Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

Воспоминания ударили под дых. Можно долго врать миру о собственной непробиваемости, но соврать самой себе об этом не выйдет. Боль рано или поздно станет невыносимой, и ты взвоешь, как заяц, попавший в медвежий капкан.

Никитка был там. Или полынь, играя с Ульяной, решила уверить ее в этом. Если чужую смерть, пусть кровавую и жестокую, еще можно было вытерпеть, то полосатая кепочка, мелькнувшая в пыльном травяном облаке… Это было уже слишком.

Уля свернулась под простыней, притягивая колени к подбородку. Ей хотелось сжаться в катышек на застиранной ткани. Лишь бы не помнить того, что она помнила. Уля не сумела сдержать стон, и тот пронесся по комнате, вырвался за ее пределы, скользнул по коридору, и в ответ ему раздались быстрые шаги. Уля успела только подняться на локтях, когда в комнату зашла женщина. Одетая в серый костюм с юбкой по колено, она казалась абсолютно обычной, такой, что, пройдя мимо, и не запомнишь. Но в том, каким быстрым взглядом она окинула комнату, как резко подхватила сползающий с плеч белый, светящийся в полумраке халат, было столько уверенности в собственной власти, что Уля вжалась в стену еще крепче.

– Очнулась? – Голос был бесстрастным, но глаза сверкнули угрожающе. – Вставай, с тобой должен поговорить Владислав Петрович.

– Где я? – Ульяна непроизвольно отодвинулась как можно дальше. – Почему вы меня раздели?

Женщина застыла, уставившись на Улю.

– Я… без свитера, без носков… И куртка.

– Ах, твое тряпье… Одежда была слишком грязной, чтобы положить тебя в ней в постель. Вставай.

– У меня нет обуви, – чуть слышно сказала Уля, опуская голые ступни на пол.

– Под кроватью, – бросила женщина и вышла из комнаты.

Ульяна зашнуровала ботинки, накинула на голые плечи простыню. Шаги гулко раздавались по коридору. Все двери, кроме одной, были прикрыты. Из-под самой дальней выбивался луч света, и Уля пошла на него, сжимая во влажном кулаке зажеванный угол ткани. Нагота делала Улю незащищенной, но она упрямо шагала вперед.

Владислав Петрович оказался низкорослым мужчиной за пятьдесят. Он сидел за широким столом, заваленным бумагами, и задумчиво крутил между пальцами ручку.

– Ульяна? – спросил он, когда Уля скользнула в приоткрытую дверь и застыла перед ним, привыкая к свету настольной лампы. – Заходи-заходи, не бойся.

Уля шагнула чуть ближе, но лица Владислава Петровича все равно не разглядела – настольная лампа светила строго вниз, на раскиданные тут и там листы, а сам он сидел в глубине кабинета, не отрывая глаз от собственных пальцев.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – Отстраненный тон настораживал.

– Нормально. Но у меня забрали одежду. Я хочу уйти. Верните мои вещи… Пожалуйста.

– Да-да… Там Зинаида Олеговна… Тебе бы к ней, она все выдаст… Ты точно оправилась? Нехорошо выглядишь, скажу я тебе, ой нехорошо… Худая, бледная такая…

Владислав Петрович покачал головой, продолжая вертеть ручку. Движения были смазанными, слишком широкими. Уля медленно попятилась к двери, но зацепилась за край ковра и рухнула на пол. Простыня сползла с плеч, Уля подхватила ее, спеша подняться на ноги.

Она потеряла Владислава Петровича из виду всего на пару секунд и не ожидала увидеть его так близко. Он успел податься вперед, выпустив из пальцев синий стерженек, и теперь свет лампы пусть слегка, но падал на него, отражаясь в гладкой пластмассовой коже. Широко распахнутые глаза смотрели сквозь Улю. Так в детстве боялись кукол-голышей за бесстрастный взгляд ярко-голубых глаз. И за писклявый голос, который раздавался каждый раз, стоило только наклонить игрушку в сторону.

Теперь такая кукла сидела напротив. Равнодушная ростовая кукла мужчины средних лет, умеющая говорить что-то еще, кроме пресловутого «мама».

– Не ушиблась? – Нижняя челюсть двигалась отдельно от остального лица, продолжавшего равнодушно пялиться на Улю.

– Не… нет, – выдавила Ульяна. – Я пойду, хорошо?

– Да… иди… Передай Зинаиде Олеговне… – Челюсть опадала и приподнималась, словно невидимый чревовещатель дергал за ниточку.

Что нужно было передать, Уля уже не слышала. Одним рывком она оказалась у двери и выскочила наружу. Последним, что отпечаталось в сознании, стали руки, равнодушно лежавшие на столе, будто вылепленные из бежевого пластилина, – короткие пальцы, пара волосков на сгибе, подстриженные до мяса ногти и лишь один, на левом мизинце, значительно длиннее остальных. Широкая полоса жирной грязи под ним заставила Улю ринуться прочь по коридору.

Она была готова выскочить на улицу как есть, в пожелтевшем лифчике с пришитой лямкой, но ее вещи аккуратной стопочкой лежали на табурете у выхода. Загнанно прислушиваясь к тишине, Уля натянула футболку и свитер, сверху накинула парку, а носки запихнула в карман. Когда до дверей оставалась пара шагов, что-то заставило ее обернуться.

На длинной лестнице, широкой и прямой, какие бывают только в школах и больницах, застыла Зинаида Олеговна. Она наблюдала за судорожными сборами, не произнося ни слова. Но Уля была уверена, что в фойе не было слышно ничьего дыхания, кроме ее собственного, всхлипывающего и прерывистого. Зинаида медленно опустилась на одну ступеньку – тонкий каблук чиркнул по кафелю. Скрип узкой юбки, шелест белой ткани халата и особый скрежет пластмассы о пластмассу. Уля выскочила на улицу и посмотрела за спину.

Сквозь мутное стекло дверей все еще можно было различить Зинаиду Олеговну. Но следовать за Ульяной та не собиралась. Просто смотрела, провожая взглядом стеклянных глаз. Уля окаменела. Ей показалось, что Зинаида Олеговна сейчас спустится по ступеням, пройдет сквозь двери и вцепится ей в шею. Но та лишь коротко кивнула, развернулась на каблуках и начала медленно подниматься наверх, сохраняя идеально прямую спину.

«Потому что пластмасса не может горбиться», – поняла Уля, и от этой мысли ей захотелось плакать.

Чтобы прогнать слезы, она глубоко вдохнула осенний воздух. К привычной сырости и гнилой листве примешивался горький запах табака. На последней ступени крыльца стоял Рэм. Запрокинув голову к темнеющему в сумерках небу, он выпускал изо рта дым и снова жадно затягивался сигаретой. Его макушка подсвечивалась в фонарном зареве. И от этого вида, за пару дней ставшего привычным, Уля не сумела сдержать судорожный всхлип.

Она так и стояла, прислонившись к дверям, чтобы дрожащие ноги не подломились, когда Рэм обернулся. На мгновение он замер, глядя на Улю растерянными глазами. Сигарета, прилипшая к нижней губе, тихо тлела, огонек на ее кончике казался ослепительно ярким. Ульяна смотрела на этот оранжевый блик, не замечая, как по щекам бегут слезы.

Она всхлипнула еще раз. И еще. Этот звук ударил по Рэму, тот отшатнулся, потом отбросил сигарету в сторону – огонек пронесся в вечернем сумраке. Уля следила за ним взглядом и не заметила, как в два стремительных прыжка Рэм поднялся по