Последний гетман - Аркадий Савеличев

Воспоминание об этом до сих пор давило память; Кирилл отмолчался. Следовало отдать должное Ивану Шувалову – перевел разговор на нынешнюю беду:

– Какие сейчас пожары! Вода в Неве поднялась уже на полторы сажени и держится на сей отметине шестые сутки. Слышите, как шторм-то в устье Невы бьет?..

Да, явственно слышалось, как бухает за стенами. В городе потоп, на лодках ездят. Все в воде и грязи, разве что кроме Невского. Ко дворцу подступает вода, мешками с песком вокруг обкладывают. Да где мешков, где песку наберешься?

Алексей пошел на балкон, выходящий к Неве, за ним и Кирилл потянулся, а Шувалов с опаской бросился в другую сторону:

– Государыню надо успокоить!

Они постояли, с уровня второго этажа наблюдая, как хлещут волны через бревенчатый парапет. Камнем только еще начали обкладывать, он мало что значат в этой осенней стихии.

– Узнаешь умного человека? – наедине пооткровеннее посетовал старший брат. – Государыню успокоить! Будто я не знаю… Но меня на сей раз не звали, а без зова я не хожу.

Он был внешне спокоен, но спокойствие это походило на Неву недельной давности. Тогда тоже не предвещало беды.

Был конец октября 1752 года.

Бушевал внизу невский шторм. Молча сутулились о балконные перила братья Разумовские, всего не договаривая и промеж собой.

III

Каки-ие заботы?.. Каки-ие дела?.. После бурь и штормов чернотроп установился!

Снежку так себе насыпало, а морозец поднажал, милое дело. Следы как в типографии академической печатаются, копыта не вязнут – скачи на все четыре стороны. К чернотропу и у Государыни хандра прошла, выздоровела. Сейчас же Мавра Егоровна пришкандыбала:

– Государыня кличет.

– Что, не спится? – потянулся Алексей Кириллович всем своим большим, еще сильным телом, вставая с дивана.

– Какой сон, батюшка? Уже ополуднилось.

– А то мы не знаем! Полдник и ввечеру бывает. Мавра Егоровна не стала дальше лясы разводить – ее дело передать приказ. Да и Алексей Григорьевич дворцовые порядки знал, не стал задерживаться.

К своему удивлению, Государыню он застал не за туалетным столом, а за примеркой охотничьих костюмов – и около десятка было разбросано по комнате. Один даже к свечам на люстру залетел, подгорел маленько. Паленым несло.

Привычно поцеловав ручку, привычно же и осведомился:

– Встать уже изволили?

– Изволила! Не видишь, что ли? Ты, батюшка, кажется мой оберегермейстер?

– Не забыл, Государыня. Приказывайте.

– И прикажу! Ввечеру выезжаем, чтоб с утра в поле. Он повернулся, чтоб начать сборы – дело нешуточное. Елизавета Петровна остановила:

– Да, как же быть?.. Кирилл Григорьевич давно меня упрашивал принять его настырного пиита, на сего дня, как на грех, и назначила…

– Э, господынюшка!… – Он помедлил, присматриваясь, поскольку в последнее время уже не называл ее старым домашним прозвищем; она не заметила промашки, повторил: – Господынюшка, стоит ли над этим ломать голову? Пущай скачут следом.

– Пущай! Как ты легко, Алексеюшка, снимаешь все мои заботы…

С этой похвалой он и пустился в сборы. Конечно, сразу же послав за Кириллом. Тот не замедлил явиться.

– На охоту? – сразу понял. – А как же с моим Ломоносовым быть?

– Приказано вам обоим скакать следом. Кирилл фыркнул. Мало того, что он и сам-то редко садился в седло, предпочитая карету, разве что уж перед полком повальяжничать, – так Ломоносов-то, поди, под брюхом у лошади седло будет искать? Пришлось успокоить озадаченного братца:

– Мы ввечеру выезжаем, день проведем в Гостилицах, а к следующим сумеркам, даст Бог, и вернемся. В охотничий загон тащить вас не приказано, значит, катите прямо в Царское Село. В колясочке, в колясочке!

Кирилл распрекрасно знал старшего брата: ничего больше объяснять не станет. Да и времени у него не будет. Обергермейстер – это высшее придворное звание, какое только имелось в империи. Камергеров, сенаторов, даже фельдмаршалов – много, а обергермейстер один. У него под рукой целый полк охотников, доезжачих, загонщиков, собачников, пикинеров, со связками коротких заплечных пик, чтоб добычу добивать, не портить шкуру собак о волчьи, хотя бы и лисьи предсмертные зубы. Всех надо оповестить, всех вразумить, хотя бис похмелья крепкого. Да и придворных будет целая орда. Гонцов не наберешься!

