Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

– Нет, возвращаться нельзя! – прошипел Рэм. – Ничего не получится, если ты сейчас спасуешь. Иди!

– Меня собьют!

– А если вернешься, проиграешь Гусу, поняла? Лучше пусть собьют… – Рэм замолчал, подыскивая слова. – Послушай меня. – Он оказался рядом. – У тебя есть один шанс разобраться, что к чему. Иначе… Я не шучу. Ты пожалеешь, что тебя не сбила чертова иномарка.

– Не черти. – Слова сами соскочили с губ, и Уля почувствовала, как неожиданно ласково Рэм проводит ладонью по ее спине.

– Иди. Я буду ждать тебя здесь. Только не открывай глаза.

В этот раз она шагнула сама. Подождала, когда очередная машина проедет мимо, и вышла на асфальт, позволяя тьме окутать себя с ног до головы. Темнота дышала перед глазами, податливая и совсем не страшная. Первый оглушительный вдох полыни заставил Улю согнуться пополам, но не сбил с пути. Она медленно выпрямилась. Теперь ее окружал рассеянный сумрак, и лишь фигуры будущих мертвецов проносились мимо, разрезая его своими очертаниями.

Где-то далеко шумели сигналы, водители били по тормозам, но Ульяна этого не слышала. Мир был бесшумен и вязок. Неотчетливые тени пассажиров тяжелых машин летели мимо нее, но ни в одном Уля не могла разглядеть скорой гибели. Она аккуратно пропускала мимо себя их сумрачные тела, держа на краю сознания, что она – настоящая – сейчас лавирует в плотном потоке и с минуты на минуту ее может положить лицом в асфальт прибывший по вызову полицейский. Как работает в этом новом, изнаночном измерении время, Уля не знала, потому мешкать было нельзя. Да и полынной горечи, которую она хватила ртом на первом круге, уже не хватало.

Уля дернулась вперед и в соседнем ряду заметила очертания еще одной машины – та приближалась: неспешно – здесь, но неотвратимо – там, в мире реального тела из мяса, костей и смерти. В одно мгновение Уля разглядела лицо водителя – состоявшее из темных лоскутков, оно все равно было зримым. Подбородок, чуть раздвоенный книзу, высокий лоб, округленные в страхе глаза. Это был он. Почти мертвец, приговоренный к гибели. Ошибка исключалась. Уля просто знала это, как в толпе узнаёшь приятеля со спины – особым узнаванием, даже не видя его целый год.

Уля распахнула глаза и с наслаждением вдохнула загазованный воздух. Ей казалось, что автомобиль должен быть еще далеко и ей хватит времени взглянуть в глаза водителю, прежде чем тот ударит по газам. Но в расчетах между двумя пространствами вышла накладка. Когда Уля позволила себе оглядеться, серебристый бампер уже налетел на нее и сбил с ног. Водитель успел затормозить и выскочил наружу раньше, чем поднялась Ульяна.

– Ты рехнулась? Идиотка! – заорал он. На высоком лбу вздулась вена. – Я тебе сигналил, ты обдолбанная, что ли?

Уля медленно перевела взгляд со сбитых ладоней на мужчину. Бешеные глаза с прожилками лопнувших сосудов разве что не извергали огонь. Было достаточно одного взгляда, чтобы крики утихли, резкие движения замерли, а зрачки, сузившиеся от ярости, заслонили для Ульяны весь мир.

Она увидела красивую ванную комнату. Синий кафель, подобранные в тон полотенца, большое зеркало, запотевшее от пара. Вот голубая шторка отодвинулась в сторону, и мужчина – поджарый, достаточно молодой, чтобы быть привлекательным, – переступил бортик ванны и встал босой ногой на пушистый коврик. Он еще переносил вторую ногу, когда потянулся вытереть зеркало. Бархатистая ткань поехала по мокрой плитке, мужчина взмахнул рукой, оставляя на запотевшем стекле смазанный отпечаток ладони, и рухнул назад. Его голова ударилась о бортик, рисуя на нем алый подтек, и медленно сползла вниз. Округлившиеся от неожиданности глаза почти мгновенно начали стекленеть.

Изломанная фигура, скорченная в ванной, нелепая нагота красивого тела и этот отпечаток ладони в зеркале заставили Улю сдавленно всхлипнуть. Она успела забыть, как это – быть в моменте чужой гибели. Если долго говорить о смерти, то само слово обесценивается, теряет смысл и устрашающий вес конечности. Но потерять цену может только слово, сам же процесс цены не имеет. Смерть выше человеческого отношения к ней. Она просто есть.

Мир уже плыл перед Улиными глазами, готовясь вернуть ее в реальность, когда она бросила последний взгляд в зеркало. Никогда еще Уля не натыкалась на отражение в чужих смертях. На мгновение ей стало любопытно: а увидит ли она хоть что-нибудь в запотевшей глади стекла? Чтобы взглянуть туда, оказалось достаточно слегка наклонить голову. Но следующий миг перед тем, как она исчезла из ванной, растянулся на целую жизнь, бесконечную и высасывающую рассудок.

В зеркале не было комнаты с синим кафелем. В глубь уходило бескрайнее седое поле: высокая трава тянулась до самого горизонта. Знакомая горечь, вмиг ставшая невыносимой, не давала повода усомниться в том, что именно росло по ту сторону зеркальной глади. Низкое небо опадало на травяные макушки. Густой туман лоскутами оседал на земле.

Это было жутко. Действительно жутко, необъяснимо и томительно предчувствием беды. Но Уля сумела бы это пережить. Точно сумела бы, как одиночество, голод и страх. Еще секунда – и она бы открыла глаза. Но когда сквозь кафель несуществующей ванной начал проступать серый проезд, в самой гуще травы мелькнула полосатая кепочка. Та самая Никиткина кепочка, слетевшая с его головы, упавшая на асфальт и забытая там в суете бригады скорой помощи. Детский смех эхом разнесся по полынному полю. Уля закричала в ответ и упала ничком прямо к ногам пока еще живого водителя.

Покатай меня, большая черепаха

Лампочка у изголовья кровати чуть слышно потрескивала. Этот прерывистый звук был первым, что смогло проникнуть через полынную хмарь в сознание Ули. Она сдавленно застонала, переворачиваясь на бок. Во рту пересохло, в теле ломило так, словно по ней хорошенько прошлись кулаками.

«Лучше бы избили», – подумала она, не решаясь открыть глаза.

Память оставалась кристально ясной и четкой. Все произошедшее отпечаталось на обратной стороне век, и, пока Уля пряталась в забытье, темнота оставалась живой и опасной. Надрывный детский смех, больше похожий на плач, бил по ушам так невыносимо, что Уля заставила себя очнуться.

Облупленная штукатурка свисала с потолка. Неровный свет лампочки освещал комнату с продавленной раскладушкой в углу. На ней и лежала Уля, прикрытая застиранной простынкой. По коже пробежали липкие мурашки. Уля судорожно сглотнула и приподняла край ткани.

Кто-то снял с нее футболку и свитер, но оставил лифчик и джинсы. Голые ступни нервно шевелили пальцами, будто не имея к Уле никакого отношения. Усилием воли она заставила их остановиться. Это внушало хоть какую-то надежду. Тело еще слушалось, рассудок балансировал на грани