Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Покуда, в выборе спутников.
– Я тоже пойду с вами, – вызвался Виктор.
– Можешь оставаться! – закричала уже удалявшаяся в чащу Екатерина Петровна. Птичий гомон оглушал Иосифа, едва ли не в первый раз попавшего в лес после зимнего затвора. Небеса, еще без летней грубости, потеряли бледную покорность, и слепительно белые облака гнались ветром в буйном восторге. Ручей, тонкой струей продолжавшийся из святого сруба, звонко звучал, стремясь под гору, споря с криком птиц. Екатерина Петровна, молчавшая всю недолгую дорогу, молча же наклонилась зачерпнуть берестовым ковшиком свежей воды; молча последовал ее примеру и Иосиф.
– Здесь еще лучше! – проговорила она.
– Я давно здесь не был; я очень люблю это место. Вы знаете, какая это птица кричит так звонко?
– Нет, а вы?
– И я не знаю.
Екатерина Петровна была по-летнему в светлой кофте, свежая и молодая. Они сидели рядом на толстом бревне. Иосиф сказал:
– Нас будут искать.
– Неужели вы верите им всем? Они так несправедливы ко мне. Даже на лодке – вы заметили, как Соня на меня посмотрела, когда говорила о тех, у кого любовь только на словах?
– Вы думаете, это какой-нибудь намек?
– Непременно. Они не верят, что я вас люблю, что это – серьезно и искренно. И еще будь кто-нибудь, а то Соня, такая справедливая в общем.
– Что вы говорите? Вы меня любите и Соня против этого?
– Не против, но она не верит.
– Позвольте, я тоже не верю своим ушам. Вы меня любите?
– Ну, конечно; что тут странного?
– Но я этого не знал.
– А что было бы, если б вы знали?
– Я не знаю.
– Ничего бы не могло быть. Я в матери вам гожусь.
– Кто об этом думает? – сказал Иосиф в волнении.
– Приходится думать.
– Да знаете, Катя, вот я смотрю на вас – и нет никого моложе, добрее, красивее вас для меня. Когда я еще видел вас в первый раз у отца Петра, я подумал… – и он запнулся, что он подумал. Екатерина Петровна отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Иосиф пересел ближе к ней и, взяв за руку, начал: – Я не умею говорить, но в чем же дело? Вы меня любите, для меня нет никого желаннее вас, – в чем же дело? Зачем говорить о летах, о Соне, еще об Иване Павловиче, пожалуй?
– Дело в том, что я-то разве знала, что и вы, Жозеф, любите меня?
– Но вы теперь видите, знаете?
– Вижу, знаю! – И вдовушка звонко его поцеловала, обвив шею руками. Ручей журчал, заглушая их поцелуи и приличные положенью слова. Иосиф встал.
– Но, Катя, если вы меня любите, вы обещаете мне…
– Что? – Но во взгляде Екатерины Петровны было видно, что она поняла, что должна была обещать, и, не опуская глаз, она сказала, без его ответа, твердо: – Обещаю; завтра. Но и вы обещайте.
– Что? – Иосиф же не знал, чего от него потребует его дама.
– Это очень трудно, чего я потребую, но вы ведь на все готовы?
– На все, – не так твердо подтвердил Иосиф, целуя ее руку.
– Ну, так вы уже дали обещанье, а какое, узнаете со временем.
– А discretion.
– А discretion. Убить кого-нибудь?
– О нет; менее кровожадно. Пока прощайте, идите одни, я потом вернусь.
Оглядываясь не один раз, Иосиф радостно удалился. Екатерина Петровна все сидела на том же бревне, опершись обеими ладонями и слегка болтая ногами. Новый треск сухих веток не заставил ее переменить положения. Не двинулась она и тогда, когда увидела вышедшего с другой стороны Егерева.
– Ну как дела, Катя? – спросил он развязно, садясь, где только что помещался Иосиф. Екатерина Петровна молча убрала руку с бревна, давая место.
– Какие дела? – недовольно она спросила.
– Да полно, Катя, хоть наедине-то не строй гримас.
– Я просила бы вас изменить свой жаргон со мною.
– Фу ты, какая чопорность! Верно, дела шли или слишком хорошо, или из рук вон плохо.
– У меня не бывает «из рук вон плохо».
– Уверенность – залог победы. Ты спрятала мои бумаги? Вскоре могут нагрянуть непрошеные гости.
– Спрятано, – нехотя отвечала Екатерина Петровна.
– Да что ты, Катя, будто деревянная сегодня. Такой день чудный: травка, муравка; только бы гулять да миловаться, а ты нос воротишь. – И он поцеловал ее в губы, не сопротивляющуюся, но и не отвечающую на поцелуи. Найдя ласки слишком страстными, она встала, сказав:
– Идемте ко всем: хватятся.
– Когда же?
– Послезавтра.
– Отчего не завтра?
– Так; занята.
И пошли вместе по дороге к берегу Иван Павлович заметил:
– Ты сегодня не в ударе, Катя.
Екатерина Петровна усмехнулась, но промолчала.
IV
С утра не было видно Виктора, что никого не удивляло особенно, так как он приучил домашних к неожиданным исчезновениям и столь же неожиданным появлениям. Скорей было странно, что сегодня это волновало Соню, не находившую себе места и переходившую без дела от окна к окну, с балкона на балкон. Даже Марья Матвеевна заметила состояние своей дочери и тихо сказала Иосифу:
– Соня сегодня ажитированная какал-то.
– Разве? Я не обратил внимания.
– Поверь, это так. – И будто в подтверждение слов матери, Соня стремглав пролетела через комнату в развевающейся накидке, похожая на подстреленную птицу.
– Соня, куда ты? – окликнул было ее Иосиф, но ответа не последовало.
Она сбежала с лестницы на балкон, в сад, через лужайку, прямо к дорожке, где шел поспешно запыленный Виктор.
– Ответил? – одним дыханием произнесла Соня.
– Нет.
– Как, нет?
– Он сам поговорит с ним.
– Не может быть! Но когда же? – Она стала целовать Виктора, порывисто прижимая его к своей маленькой груди.
– Он здесь за рощей; он приехал со мною.
Соня, перекрестившись, молча опустилась на скамейку.
– Не могу собраться с мыслями: Андрей Фонвизин приехал сам, и сейчас я буду говорить с ним, потом Иосиф его увидит? Боже, устрой сам это, как ты знаешь! Идем, Витя.
– Куда?
– К нему же.
– Он сам сейчас придет, он привязывает лошадей, а я побежал вперед.
– Но раньше, чем он увидит Иосифа, я должна говорить с ним.
– Как знаешь.
По дорожке ровно и быстро подвигался Фонвизин. Соня зажмурилась, крепко сжав руку мальчику.
– Здравствуйте! – будто издалека раздалось, но увидела она его, открыв глаза, совсем близко. Виктора уже не было около них.
– Простите, что я вас беспокою, но, право… – начала было Соня, но Андрей прервал ее.
– Вы знаете сами положение дела; лицо, которым заинтересованы вы и Адвентов, должно что-нибудь значить, и не может быть речи о моем спокойствии. От Адвентова я получил письмо с просьбой оказать вам всякое содействие в