Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Боже мой, она сошла с ума!
Лизавета Петровна, молча насладившись эффектом, заговорила:
– Прощайте. Счастливы будьте с новым амантом; чужого мне не надо, вот ваши подарки; нага пришла, нага и уйду.
– Право, она с ума сошла, бега, дитя, уговори ее.
– Куда это, как угорелый, бежишь? Чуть с ног не сшиб, братец! – заговорила толстая дама, на которую в коридоре налетел Иосиф.
– Ах это вы, Анна Матвеевна?
– Она самая, на дворе у вас никого, в передней – никого, перемерли вы все что ли в вашей яме?
– Нет, зачем же?
– Хотела всенощную застать, гнала лошадей. Будете служить? Что же сестрица-то, присноблаженная, здорова?
– Здорова, благодарю вас.
– Спит? Мажется?
И первая гостья, тяжело ступая по лестнице, прошла в отведенную ей комнату умываться. На дворе вокруг занесенной кибитки суетились закутанные люди.
VII
Старую барышню редко посещали гости, но раза два-три в год съезжались всегда почти одни и те же личности, иногда привозя с собою, пользуясь деревенскою простотою нравов, и своих гостей, вообще, людей, от которых ждали или которым хотели доставить развлечение в зимней глуши. Часто же привозили людей, нигде не могущих доставить особенного удовольствия, просто так, «за компанию». Так и теперь, кроме отца Петра и местной учительницы, гостей, так сказать, приходящих, приехало четыре компании, которые расположили как-то географически, то есть ближайших по расстоянию – ближе к спальне, более отдаленных путников – подале. Впрочем, так как компании были смешаны в смысле пола и возраста, то, натурально, вышло вроде пасьянса, где в конце все короли оказываются в одной кучке, все дамы – в другой, валеты – в третьей. В комнате Иосифа поселили двух сестер Гамбаковых, Павлу и Зинаиду, очень ветхих старушек, бедных соседок древнего рода, имевших на двоих одного мопса. Были они до чрезвычайности похожи одна на другую, вечно зябли и о чем-то между собою ссорились.
Анна Матвеевна, хотя и составляла одна всю компанию, но по-сестрински разделила свое временное помещение с фабричной Марьей Матвеевной. Анна была младшая из трех Пардовых и отличалась большим здравым смыслом и полным телосложением, чем немало гордилась. Жила она в уездном городке, часто ездя даже в столицы по делам, так как была родом стряпчего. Как она вела дела, одному Богу было известно, но была упорна, не боялась волокиты, каждое дело доводила до сената и на недостаток клиентов не жаловалась. Всегда была в хлопотах, бесконечно рассказывала всякому о своих делах трубным голосом; последнее время стала припадать, но ходила еще королем. Всегда жила одна и к людям была строга; даже временно разделить комнату с сестрой Марьей согласилась с оговорками. Марья Матвеевна, приехавшая с фабрики впятером – с дочкой Соней, Екатериной Петровной Озеровой, ее сыном Виктором и местным деятелем Иваном Павловичем Егеревым, – была единственная из сестер Пардовых, променявшая свою древнюю фамилию на демократическое и притом не русское прозванье Дрейштук. Хотя ее муж, инженер Дрейштук, умер уже лет десять тому назад, прожив лет двенадцать на фабрике, вдова не захотела менять насиженного места и устроилась с другой вдовой же, дочерью отца Петра Екатериной, кормя обедами бессемейных и не слишком солидно поставленных служащих. При них же находилась дочь одной, горбатая Соня, девочка здоровая с виду, кроме физического недочета, но страдавшая какими-то странными припадками, и сын второй Виктор, пятнадцати лет, по шалостям и недетской злобе считавшийся наказаньем Божиим.
Прибывший с ними Иван Павлович Егерев занимал гораздо более значительное место в жизни фабричного общества, чем, казалось, могло ему давать его скромное служебное положение, никому в определенности не известное.
– Очень немногие считали его несносным болтуном, рассказывая на основании его же собственных признаний, что, имея очень деспотическую бабушку, заставлявшую своих трепещущих внуков по три часа вести с нею разговоры, во время которых она щипала своих собеседников, он с детства привык иметь язык более чем развязанный и не смущающийся самыми неподходящими обстановками, – но большинство, искренно или по лености, считали его человеком умным, с большими организаторскими способностями и незаменимым устроителем всяческих обществ, чтений, кружков и т. п., без которых большая фабрика наследников Исполатовых, конечно, обойтись не считала современным. Был он скорее молод, имел бородку, благородный взгляд, мелодический голос и манеру употреблять отвлеченные слова. Говорили про его интимность с Екатериной Петровной, но проверено это не было и притом герой так занят был общественным устроительством, что вряд ли ему было достаточно времени для не отвлеченных романов. Совершенно не терпели его два различных друг от друга ребенка: беспутный озорник Виктор и тихая Соня.
Большую комнату, где поместились Озерова и Соня, разделяла с ними Аделаида Платоновна Дмитревская с дочерью Лелей, периодические жительницы усадьбы, помещавшейся на полпути меж фабрикой и деревней Александры Матвеевны. Дама была прежде всего непомерно болтлива, причем говорила с равной быстротой и охотой о чем угодно, особенно о своих литературных связях и знакомствах, что мало кого ослепляло в деревенской глуши. И правда, к ней наезжали то тот, то другой художник и писатель, которых она таскала по знакомым, сама объясняя шепотом их известность, художественную или скандальную. Особенно много материала доставил ей сопутствующий теперь ее семью писатель Адвентов, на которого готовы были смотреть, как на некое чудище, но он вел себя, как все, говорил мало и вежливо и держался больше со студентом Беззакатным, жившим в качестве Лелиного учителя у Дмитревских. И в доме тети Саши их не разлучили, прибавив к ним третьим господина Егерева. Иосиф же лег в столовой с отцом Петром и с Виктором.
Снег, выпавший второго ноября, держался прочно и твердо.
VIII
Соня, выйдя из своей комнаты, тихо притворила дверь, сказав:
– Леля заснула.
– Она устала с дороги? – спросил Иосиф, стоявший у окна, освещенного уже скосившим свои лучи солнцем.
– Я боюсь, что она больна.
– А что с нею?
– Она часто бывает больна, это не опасно, но страшно.
– Чем страшно?
– Так.
Соня встала рядом с Иосифом и на запотелом стекле чертила пальчиком круга; ростом она былапочти по локоть своему соседу.
– Кто же там с Лелей?
– Никого, она спит. Ты никому не говори, может быть, ничего не будет.
– Отчего вы так дружны с нею? Вы так
