Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В фантах, рекрутах Екатерина Петровна все выбирала Иосифа, нежно смеясь, и тот не замечал, как зорко следят за ним три пары глаз: Сони, Адвентова и Ивана Павловича Егерева.
Последний пробовал разыгрывать разные настроения: то был мрачен, то весел, то язвителен, но видя, что никакого прока из этого не выходит, пошел закусывать в столовую, где не снимались вино и деревенские заедки. Аделаида Платоновна носилась как стриж, еще ускоряя темп своих непрерывных речей; Леля, бледная и молчаливая, вышла все-таки из отведенной ей комнаты на общее веселье. Окончательно расшалившись, стали наряжаться и выходили то Екатерина Петровна в виде студента под руку с дамой, похожей на несколько толстого амура, то бледный мальчик с озорной и курносой девочкой, то Аделаида в фантастическом наряде, сопровождаемая Адвентовым в полушубке. Тетушка, пошептавшись с Беззакатным, удалилась, и через несколько минут присутствующие замерли на своих местах при виде белой, как мел, в белом одеянии и покрывале фигуры, неровно подвигавшейся с безумной улыбкой.
– Тетя, что с вами? – крикнула через всю залу Соня.
– Безумная Жизель, – шепнул Сережа, садясь за рояль и начиная старый балет. Тетушка развела тощими руками, подняла ногу и, махая белым балахоном, начала танцевать, то падая на колени, склонив голову, то снова вертясь, разводя руками. Танец закончился совершенно неожиданно: Виктор, фыркавший в руку, увертываясь от щипков сидевшей рядом с ним Лизаветы Петровны, бросился через всю залу и на пути сшиб вертевшуюся тетушку. Она быстро села на пол враз с последним аккордом и, удивленно озираясь, проговорила:
– Tiens, я, кажется, упала? Чему вы смеетесь?
Никто не смеялся, а Иосиф, сам побледнев, поднял Александру Матвеевну со словами:
– Я провожу вас переодеться.
Проходя к ужину, вдова и Иосиф оказались последними. Задержавшись на минуту в коридоре, Екатерина Петровна молча вдруг поцеловала своего кавалера и больше до конца вечера с ним не говорила. За ужином тетушка была молчалива и бледна, не поспев наложить свежих румян после Жизели. Егерев говорил тост, которым обещал захолодить три смены блюд, но, к счастью, был прерван Виктором, забравшимся под стол и ущипнувшим ту же Лизавету в икру. И на это тетушка только слабо улыбнулась. В дверях послышалось перешептыванье, и наконец горничная, подойдя к Лизавете, бушевавшей с Виктором, сказала ей что-то на ухо.
– Еще что выдумал! – ответила та вслух.
– Что она говорит? – спросила тетушка.
– Глупости она говорит. Поди прочь! – отозвалась Лизавета.
– Я хочу знать, что она говорит; что ты сказала? – обратилась тетушка прямо к неуходящей все горничной.
– Пармен просится вас поздравить, – пролепетала та. – Пармен?
– Пьян он, наверное; не видели ваши гости пьяных мужиков!
– Нет, отчего же? Это очень мило: такая патриархальность, – защебетала Аделаида. – Пармен – это кто: кучер?
– Кучер, – мрачно подтвердила Лизавета.
– Он не то чтобы очень пьян, – заметила девушка.
Все засмеялись, и Пармен был допущен. Аделаида в лорнет смотрела, как пришедший покрестился на образа, принял налитую самою тетушкою рюмку, утерся и поцеловал ручку. Воловьи глаза держал опущенными. Помявшись, он начал:
– Спасибо вам, барышня, Александра Матвеевна, за все ваши благодеяния, сколько было пожито, попито, сладко поедено, на ваших мягких перинах поспано.
Все насторожились; тетушка, озираясь, шептала:
– Что он говорит, что он говорит?
Пармен продолжал.
