Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Черчилль завтракал во дворце с королем, человеком, который пять лет назад с большой неохотой вручил ему должностные печати. Когда толпа вновь стала вызывать королевскую семью, король предложил Черчиллю выйти на балкон вместе с ним, королевой и принцессами Маргарет и Элизабет. Всегда с уважением относившийся к монархии, Черчилль встал на шаг позади короля Георга, пригнувшись, словно сверху на него давил потолок. В тот день на фотографиях Черчилль запечатлен с озорной мальчишеской улыбкой, которому сказали вести себя прилично. Молли Пэнтер-Доунес написала, что толпа, увидев Черчилля, огласила окрестности «глубоким, звучным, почти благоговейным ревом»[2208].

Во второй половине дня король Георг выступил с короткой речью по радио. «Сегодня мы благодарим всемогущего Господа за ниспосланное великое избавление», – начал он и призвал британцев присоединиться к нему «для вознесения благодарственных молитв». Закончил он так: «В час опасности мы смиренно вручили нашу судьбу в руки Господа, и Он стал для нас силой и щитом… Вознесем благодарность за Его милосердие в час победы». По ту сторону Атлантического океана президент Трумэн, праздновавший свой шестьдесят первый день рождения, выступил с заявлением по радио: «Армии союзников путем самопожертвования и преданности, с Божьей помощью, заставили Германию окончательно и безоговорочно капитулировать… Мы должны как нация возблагодарить всемогущего Бога, который вселил в нас силу и дал нам победу». Президент Соединенных Штатов Америки объявил «воскресенье 13 мая 1945 года днем молитв». Ни король, ни президент не упомянули Уинстона Черчилля.

В Париже почти миллионная толпа французов сопровождала Шарля де Голля по Елисейским Полям до Триумфальной арки. Обращаясь к соотечественникам, он сказал: «Слава! Вечная слава нашим армиям и их руководителям! Слава нашему народу, которого не сломили и не согнули страшные испытания! Слава Объединенным Нациям, которые смешали свою кровь с нашей кровью, свои страдания с нашими страданиями, свои надежды с нашими надеждами и которые сегодня торжествуют вместе с нами! Да здравствует Франция!» Спустя два месяца временная Консультативная ассамблея провела голосование, которое наглядно продемонстрировало, насколько ошибочное мнение о Франции и де Голле сложилось у Франклина Рузвельта и Государственного департамента. Ассамблея, это вздорное сборище социалистов, коммунистов, либералов, консерваторов, республиканцев и монархистов, единогласно проголосовала за председательство де Голля в Совете. В октябре, в день рождения Организации Объединенных Наций, возрожденная Франция заняла свое место в качестве пятого постоянного члена Совета Безопасности. Три месяца спустя, в январе 1946 года, де Голль, не согласившийся с новой конституцией, которая должна была лечь в основу Четвертой республики, подал в отставку. Он был, однажды сказал один из его министров, «человеком, одинаково неспособным как монополизировать власть, так и делиться ею». Его добровольное политическое изгнание длилось тринадцать лет, до января 1959 года, когда, получив почти 80 процентов голосов избирателей, он был приведен к присяге как президент Пятой республики[2209].

8 мая в Лондоне, за несколько минут до трех часов дня, члены парламента собирались во дворе дворца, где были установлены громкоговорители, чтобы послушать выступление. «Как только Биг-Бен пробил три часа, – вспоминал Гарольд Николсон, – все замолчали и установилась удивительная тишина. И затем раздался голос Уинстона». Его речь состояла всего из пятисот с лишним слов и заняла совсем немного времени. Клементина слушала ее в британском посольстве в Москве. Мэри слушала обращение за городом, играя в бридж с Джоком Колвиллом. Рэндольф слушал выступление отца, когда пролетал на самолете над Югославией. Диана и Сара слушали в Лондоне. Часть, в которой Черчилль перечислял стороны, подписавшие акт о капитуляции, была не интереснее объявлений о прибытии и отбытии поездов, но затем он произнес: «Почти весь мир объединился против злодеев, которые сейчас повержены перед нами», и толпа ахнула. Черчилль закончил выступление словами: «Вперед, Британия! Да здравствует дело свободы! Боже, храни короля!» Затем трубачи сыграли сигнал отбоя, и зазвучал гимн «Боже, храни короля!», Николсон и члены парламента пели «действительно очень громко»[2210].