По примеру старшего брата, он к профессору Ломоносову тоже гонца послал. Тот панталоны, видно, долго натягивал, поздним вечером уже приехал.

– Ваше сиятельство, что приключилось? – озабоченно раскланялся.

– Хорошее приключение будет, – посмеялся ободряюще. – Добрая охота назначена. Завтра я за вами, господин профессор, свою карету пришлю. Поедете в Царское Село. Там аудиенция назначена.

Профессор ничего не мог взять в толк:

– Село? Царское? Как же так?..

– Так, господин профессор. Не мешкайте, как прибудет карета.

Ломоносов ушел, даже и сейчас мало что понимая. В голове у него прожекты разные ворочались, а в глазах мозаика всеми цветами переливалась. Над портретом Государыни работал, как раз на свою фабрику, в Копорье, должен был выезжать поутру, – когда ему о живой Елизавете Петровне думать?

Но президент Академии – большой начальник, спорить не приходилось. Со вздохом, но убрался восвояси.

А Кириллу так или иначе следовало в своем полку побывать: извиняйте, мол, господа офицеры, царская охота – не шуточки!

IV

Охота как охота. Она мало интересовала гетмана, почти что не интересовала командира полка, и уж ни капельки – президента Академии наук. Он протаскался целый день в хвосте царской кавалькады и мог только удивляться выносливости болезной Государыни. Она и сейчас-то, после сорока, скакала как оглашенная по просекам братниных охотничьих Гостилиц; хоть и в дамском седле, но стремя в стремя с обергермейстером. Иван Шувалов трясся вповалку на лошади совсем уж в необозримой дали, рядом с такими развалинами, как Трубецкой или Апраксин. Уму непостижимо. Государыня собиралась назначить последнего главнокомандующим! Это против Фридриха-то, который сутками с коня не слезал?!

Но посмеяться можно было и над собой: тоже мне, командир лейб-гвардии Измайловского полка! Хотя его ли вина, что назначили?..

Так, между тряской в седле, бивуаками с преизобильным питием, несносным собачьим лаем, хлопками арапников, под всеобщий восторг – будто Фридриха одолели! – стащенными на просеку тремя матерыми волками, – кое-как под вечер и в кареты расселись. В Царское Село, под те же лихие охотничьи крики!

Там в приемной, как где-нибудь в Академии, восседал в полудреме Михайло Ломоносов. Но ничего и после не узрел. Государыню не узнал. Да и мудрено! Не в царской короне, не в бриллиантах – в зеленом, Измайловского покроя мундире и с хлыстом в руке.

На поклон Ломоносова – а он кланялся во все стороны – сказала следовавшему за ней Кириллу Разумовскому:

– Приведите профессора в гостиную… как только переоденусь.

Переодевание затянулось, само собой, на добрый час.

Но ведь и самый длинный час имеет конец. Кирилл Разумовский умолял Государыню учинить аудиенцию наедине, ссылаясь на нелюдимый нрав профессора. Но когда тот вошел, расшаркался и предстал в ожидании царственной ручки, Елизавета Петровна не удержалась от похвалы:

– Нет, каков наш пиит! Хоть сейчас в камергеры! Профессор Ломоносов уже сбросил с себя дрему и ответствовал весьма смело:

– Благодарствую, ваше императорское величество, за фабрику цветных стекол, мозаику для царского портрета изготовляющую, но науки для – потребна химическая лаборатория, которой споспешествует и господин президент, его сиятельство…

– Как? – забавы ради перебила Государыня. – Вы в обоюдном заговоре?

– В обоюдном согласии, – с улыбкой поправил Кирилл Разумовский.

– А ты не перебивай господина профессора! – не заметила Елизавета Петровна, что перебивает-то сама. – Так о чем это мы?..

– О химической лаборатории, – не потерявшись в придворной перепалке, напомнил Ломоносов.

– Так за чем дело стало? Химичьте! – Кажется, и самой понравилось, что столь научно изъяснилась.

Не того мнения был профессор:

– Химичат, ваше императорское величество, несвойственные еще науки университетские студиозы, профессора же суть опыты наиважнейшие ставят. Не можно без хорошей лаборатории…

Государыня задумалась, не предлагая профессору сесть. Да разве знала она о его больных ногах? А если б и знала?.. Стоит вон перед ней гетман Малороссийский, выстаивает под нотацией великобрюхий фельдмаршал Апраксин, канцлер Бестужев опять же, иногда и первый камергер Алексей Разумовский, из вежливости тож. Не Государыне же перед ними вскакивать!

Что-то ее начинало сердить, а что – не могла понять. Причина сама собой явилась: