Врата исхода нашего (девять страниц истории) - Феликс Кандель

У нее стоял велосипед, и там были дырявые шины. Я починил этот велосипед, и мы поехали с Идой кататься. Она садилась и ехала, а я шел сзади и подталкивал. Там были очень неудобные педали. Из-за этих педалей Ида не могла спрыгнуть, когда велосипед падал, и падала вместе с ним.

Мы катались-катались-катались по этому парку…

В конце концов Ида говорит:

— Слушай, катайся сам. Мне надоело падать…

Потом мы сидели возле озера, и она мне рассказывала про свою жизнь. О том, как ее избили в КГБ. Били ребрами ладоней. О том, как они обвиняли ее в пьянстве, в тунеядстве, в проституции. О том, как она приходила к этому озеру, когда ей было трудно…

Это озеро чистое-чистое, там прозрачная вода. И когда ей бывало очень тяжело, и когда она ощущала слишком сильное давление, она приходила к озеру и часами сидела возле воды. Такое было нервное напряжение, что трудно выдержать. Если бы не это озеро, если бы не этот парк…

— Помогло озеро, — она говорила. — Около него я могу отдыхать. Тут нет глаз КГБ, нет никого рядом.

Еще я видел, что за ней постоянно следили…»

Из заявления накануне суда:

«Вот уже семь лет я добиваюсь разрешения на выезд из СССР.

Семь лет я жду разрешения.

За эти годы ожиданий я стала известна широкому кругу лиц благодаря тому, что все эти годы старалась активно сопротивляться насилию властей.

Я много помогала тем, чье положение еще хуже моего — заключенным, особенно тем из них, кто своим самопожертвованием в 1970 году дал мне возможность обрести свое национальное и человеческое достоинство.

Я глубоко благодарна этим людям. Это они первыми подняли головы и сказали советским властям — отдайте наши визы! Это они дали мне лично возможность подать документы на выезд и быть уверенной, что рано или поздно я буду со своим народом в Израиле.

Завтра меня будут судить за то, что я, как гласит официальное обвинение — «…изготовила и вывесила плакаты с клеветой в адрес государственных учреждений, на замечания граждан и милиции не реагировала, вела себя вызывающе и из хулиганских побуждений обливала граждан водой».

И вот за эти «страшные» преступления готовится судебная расправа…

Но еще до суда КГБ организовало психологическое давление на меня. Вот уже двадцать дней постоянно в будни и в выходные дни за мной следуют четыре сотрудника КГБ в сопровождении двух автомобилей. Они не отдаляются от меня, а чаще всего идут прямо за моей спиной и с боков.

Я заявляю:

Да — это тяжелое испытание, это огромная психическая нагрузка, и она становится тяжелее с каждым днем.

Да — радуйтесь, испытатели, во мне растет напряжение. Радуйтесь знанию, что человек слаб.

Но что это дает вам, представителям великой державы? Утоление личной ненависти ко мне, сознание моих страданий приносит ли вам радость?

Радуйтесь, мне тяжело; но мне и легко.

Я чувствую поддержку друзей: и тех, кто рядом, и каждый по-своему старается облегчить мне жизнь: и тех, кто далеко, кто старается спасти мне жизнь; и всем далеким и близким друзьям я глубоко и искренне благодарна».

«…Потом что можно рассказать?

Потом я добивался выезда…

Она звонила все это время к начальнику нашего ОВИРа. Звонила и говорила, будто моя мама. Тонким голосом: «Что слышно с моей визой? Почему вы задерживаете визу?» Она требовала, наседала, — мама так не может: «Визу! Давайте мне визу!»

Мы и не знали ничего об этом…

Потом я получил телеграмму от Иды: «Что ты там делаешь? Чем занимаешься? Приезжай в Москву».

Я приехал к ней в Москву и был там десять дней…

Мы сразу поехали на реку, в палаточный городок: там жили отказники. У них был отпуск, и они организовали коммуну.

Мы набрали кучу вещей, Ида шла с рюкзаком, была очень бодрая. Мы сели на теплоход «Ракета» и помчались по реке, и брызги попадали нам в лицо. Было очень приятно: сидели и ехали… Мне было приятно, потому что освободился, потому что уже на свободе. Приятно, что я среди друзей, что я после этих лет заключения, наконец, среди людей, которых могу считать единомышленниками. Мне было приятно ехать по реке на этом теплоходе, который быстро мчался…

Когда мы приехали в этот палаточный городок, первым делом я заметил, как к Иде подбежала маленькая девочка, стала обнимать ее и говорить:

— Вот я вас очень ждала. Я без вас соскучилась…

Ида сразу вошла в эту жизнь, начала помогать, готовить еду… Я сел на камеру от машины, сидел — смотрел. Ко мне подошла какая-то девочка, и мы стали с ней играть. Ида рассмеялась и сказала:

— Ты видишь? Сразу покорил женское население…

Вечерами мне было грустно, и я не выходил к ним, когда они пели, сидели возле костра. Я лежал в палатке. Ида сидела до ночи и часто звала меня, говорила:

— Принц! Идем к нам, идем к костру…

Она звала меня Принцем…

Я не шел к ним. Мне не хотелось…

А Ида сидела вечерами на берегу реки, они пели песни, разговаривали, слушали «Голос Израиля». Москва-река, лес, луга, далеко за городом, где-то восемьдесят километров: мы ехали туда на «Ракете»…

Очень компанейская женщина. Все время меня вытаскивала из палатки:

— Принц, что ты там лежишь? Погляди, какой вечер!..

Было много детей там, у костра. Дети ее все знали, дети ее любили…

Ида — единственный человек, которого я уважаю, по-настоящему уважаю, потому что Ида… Ида — она бескорыстна. Она ради чего-то живет, ради какой-то цели. Мне всегда нравились такие люди, которые живут ради цели…

Днем мы ходили за продуктами. В соседнюю деревню.

В деревне ее окликали, говорили: «Девушка!» Она так молодо выглядела в те дни, настолько следила за собой — изящная женщина…

Ей говорили:

— Девушка, девушка, девушка…

Вполне серьезно говорили…»

Свидетель защиты:

«Я, Нижников Абрам Иосифович, с балкона моей квартиры заметил скопление народа у противоположного дома. Я вышел на улицу и увидел, что на балконе своей квартиры стояла Ида Нудель, которая прикрепляла небольшой плакат с еле читаемым издалека текстом: «КГБ, отдай мне визу!»

В соседних квартирах, на балконах и в окнах стояли люди в штатском и размахивали длинными предметами, стараясь попасть в безвинные плакаты, а с верхнего этажа один в штатском размахивал длинной веревкой, на конце которой был прикреплен тяжелый предмет. Я страшно испугался за жизнь моей соседки Иды Нудель, но кончилось тем, что разбили окно в кухне.