– Прощайте, милая барышня, дай Бог вам других найти, чтобы с таким же усердием вместе с вами подушки перебивали.
– Да уйдешь ты, негодяй, или нет? – крикнула, не вытерпев, Лизавета.
– Уйду-с, – молвил Пармен и медленно удалился.
– Пьяная скотина! – заключила Лизавета Петровна.
– Нет, отчего же? Он довольно некстати, но очень мило цитировал из «Ваньки ключника», – заметил Адвентов.
– И какой красивый тип! – вздохнув прибавила Аделаида.
– Позвольте теперь мне цитировать себя самого, предложил Адвентов и начал читать:
Не к Александре ли Матвевне,
Как к некой сказочной царевне,
В заповедной ее деревне
Мы собрались?
Пора веселья – именины!
Забыты скорби и кручины.
О, сеть несносной паутины,
Порвись, порвись.
Мы сладко пили, сладко ели,
Мы песни нежные пропели,
Мы танец видели Жизели
Возобновлен.
Тот незабвен, кто приголубит,
Разлука памяти не губит,
И в сердце вечно тот, кто любит,
Изображен.
Расходясь ко сну, Адвентов остановил Иосифа, спросив:
– Вы очень хотите спать?
– Да, я устал, а что?
– Хотелось бы побеседовать.
– Вы ведь еще останетесь? Вот завтра, когда некоторые уедут.
– Отлично. Спокойной ночи.
Но не спокойна была ночь Иосифу; мечты все рисовали образ круглой, веселой вдовушки, и храп отца Петра не прогонял их нисколько. Долго не раздеваясь, так лежал. Стукнули в дверь. Сердце так и замерло: «Она, она, я не понял ее обещания».
– Это вы, Екатерина Петровна?
– Это я, Жозеф, прости, – отвечал Сонин голос. – Ты еще не ложился? Что делается у вас в доме? Пойдем; зажги свечку. Отчего ты думал, что это – Екатерина Петровна?
– Не знаю, – еле произнес Иосиф, следуя за своей спутницей.
X
– Бывают комнаты, где вспоминаешь или предчувствуешь преступление. Так в спальне Александры Матвеевны мне представляется, что там когда-то убила или убьет молодая жена старого мужа. Она будет боса и с распущенными косами, он же дороден и сед; лампады будут гореть, будет жарко натоплено и луна в замерзшее окно, – говорила Соня, спокойно как-то идя именно к тетушкиной спальне.
– И теперь жарко натоплено и луна в замерзшие окна, – повторил Иосиф, покорно идя вслед за горбуньей. Осторожно шли по темному коридору. Наконец Соня остановилась перед полуоткрытой дверью, из-за которой лился розовый свет лампады, сказав:
– Кажется, тут.
– Но куда ты, Соня, ведешь меня?
Соня ничего не отвечала, но Иосиф ясно теперь увидел, что это – спальня тети Саши; какал-то ясность к нему подступала, сладкая и страшная, и в глазах мелькали нестерпимо яркие искры. Соня, будто почувствовав что-то, спросила:
– Что с тобою, Жозеф?
– Ничего, – задыхаясь, отвечал тот.
– Я думаю, она прошла сюда. Тетушка не испугается, если мы внезапно появимся? Но, пожалуйста, не окликай ее.
Девушка говорила спокойно и рассудительно. Они открыли дверь; лампада ясно освещала спальню тети Саши и Лелю, стоявшую посреди комнаты. Кровать была пуста, было очень жарко натоплено и луна ударяла в замерзшее окно. Иосиф в страхе воскликнул:
– Леля, где же тетушка? Где она в такое ночное время? Леля!
– Тише, Жозеф, она проснется… – зашептала Соня, но Леля уже, глубоко вздохнув, мягко упала около кресла на пол. Вновь пришедшая бросилась к ней, расстегивая зачем-то лиф, Иосиф же твердил: «где тетушка?», беспокойно поводя глазами