Прежде чем сдохнуть - Анна Леонидова

— За это надо выпить! – пробасил Димон.

Натка улыбалась. Она выглядела вполне удовлетворенной своей двойной победой.

— Расскажешь, про что собираешься писать? – переворачивая шампуры, спросила она. – Ту самую историю про тебя, твоего мужа и других? – многозначительно намекнула она.

— Ну нет! Обижаешь, – заерзала я. – Эту историю я рассказала только тебе. – Последние слова я произнесла с особым нажимом, чтобы она поняла, что на эту тему не стоит распространяться. – Что же у меня такая слабая фантазия, что я другой сюжет не найду, кроме своих вагиностраданий? В жизни полно других историй. Я уже увлеклась одной из них и хочу представить ее в лицах. Я даже съездила в творческую командировку для сбора материала и впечатлений.

— Да?! – тут на меня с интересом уставились все.

— И куда ты ездила? И про что же эта история? – на меня со всех сторон посыпались вопросы.

— Это история про смерть во имя призвания, – я многозначительно задрала нос кверху. – И я ездила в командировку в закрытый учебно–тренировочный центр «Новогорск».

Я была слишком опьяненной моментом триумфа и потому не заметила, как посмотрела на меня в эти секунды Натка. А она, должно быть, посмотрела на меня очень особенно. Это я потом уже жалела, что сконцентрировала все свое внимание на том, как я сейчас выгляжу, а не на том, какое впечатление произвела на слушателей моя речь.

Как бы на меня ни наседали собутыльники, в этот вечер я решила больше ничего не выбалтывать. Надо потомить публику и нагнести обстановку. Тогда продолжению успех обеспечен. Я даже не заметила, что и Натка постаралась как можно скорее свернуть эту тему и тут же захлопотала:

— Так! Кто какое будет мясо? Птица уже готова, доставайте тарелки!

Мы начали жрать. Бухать. Рассказывать несмешные анекдоты и громко над ними смеяться. Откуда‑то даже появился косяк, от которого я целомудренно отказалась. Когда все уже были изрядно навеселе, я снова возжелала оказаться на арене и начала всех яростно убеждать:

— Друзья! Я поняла, что нашему узкому литературному миру не нужна критика. Но положительные отзывы, по–моему, очень даже востребованы любым художником. Давайте писать друг на друга хвалилки и развешивать их!

Мы тут же в шутку начали, не отходя от кострища, сочинять друг на друга хвалебные песни. Выходило очень уморительно.

Помню только, что в какой‑то момент я, стоя на пеньке, декламировала дифирамбы Алле Максимовой. Своей тогдашней импровизации я воспроизвести сейчас не могу, помню только, что в ней рифмовались слова «обворожительна» и «упоительна».

Как‑то так…

Пока мужики коллективно ссали в костер с целью окончательно и бесповоротно его потушить, мы, девочки, медленно продвигались по лесной тропинке в сторону пансионата, беспричинно хихикая. К счастью, мужики довольно скоро нас нагнали, и Алку уволок куда‑то в сторону Димон. Мы с Юрой тоже как‑то очень уместно отстали. Я висла на его рукаве и продолжала вдохновенно вещать:

— Нет, я, правда, считаю, что нам в пансионе надо ввести институт «доброго литературного критика». И я готова им стать.

Я всю жизнь мечтала о славе Виссариона Григорьевича Белинского. Я хотела открывать новые таланты и привлекать к ним внимание. Я поэтому, как только приехала сюда, и занялась этими критическими опытами. По банальной глупости я не с того конца начала. Вместо того чтобы сразу делать то, чего мне так хотелось – хвалить людей, я решила сначала «нагулять авторитету» и принялась критиковать. Хотя, в глубине души, я не считаю ни Алку, ни Таньку бесталанными. Они очень искренно пишут, и уже ради этого их стоит читать.

Я приседала Юре на уши как умела. По итогам мне удалось главное: я смогла заставить его поверить, что наше пансионное комьюнити все еще не знакомо с творчеством лесбиянки Нины только потому, что та очень боится критики, очень стесняется, опасается едкого разгрома и именно поэтому так тщательно скрывает ото всех содержимое кармана своего правого полужопия. Именно поэтому она и на меня тогда так набросилась – во всяком критике она видит угрозу себе, даже если этот критик пока что не добрался до нее лично.

— Я думаю, что она пишет прелестные и очень трогательные стихи, любовную лирику, – останавливала я Юрку и всей тушкой повисала на нем. – Поэты особенно ранимы. Они гораздо тонкокожее, чем прозаики. И если романисты и повестисты охотно распространяют свое творчество среди масс, то поэты – очень замкнуты. Я думаю, что Нина пишет именно стихи. И так боится, так страшно боится, что над нею начнут смеяться и размазывать по стенке, что сама она никогда не решится их показать. Так вот! Я поняла! Боже, ты послушай только, что я только что придумала!

