Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Про виденное в избе у Пармена ничего не сказал отец Петр. Соня караулила Иосифа в коридоре, но как-то рассеянно выслушала его доклад о беседе с отцом Петром. Добавила тихо:
– Я думаю, Леля скоро опять ходить начнет.
– Как ходить?
Горбунья ничего ему не ответила, бесшумно пройдя в комнату больной.
IX
Соня ходила быстро по той же комнате, где вчера стояла с Иосифом, взволнованно говоря сидевшему поодаль Адвентову:
– Да, я вас не люблю, но знаю вас больше, чем вы это думаете, и я прошу, прошу вас помочь ему.
– Я очень рад, поверьте, Софья Карловна, но отчего вы уверены, что я могу что-то вделать. И откуда вы меня знаете?
– Читала же я вас, Господи! Не в том дело. Видите ли, ему необходима ame soeur; это смешное слово, но это – правда. Без сочувствия, без руководительства, без любви он погибнет здесь. А Иосиф – живая душа, которую грех бросать. Как это глупо выходит, что я говорю, но вы понимаете меня?
– Отчасти. Но вы сами не могли бы быть его помощником?
– Конечно. Но я слаба, и потом, хоть я и калека, я все-таки – женщина: это очень мешает.
– Вы думаете? Что же я должен делать?
– Найти слова. Следить за ним буду я сама, и покуда могу, пока не придет нужда, я не буду вас беспокоить, но обещайте, что на мой зов вы придете к нему и скажете, сделаете, что нужно. Разве можно наперед знать, что будет нужно?
– Я думаю, вы преувеличиваете и опасность и мое значение.
– Дай Бог, но я не думаю этого. Простите, что я вас впутываю сюда, совершенно незнакомого. Я не люблю вас, но вы лучше всех можете это сделать. Что, я и сама покуда не знаю. Вы не сердитесь?
– Я вам крайне признателен, наоборот, Софья Карловна, и всегда приду, когда вы меня позовете. Иосиф Григорьевич мне самому очень симпатичен, я только не знал, что он в такой опасности и что дело стоит так остро.
– Да, да. Его нужно толкнуть, как начинающего плавать.
– Может быть, если это нужно, то судьба распорядится послать помимо нас толкающего?
– Этого-то я и боюсь, чтобы его не толкнули в воду с камнем на шее!
– Так что мы будем изображать вместе и толкателей и охранителей?
– Вот именно. Согласитесь. Кроме доброго дела, это может быть и занятно, – сказала Соня, пытаясь улыбнуться.
– Это может быть и занятно, – согласился Адвентов.
В комнату с шумом ворвалась Лизавета Петровна, держа за ухо Виктора, который вырывался; тетушка в парадном платье спешила за ними, заливаясь беззвучным смехом. Соня бросилась к Лизавете, крича:
– Оставьте его! Как вы смеете брать его за ухо?
– Какая защитница! И смею, и всегда буду озорников за уши драть, да и тех, кто за них заступается!
– Нет, вы не смеете! – кричала, вся красная, Соня.
Лизавета бросила, дернув напоследок больно Виктора, отошедшего к своей защитнице, и обратилась уже к тете Саше, севшей рядом с Адвентовым и продолжавшей смеяться.
– Что ж это будет? Долго в вашем доме будут меня оскорблять? Давайте мне паспорт, а то я без паспорта убегу.
– Но что случилось, если это не секрет? – вмешался Адвентов.
– Ах, что случилось! – вымолвила тетушка, закрыв дрожавшее от смеха лицо платком.
– Лизавета на курицу села, – сказал Виктор.
– Ты еще и рассказывать, паршивец?!
– Но позвольте, как же Лизавета Петровна могла сесть на курицу? – недоумевал Адвентов. Тогда тетушка начала:
– Она пошла, она пошла… ну, в такое место… и хотела сесть, а курица ее клюнула в такое место… знаете, там темно в таком месте… ах, она закричала… я бегу… оно заперто… кудахчет… – Александра Матвеевна умолкла под смех Виктора и грозные взгляды Лизаветы.
– Но откуда же там взялась курица, в таком месте?
– Курицу туда посадил я, – вставил Виктор. Тетушка, отерев слезы, сказала:
– Ну, Лизанька, не сердись на меня, как я на тебя не сержусь, и ради такого праздника помирись, не дуйся и не покидай меня.
– И не думаю.
– Я думаю, вам не следует покидать Александры Матвеевны.
– Вы, сударь, не знаете всех обстоятельств.
– Я рассуждаю принципиально.
– Ну, Лизанька, не мрачи мне дня: помирись для праздника.
Виктор из-за Сони сказал громко:
– Нынче двойной праздник: тетушка именинница, и Лизавета на курицу села, – кирие пасха. – И бросился бежать, с грохотом преследуемый Лизаветой Петровной.
Слыша общий смех, Екатерина Петровна остановилась в дверях, имея в руках меховую накидку.
– Да тут веселятся, а я пришла звать пройтись до обеда.
– Подите, я вас поцелую: утешена вашим сыном, как его: Викентий? – лепетала тетушка.
– Виктор, – отозвалась гостья. – Опять наблудил что-нибудь?
– Лизавету на курицу посадил! – таинственно отвечала Александра Матвеевна.
Екатерина Петровна сдвинула брови, но промолчала, прибавив только:
– Что же, идемте пройтись.
– Не опоздайте к обеду! – крикнула вслед уходящим четверым тетушка.
– Не опоздаем: тотчас воротимся! – уже в дверях отвечал Иосиф.
Вдовушка, сразу раскрасневшаяся на холоду, казалась молодою, круглой и хорошенькою. Снег поскрипывал под ее твердой и быстрой походкой, хотя она и взяла Пардова под руку, уверяя, что скользко и трудно идти. Говорила весело и громко. Адвентов с Соней шли следом, о чем-то тихонько разговаривая. Солнце почти село, разлив розовый и лиловый свет по снегам; вдали на горе горели окна соседней деревни. Возвращались уже в темных сумерках, продолжая так же говорить, смеясь и окликаясь. Проходя мимо овинов, Иосиф заметил человека на коленях, торопливо делавшего что-то. Отпустив Екатерину Петровну вперед, он остановился.
– Хозяйский глаз – алмаз! – пошутила та, догоняя шедших теперь впереди Адвентова с Соней.
– Что ты здесь делаешь? – крикнул хозяин поднявшемуся Фомке. Тот ничего не отвечал, и в сумерках даже блестел его глаз. Иосиф не знал, что дальше спрашивать, чем-то смущенный.
– А где Домна?
– Съехала.
– Куда съехала?
– В Раменье.
– Зачем?
– Что же ей здесь делать?
– Ну смотри!
– Что мне смотреть?
Оглянувшись и видя Фомку все на том же месте, Иосиф снова крикнул:
– А что ты делаешь?
Издалека донеслось:
– К празднику убираюсь.
Иосиф не знал, зачем он и спрашивал о Домне, думая только о вдовушке.
Дома поднялось веселье, редко посещавшее покои Александры Матвеевны. После обеда пели и играли, пел и Иосиф, и отец Петр, и Сережа Беззакатный, с розовым лицом несколько толстого амура, изображал французские шансонетки. Тетушка была безмерно утешена веселыми гостями и
