Третий Меморандум - Борис Батыршин

– Стажёров думаешь с собою забрать? – склонив голову набок, Казаков с любопытством разглядывал Маляна.

– Зачем же, они и без меня проживут. По лучшим лагерным образцам – каратэ, эмблемы нарукавные, скоро погоны с аксельбантами заведут.

– Да, погоны – это ужасно. Благосостояние или распад колонии зависят, конечно, только от аксельбантов! Я понимаю весь мильён твоих терзаний, но, может быть, сначала будем думать об этих… автохтонах, а уж потом об аксельбантах?

– «А что тут думать – трясти надо…» – Помнишь? Да и не верю я в них – если бы не вымерли, был бы хоть один след посвежее. Я же весь Замок обшарил… да хотя бы и появились – у тебя стрелков с каждым днём прибывает, исполнительных, надёжных, не рассуждающих! И по аборигенам могут, и по людям, если понадобится.

– Ты, конечно, на человека руку ни в жисть не поднимешь. – Казаков своеобычно вздернул бровь. – Сама мысль о насилии вызывает в тебе отвращение. О насилии, о продовольствии, об угле, о металле, о всём, где нужны головы и руки. Вот об орденах и аксельбантах, это – пожалуйста. Так?

Баграт равнодушно пожал плечами.

– Зря стараешься. Я, собственно, не спорить пришел – попрощаться. Думал, обидишься, если сразу в Совет.

– «Мы пришли в этот Храм не прощаться, – заунывно продекламировал Казаков. – мы пришли в этот храм не взрывать…» Ладно. Я, конечно, рассматриваю этот пассаж как вульгарное дезертирство, но – твоё дело. – Он разложил на столе карту. – Куда изволите?

– Всё равно. Только без соседей.

– Хорошо. Есть один островок. Триста метров в диаметре, два холма, пляж. – Казаков прищурился. – Женщину с собой берешь?

– Нет, пожалуй… – Баграт посмотрел в окно и улыбнулся. – Квартирный маклер в тебе гибнет.

– Значит, остров на одного. – Казаков обвел что-то на карте карандашом. – «…мы пришли в этот храм не венчаться, мы пришли в этот храм возрыдать…» Собирай вещички. Вечером на Совете обсудим детали. Как остров назовёшь? Предлагаю – «Аввакумец».

– Близко, но не то. Пиши – остров Боконона. Помнишь? «Тиран во дворце, святой в джунглях». Устойчивая система.

– Святой! – Казаков фыркнул. – «Все, написанное в этой книге – ложь!»

– «…а, главное, дай мне силы отличить одно от другого». Привет, самодержец!

– Погоди, отшельник! Учти, так просто тебе от меня не отвертеться. Официально ты будешь направлен в творческую командировку. Вместо чем пуп рассматривать, напишешь нам историю Земли. Материалами снабдим. С паршивой овцы хоть шерсти клок…

ПЕРВЫЙ МЕМОРАНДУМ МАЛЯНА

«… Таким образом, мы имеем дело не с единичной акцией, уникальным экспериментом – кем бы ни оказались Экспериментаторы – но с длительной планомерной деятельностью, своего рода „цивилизационной селекцией“. Ничего не зная о целях и методах Воздействия, мы можем строить самые разнообразные предположения: например, если допустить, что эта деятельность находится на „мичуринском“ этапе, то есть на стадии проб и ошибок, то возникают дальнейшие аналогии с подрезанием корней, прививанием разных фруктовых культур и т. д. Причем, на первых этапах подобные эксперименты могут оказаться гибельными для подопытных образцов. Но, в любом случае, мы должны отдавать себе отчет в том, что речь идет не о выживании единичной земной колонии, а о чём-то значительно большем. И жизнь или смерть этой единичной колонии может оказаться незначительным эпизодом большой исследовательской программы…»

«…Впрочем, все наши пост-шпенглеровские домыслы о конечности антиэнтропийного (в самом широком смысле слова) потенциала каждой конкретной цивилизации и высшей целесообразности деятельности Хозяев не должны заслонить банальной истины: оказавшись на Теллуре, мы, бывшие люди Земли, продолжаем защищать если не земные, то, во всяком случае, человеческие ценности независимо от соотношения сил. И новая теллурийская цивилизация, как бы она мне отличалась от земной, неизбежно будет сопротивляться любым попыткам вмешательства в естественный ход ее развития.

Хотя не исключено, что именно такая реакция как раз и отвечает ожиданиям Хозяев.

…Солнце лениво поднималось над морем; в утренней полутьме всё было лиловатым, белёсым, сонным, в небе дотаивал полусерп Селены. Провожающих было мало, они оставались на камнях; Малян, сгорбившись под потёртым брезентовым рюкзаком, по скользким брёвнам пристани пошёл к катеру. Курсант-моторист сидел на корме съёжившись – было зябко. Казаков вдруг оторвался от провожающих, неловко балансируя, побежал к Маляну, остановил его на середине пристани, что-то начал говорить. Со стороны это казалось, наверное, многозначительно-живописным: в утреннем нерезком свете двое беседуют на шатком мостике, одним концом обрывающимся к воде… на берегу не было слышно ни слова.

Поёживаясь, Казаков вернулся на берег.

– Что ты ему сказал? – ревниво поинтересовался Голубев.

– Проинструктировал на предмет пожарной безопасности. – подумав, ответил Александр.

Консулы пошли обратно, разворачивая сапогами слежавшийся песок. У пристани остался только вахтенный из морской группы. Пляж опустел.

Весь день у доски объявлений вертелись любопытные: на доске висел официальный бюллетень Совета, извещавший, что Б. Малян попросил уединения и спокойствия ради написания всеобъемлющей истории Земли. К вечеру на доске появились еще два документа: карикатура и красиво выписанный тушью афоризм. На карикатуре мрачный Казаков с тонзурой, могучим подбородком и в белом плаще с кровавым подбоем умывал руки, а два растерянных легионера придерживали небритого Маляна. Малян рвал хитон и кричал: «распни меня!» Афоризм гласил: «ВЛИП В ИСТОРИЮ».

XIV

В храме мер и весов

Не учесть предпоследнюю ночь.

Нужно все – на засов,

Чтоб однажды себя превозмочь.

– …следовательно, их присутствие здесь угрожает самому существованию нашей колонии, будущее всей теллурийской цивилизации! – с хриплым пафосом возопил Самодержец. Мощный заключительный аккорд политического доклада вызвал в рядах консулов оживленное недоумение.

– Что ты предлагаешь, Саня? – Вика смотрела в упор, безмерно отчужденными зрачками. Казаков поежился и искоса глянул на Валерьяна. Тот сидел молча, сгорбившись, уронив голову на тяжко сцепленные побелевшие запястья.