Я вполне натурально сделала вид, что светлая идея выкрасть у Нины исписанные ею клочки бумаги (на которых, конечно же, нацарапаны гениальные стихи) посетила меня только что. Я смогла убедить Юрку, что Нина жаждет восхищенных откликов на свои вирши, и что мы страшно облагодетельствуем ее, если проникнем в ее комнату, похитим листки, а на следующее утро вывесим их на всеобщее обозрение с восхищенными комментариями.

Я так воодушевила его, что он готов был тут же пойти и замочить Нинку, лишь бы выкрасть ее стишки. Я уговорила его отложить этот подвиг до завтра.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Следовало выманить Нину куда‑то из ее комнаты хотя бы на сорок минут. Я пообещала Юрке, что как‑нибудь улажу этот во–прос сама. Я не сомневалась, что мои креативные мозги придумают что‑нибудь. Однако ни когда я чистила зубы с утра, ни за завтраком мою голову не посетила ни одна хоть сколько‑нибудь стоящая мысль. Я начала беспокоиться.

— Ну что, когда? – вопросительно дернул подбородком Юра, приканчивая свой омлет.

— После ужина, – уверенно кивнула я и поспешила убраться в свою комнату, чтобы в тишине спокойно придумать план.

Но в этот день как будто всё сговорилось против меня. Едва я закрыла за собою дверь и включила ноутбук, чтобы поискать какие‑нибудь способы выманить человека из помещения в детективах и криминальных хрониках, как в дверь постучали. Это была Натка.

— Слушай, ты меня вчера прямо заинтриговала рассказом про твою будущую книгу. Признавайся, про что пишешь?

— Про смерть во имя призвания, я же сказала вчера, – отмахнулась я.

— Кто умирает? От чего?

— Вот напишу, и все узнаешь, – я решительно не была настроена на разговор, голова моя обдумывала другое.

— И дело происходит в «Новогорске»?

— Да, я же говорила, – довольно раздраженно ответила я.

— То есть про смерть футболистов? – как будто бы наугад ляпнула Натка. Хотя чего же там было угадывать – можно подумать, там столько смертей в этом «Новогорске» приключилось.

— Молодец, догадалась! Что, впрочем, было не так уж сложно.

В конце концов, в этом заповеднике здоровья не так уж часто умирают.

— У тебя есть какая‑то эксклюзивная информация на эту тему?

— Ну, кое‑что есть, – мне хотелось выглядеть значительной, и я не стала признаваться, что кроме пьяных измышлений жены моего старого МВД–шного приятеля у меня за душой ничего нет.

— Тебе этот твой мужик милицейский что‑то рассказал?

— Да, он там отдыхал как раз, когда все это случилось. Но у меня есть и другая информация.

Натка стала злостно наседать на меня и требовать, чтобы я тут же рассказала все, что знаю. Мне же хотелось поскорее ее выпроводить. Диалог не складывался.

— Ты знаешь, что эта тетка, которая их отравила, через год должна выйти на свободу? – не отступала Соколова.

— Конечно, знаю, – и тут до меня дошло, что Наткин интерес далеко не праздный. А очень даже предметный. Тут уже мне самой стало любопытно, что стоит за ее вопросами. – Мать, признавайся, тебе‑то какое дело до всей этой истории?

Натка только поджала губы.

— А ты в курсе, что та тетка Шалимова уже давно на свободе?

— я намеренно поддразнила Натку, сделав ошибку в фамилии Нины.

— Шаламова, – автоматически поправила меня она. – Откуда ты знаешь, что ее уже выпустили? Это тебе твой приятель рассказал? Ты в курсе, где она?

— Знаю, но тебе не скажу, – я обрадовалась тому, что, похоже, единственная в пансионе знала тайну Нины, которая поселилась здесь под фамилией Третьякова.

— Мне надо знать, где она, – очень весомо сказала Натка. – Мне с ней надо встретиться. Мне обязательно с нею надо увидеться.

— А она, думаешь, хочет тебя видеть? Ты, может, тайная болельщица «Динамо» и жаждешь мести?!

— Не смешно. Мне надо передать ей кое‑что, в чем она, я полагаю, нуждается.

— Я подумаю. Мне надо все взвесить.

Я с трудом выпроводила Соколову и в прострации села на кровать. Теперь у меня не оставалось сомнений, что Нина и Натка оказались в одном пансионе не случайно. Что они пришли сюда «на запах» друг друга. И если Соколова не знает, что наша лесби – та самая Нина Шаламова, которая ей нужна, значит, это Нина следит за Наткой. А не наоборот. Видимо, Нина в курсе, что у Натки есть что‑то, что ей нужно. И выжидает момент, чтобы это что‑то выкрасть. Но почему она тогда до сих пор не своровала эту штуку? Обе дамочки прожили в «Курганах» довольно много времени. Не понимаю!!! Черт! Как все запуталось!