейных празднествах и теперь с легкостью поспевала за дядей. Глаза Самсон-Аарона блестели.

— Что, в следующий раз будем плясать на твоей свадьбе, Моджери?

Он картинно склонился в галантной позе старинного щеголя, согнув руки в локтях, комично вихляя своим огромным задом и превосходящим его в размерах животом. Это было удивительно забавно, и Марджори расхохоталась, не переставая танцевать. Дядя тоже засмеялся, и прежде, чем она успела сообразить, что произошло, у нее в руках оказалась нога индейки: он умудрился ловко сунуть ее ей в руку, когда они выделывали очередное па. Окружающие снова приветственно засмеялись, и разгоряченная Марджори, взмахнув этой ногой, исполнила что-то вроде маленькой джиги. Через несколько секунд она сообразила, что махала индюшачьей ногой не более чем в десяти дюймах от носа миссис Голдстоун. Мать Сэнди стояла на грани круга и смотрела на нее сквозь очки в серебряной оправе с таким выражением, словно Марджори была танцующей лошадью.

Мардж постаралась немедленно улыбнуться ей в лучшем аристократическом тоне, но сделать это было довольно трудно из-за индейки в руке и скачущего вокруг нее пузатого мужчины.

Миссис Голдстоун улыбнулась ей в ответ, и этого было вполне достаточно при данных обстоятельствах. Затем она смешалась с толпой позади нее и пропала из виду.

Вечерний банкет начался очень неплохо. Мистер Коннелли, ирландский банковский менеджер, взял в руки ермолку, которая лежала рядом с карточкой, обозначавшей его место, и неуверенно поместил ее на розовую лысую голову.

— Так? — спросил он мистера Голдстоуна. — Я сегодня впервые надеваю эту штуку.

— Нет, вот так, — сказал мистер Голдстоун, сдвигая ермолку ему на затылок. — Я носил ермолку каждый день до тех пор, пока не приехал в Америку.

Сэнди конфузливо надел ермолку на голову, подражая отцу. Марджори подумала, что на нем она смотрится не менее странно, чем на ирландце.

— Что же, все вышло очень интересно, очень интересно! — Мистер Коннелли обвел взглядом танцевальный зал. — Весь этот праздник прекрасно устроен.

— Не хуже, чем у Лоуенштайнов, — сказала миссис Голдстоун.

Бриллианты сверкали на ее шее и запястьях. Несмотря на седеющие волосы, она выглядела едва ли на сорок в черном парижском платье, которое, как предположила Марджори, одно стоило целого гардероба ее матери. Лишь очки на серебряной цепочке придавали ей некоторую строгость. Она сердечно поприветствовала Марджори, ни единым словом не упомянув о танце с индюшачьей ногой.

Теперь, после двух бокалов шампанского, банкет увлек ее. Она уже надеялась, что это будет для нее настоящее удовольствие. Ей вспомнились Голдстоуны с их болезненным чувством превосходства в старые времена в Бронксе. Однако теперь этот украшенный цветами танцевальный зал, официанты в синих жакетах, негромкий аккомпанемент оркестра, прекрасная сервировка и серебро на столах, камелии рядом с тарелками приглашенных дам, все это не оставляло желать ничего лучшего даже Голдстоунам. Ее мать усадила гостей с нарочитой расчетливостью. Стол, за которым сидела Марджори, помещался с самой почетной стороны танцевального зала; оттуда были видны только лишь белые рубашки, черные галстуки, жемчужные колье, и вечерние платья. Рядом с ней за этим столом сидели деловые партнеры ее отца, подруги ее матери из светского благотворительного общества, некоторые преуспевающие знакомые, собранные на протяжении всей жизни. За столом на другом конце танцевального зала сидели те знакомые, которые не были преуспевающими, а также сотрудники отца, соседи из Бронкса, приглашенные на это торжество по старой дружбе, тети, дяди и кузены. Некоторые из гостей с той стороны тоже были одеты в вечерние платья, но большинство пришли в повседневной одежде. На возвышении у дальней стены танцевального зала по обе стороны от трех свободных мест сидели несколько раввинов с женами и член законодательного собрания Фейер, самый высокопоставленный знакомый мистера Моргенштерна, краснолицый маленький человечек в черном роговом пенсне. Там же сидела бабушка Сета, мать мистера Моргенштерна — миниатюрная старенькая леди, жившая в Нью-Джерси с тетей Шошей. Бабушка, сидевшая в огромном кресле, выглядела удивленной и потерянной.

Мистер Голдстоун указал на пустые кресла между ним самим и Сэнди.

— Кого же это нет сегодня на нашей вечеринке, Марджори?

— Робинсонов и моего кузена Джеффри Куилла, — ответила Марджори. — Никого из них нет сейчас в городе.

— Ну, что ты скажешь, если мы начнем с грейпфрута?

У мистера Голдстоуна был резкий голос и прямой характер. Когда он улыбался широкой тонкогубой улыбкой, в его светло-карих глазах зажигались насмешливые огоньки. При взгляде на Марджори его глаза, казалось, становились добрее. Он ей инстинктивно нравился, и она подозревала — по крайней мере надеялась, — что и сама производит на него такое же впечатление. Но она легко понимала тот страх, с которым Сэнди обычно разговаривал с отцом. У мистера Голдстоуна было длинное лицо, такое же, как у Сэнди: гораздо коричневее и морщинистее, но удивительно похожее. Когда он не говорил и не улыбался, он походил на резную дубовую индейскую статуэтку.

— Я думаю, что надо подождать до торжественного входа. Ну, знаете, мамы, отца и Сета, — произнесла она застенчиво. — Но если вы хотите, то, пожалуйста, кушайте… не стесняйтесь…

— Конечно же, я подожду, какой может быть разговор, — сказал мистер Голдстоун.

— А что, тот писатель, о котором ты мне говорила, это вот этот Джеффри Куилл? — спросил Сэнди, разглядывая карточку, указывавшую место Джеффри.

— Да, он мой кузен… наш кузен.

— У тебя есть кузен, который пишет книги? — спросил мистер Голдстоун.

— Он написал «Позолоченное гетто», — сказала Марджори. — Эта книга получила прекрасные отзывы.

— Если бы мой сын начал писать книги, я бы его пристрелил, — сказал мистер Голдстоун, — избавил бы его от этого несчастья.

Свет в танцевальном зале потух, и пятно розового света выхватило из темноты одни лишь двери. Музыканты заиграли торжественную мелодию. Двери распахнулись; в них показался церемониймейстер, высокий седой мужчина во фраке, и вкатил в зал столик, на котором в медном котелке шипели оранжево-синие огоньки. Вслед за церемониймейстером вошли родители, ведя под руки несчастного, напряженного, как струна, мальчика. Все гости встали и принялись аплодировать.