Лорд Моран слушал речь Черчилля в переполненной палате лордов. Когда Черчилль закончил выступление, пэр повернулся к Морану и выразил удивление, что премьер-министр не упомянул Бога. Моран спросил поэта-лауреата Джона Мейсфилда, что он думает по этому поводу. Мейсфилд ответил: «Я предпочту честную манеру Черчилля лживому краснобайству человечка». Авраам Линкольн, предположил Моран, «выступил бы более проникновенно». Мейсфилд согласился, но добавил, что «он [Линкольн] был исключительно благочестивым человеком»[2211].

После выступления Черчилль отправился в палату лордов зачитать речь членам парламента. В любой другой день путь от «номера 10» до здания парламента занимал считаные минуты, но сегодня его автомобилю приходилось прокладывать путь сквозь кричащую толпу. Черчилль прибыл в палату в 15:23, «смущенный и радостный», отметил Гарольд Николсон, и «все депутаты разом поднялись с места, и скандировали, и кричали, и размахивали листками с повесткой дня». Черчилль в ответ кивал и широко улыбнулся. Он зачитал свое обращение, добавив две фразы. В первой он выразил благодарность палате за «великодушную поддержку» во время войны. Затем, вспомнив реакцию палаты 11 ноября 1918 года, когда ей стало известно о Перемирии, он предложил, чтобы «палата посетила церковь Святой Маргариты в Вестминстере, чтобы смиренно и почтительно поблагодарить всемогущего Бога за наше избавление от угрозы немецкого владычества». Он добавил: «Так поступали в прежние времена». Предложение было принято, и парламентский пристав взял церемониальный жезл (который, как местная кошка Минни, пережил блиц), и все члены парламента прошли через холл, через часовню Святого Стефана и вышли на площадь Парламента, где конные полицейские прокладывали им путь сквозь толпы людей[2212].

Когда появился Черчилль, толпа взорвалась криками: «Винни, Винни!» Молли Пэнтер-Доунес написала: «Уши, глаза и глотки толпы были отданы только Черчиллю». Матери поднимали детей, которым потом говорили, что они видели Великого человека. Какой-то кокни крикнул: «Это он! Это старая любимая лысая голова!» После службы Черчилль уехал в открытом автомобиле, в одной руке толстая сигара, другая с поднятыми вверх двумя пальцами в виде буквы V. Вечером он вышел на балкон на Уайтхолле и сказал собравшейся толпе: «Это ваша победа».

В ответ толпа проревела: «Нет, твоя!»[2213]

Брук написал, что в этот день «беспорядок был вызван Победой! С такой формой беспорядка я могу смириться». Ему было приятно, когда леди Григг сказала, что, когда он садился в автомобиль на Уайтхолле, никто из смотревшей на него «толпы не понимал, что перед ними человек, который, вероятно, внес самый большой вклад в победу над Германией». «Это неправильно, – сказала она, – передайте от меня леди Брук». Брук не мог удержаться от выпадов в адрес Черчилля, в том числе такого: «Ни в одной из своих речей премьер-министр не упомянул начальников штабов» и то, как они вели войну на «высочайшем уровне». Когда спустя пять дней Черчилль выступал по радио, он сделал паузу посреди выступления, которое, по сути, являлось изложением истории войны, и сказал: «И в этот момент я хочу воздать должное лично от себя британским начальникам штабов, с которыми я очень тесно сотрудничал в эти тяжелые, штормовые годы… Фельдмаршал Брук, адмирал Паунд, которого после его смерти успешно заменил адмирал Эндрю Каннингем, и маршал авиации Портал составили команду, которая заслуживает величайших почестей за разработку британской военной стратегии и ее согласование со стратегией союзников».