Третий Меморандум - Борис Батыршин

– Что ты предлагаешь, Саня? – Вика смотрела в упор, безмерно отчужденными зрачками. Казаков поежился и искоса глянул на Валерьяна. Тот сидел молча, сгорбившись, уронив голову на тяжко сцепленные побелевшие запястья.

– Архипелаг. Минимум продовольствия. Необходимый минимум, разумеется. Орудия труда и тэ дэ. Короче – трудотерапия. Захотят кушать – быстренько…

– Это убийство, – нарушая субординацию, прервал Валерьян. После возвращения он не успел даже помыться и теперь стоял перед Советом всклокоченный, в изодранной штормовке, заскорузлой от грязи, пота, машинного масла и еще какой-то ржаво-бурой жидкости. Тяжелые, багровые от недельной бессонницы глаза медленно карабкались по лицам консулов. Казаков задумчиво поскреб свежевыбритый подбородок.

– Вы их видели? Они же больны. Смертельно больные люди, понимаете? Они приготовленную жратву в рот засунуть не в состоянии… Вика, скажи им!

Вика молча отвернулась, стряхнув с плеча предостерегающую длань Казакова. Валерьян поморщился и, после небольшой паузы, продолжал. Уже спокойнее, гораздо спокойнее, абсолютно безнадежным голосом.

– Экспедиция захватила остатки мат. обеспечения хиппистской колонии. В качестве трофеев. Два колёсных трактора с обвесом, трёхосный грузовик ЗИС-151, паровик-локомобиль, лесопилку, сельхозинвентарь и прочее – по мелочи. В конечном счете, это позволяет нам заняться их лечением. Мы просто обязаны это сделать. Из элементарной человеческой логики. Я привез сто тридцать семь человек, из них пятьдесят восемь – женщины; всем не более двадцати лет. Я не верю, что после лечения из них нельзя сделать полноправных членов колонии! Мы не в том положении, чтобы бросаться людьми. Сто рабочих рук – через год, через два года, но они должны себя оправдать! Это же люди!

Валерьян умолк. Он стоял в центре комнаты, близоруко озираясь на сидящих вдоль стенок членов Совета.

– Валера, а почему ты о них так печешься? – подался вперед Крайновский. – Я понимаю, что негуманно уточнять, но может быть… – он не договорил, сделав значительную паузу.

Игнорировать провокацию было глупо. Валерьян сел, размял негнущимися пальцами папиросу, криво усмехнулся.

– Ты как всегда прав, Стасик. Я не могу быть объективным. Продолжайте без меня.

– Слово начмеду. – деловито вклинился Казаков.

Вика вздохнула, перебрала в пальцах какие-то бумажки и, не вставая с места, заученным бодрым тоном теледикторши начала:

– У нас было мало времени, поэтому пока всё очень приблизительно. На настоящий момент у всех без исключения пациентов наблюдаются серьезные расстройства вегетатики, атрофия мышц, предположительно – гормональная перестройка всего организма. Как далеко она зашла – пока говорить трудно. Психика у всех абсолютно разрушена, можно сказать – начисто стерта. Они не люди, Валерик! Они уже не люди!

Ее голос прервался и тут же приобрел прежнюю монотонность.

– На настоящий момент семнадцать человек находятся в коматозном состоянии. Уже имеющихся сейчас данных хватит, чтобы сделать однозначный вывод: вернуться к полноценно трудоспособному состоянию они не смогут. Разумеется, я буду продолжать наблюдение. Пока все.

Вика облегченно вздохнула и откинулась на спинку стула, стараясь не смотреть на серо-желтое, похожее на кусок картона лицо Валерьяна. Пауза, Валерьян медленно, тяжело поднялся со скрипнувшего стула, его губы странно кривились. Побледневший Казаков и сидевший рядом Леня Крапивко приподнялись навстречу. Валерян сделал шаг, потом еще один и вдруг, неестественно скорчившись, раздирая воздух судорожными пальцами, грохнулся на покрытый толстым слоем пепла пол, прямо к блестящим свеженадраенным сапогам координатора. Вика закричала.

АЛЬБОМ АНЕЧКИ

«– …Они все такие грязные, слюнявые – противно смотреть! А бабы, бабы! Когда пригнали первую партию, все наши молокососы собрались поглазеть, как те идут, в чем мама родила, а им хоть бы хны! Конечно, я голосовала за выселение! В конце концов ж у меня есть свои моральные идеалы и эстетические принципы. Сегодня их, наконец-то, увозят. Не понимаю только – какие идиоты могли добровольно податься в этот сопровождающий отряд милосердия? Делать им больше нечего. Ну, мужики – скоты, с ними все ясно, а девки-то что, с ума посходили?

И еще я скучаю без Баграта. Как он там – один-одинешенек? У всех только и разговоров – об их ссоре с Казаковым. И Валерик куда-то пропал – говорят, заболел. А еще ходят слухи, что он тоже жевал эти листики и теперь его боятся показывать людям. Жутко интересно – что это за балдёжник такой?»

ИЗ АРХИВОВ

Координатору Совета А, Казакову от консула В. Валери

Прощу предоставить мне отпуск сроком на 1 (одну) неделю для поправки здоровья» Руководство подведомственными мне службами на этот период советую возложить на прораба С. Жукова.

Приписка на обороте заявления, сделанная рукой Валери.

«Саня, я смертельно устал. Оставь меня в покое на эту неделю. Потом все будет „о'кей“. Я не хочу никого видеть. Думай хоть изредка – ты и так наломал много дров. И, какого черта…» (зачеркнуто).

Неофициальная записка консула В. Романовой

…это микроинфаркт. В 25 – медицинский нонсенс. Не надо его трогать сейчас, даже навещать. Я сама обо всем позабочусь. Пусть отлежится. Сегодня придти не смогу – куча дел в изоляторе. Не сердись. Скучаю, целую, люблю – Вика.

Из анонимного письма координатору Совета

от 16.04.87 г.

…вызвали серьезное недовольство у рабочих Котлована, руководимых прорабом Жуковым. В народе распространяются слухи о том, что консул Валери находится под домашним арестом, а Б. Малян в насильственном изгнании. Ряд лиц, голосовавших против выселения, вербуют себе сторонников среди молодежи лживыми разглагольствованиями о гуманизме. На мой взгляд, все это нити единого заговора, созревшего при благожелательном попустительстве консула Валери, корни которого уходят далеко – на остров Боконона.

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА.

«16 апреля. Сегодня – отправка на Архипелаг. Может быть, он и прав, может быть – все они правы, но я не МОГ, не мог иначе. Сейчас малость отлежался, башка, кажется, в норме. Осталась только ноющая тупая боль, временами копошащаяся где-то под сердцем, да еще – дикая слабость во всем теле. Лежу совсем приплюснутый к кровати. Наверное, так должны себя чувствовать космонавты при взлете. Зато есть время подумать.