Врата исхода нашего (девять страниц истории) - Феликс Кандель

Они меня посадили, держали двое с половиной суток, потом повели на суд. Судьи выслушали что и как, сказали, что я невиновен. Только выписали двадцать рублей штрафа и отпустили.

Звонят им из милиции: «Вы что, с ума сошли? Сейчас же задержать!»

Одевают на меня наручники, опять сажают, опять ведут на этот суд, опять они отказываются меня судить, и так получается, что больше трех суток они не имеют права меня держать без постановления прокурора.

Меня отпускают. Я даю телеграмму Иде. Десятирублевую. Полностью описываю все: так и так.

Ида сразу передала на Запад.

Она позвонила в Англию, в комитет «тридцати пяти».

Есть такой Джон Слесс. Она позвонила Джону Слессу, в Англию. Этот Джон Слесс позвонил из Англии начальнику комендатуры.

А я один день был на свободе, и повели меня опять на суд. Судил меня главный судья района. Дал он мне пятнадцать суток и сказал, что меня отправляют обратно в лагерь. Все. Эти месяцы работы не засчитываются.

Так вот: этот Джон Слесс позвонил начальнику комендатуры и говорил с ним через переводчика.

Они перепугались: из Англии звонят! Прямо из самой Англии! И прямо в комендатуру! И неизвестно кто. И неизвестно откуда телефон знает. Может, кто-нибудь из правительства? Звонит неизвестный человек из Англии и говорит: «так, мол, и так, что у вас происходит с таким-то? Мне интересно…»

И они меня выпустили.

Они меня держали пятнадцать суток без вывода на работу, и каждый день я ждал этапа обратно, в лагерь. И вдруг, они меня выпускают!

Только потом я узнал, что сделала это Ида Нудель..»

«Сеня М. — художник. Человек он был мрачный в те времена и трудный, но мастер, по-моему, большой.

Вот он, Сеня М., решил уехать из России, но, конечно, он не мог уехать без своих работ, а говорить о том, чтобы их вывезти, было очень трудно.

Во-первых, картины его были полукрамольными, в понимании тамошних властей, и облагались большими пошлинами, да он просто опасался их предъявить, безвестный всем Сеня. Боялся, что их попросту уничтожат.

Никто, разумеется, не решался взять Сеню под свою опеку, потому что все были полны собственных забот, собственных тревог и страхов, а тут нужно было, помимо всего прочего, отдать и сердце, да и деньги, — а и денег у людей не было, а у кого и были, так тот больше думал о себе…

Вот тогда, значит, и познакомили Сеню с Идой. Или, наоборот, Иду познакомили с Сеней. Ида все, разумеется, рассматривала в аспекте полезности для еврейского искусства, для еврейского народа. Принядась она опекать Сеню. Поддержала его морально, психологически, обещала, что все, что он сделал, все будет вывезено, все сохранится…

Разумеется, Сеня воспрянул духом.

В конце концов, кончилось это так, как кончается в большинстве случаев. Он укрепился во мнении, он поверил во все это, и прежде, чем он уехал из России, он участвовал в выставке неоконформистов, и выставка была в высшей степени удачной, — я имею в виду появление Сени М. там, на выставке, — и его заметили и отметили, и его имя получило огласку на Западе, и он выехал, и вывез все свои работы, и предстал, действительно, перед западным зрителем во всеоружии своих работ…

Я думаю, что если когда-нибудь и кто-нибудь напишет, что есть такой мастер Сеня М., — а может, он станет великим мастером, кто знает? — пусть тогда кто-нибудь из нас или он сам, Сеня М., вспомнит роль Иды Нудель во всем этом деле…»

«…И вот подошел срок выхода на свободу, и Ида прислала ко мне одного человека, чтобы ничего не случилось в последние дни. Если бы в эти дни они возвратили меня назад, в лагерь, пришлось бы еще сидеть восемь месяцев…

Ида прислала ко мне одного человека, и он все дни ходил за мной, буквально по пятам, и не отпускал меня ни на минуту. Мы все время были вместe. Неделю где-то…

Когда я освободился, мы с ним сели в самолет и улетели в Москву, к Иде. Она меня встретила, была очень рада, что я на свободе. Мы с ней выпили немножко, потом она приготовила чай. Меня очень поразило, что она готовит чай зековским способом. Берет чашку, кладет туда заварку, заливает кипятком, накрывает сверху блюдцем и ждет, пока чай заварится. Я был так восхищен, так поражен, что она все это знает! Потому что в лагере только так готовят чай. Зеки очень любят чай. Одно из высших удовольствий в лагере… Я говорю:

— Откуда вы это знаете?

Она говорит:

— О! Здесь побывало уже столько «уголовничков», что нельзя и пересчитать…

Потом мы пошли к синагоге.

Возле синагоги она познакомила меня очень со многими людьми. Их было так много, что я никого не запомнил…

Потом я жил у нее немного. Она спала в комнате, я спал на кухне. Всегда я чувствовал себя у нее, как дома. Мог делать все, что хочу.

Она часто говорила:

— Мне надо уйти. Ты можешь остаться и быть один.

Я оставался и был один…

Квартира у нее очень уютная. Диван. Пара кресел. Стул, стол, приемник. На кухне — холодильник. Все лежит на своих местах. Много книг.

Что еще?

Она говорит быстро. Ходит быстро. Убирает быстро. Все делает быстро.

Она очень вкусно готовит. Особенно цветную капусту. Это было так необыкновенно, это было так вкусно: не знаю, может, потому, что это готовила именно Ида. Раньше я ел цветную капусту, и она мне страшно не нравилась. У Иды мне все нравилось…

Что еще?

Ида всегда говорит страстно, напористо. Она требует, доказывает. Не допускает никаких компромиссов. Для нее эти годы — это борьба. Не простая борьба, а целенаправленная, борьба продуманная, в которой не должно быть ошибок.

Ситуация очень сложная. За тобой постоянно следят. Даже в собственной квартире ты не можешь говорить то, что хочешь…

Когда мы говорили с ней о чем-то серьезном, мы всегда выходили на улицу.

Один раз мы говорили-говорили-говорили, и так опротивела вся эта ситуация, когда надо остерегаться в своей комнате, что когда мы вышли с ней на улицу и заговорили спокойно, то почувствовали, вдруг, свободу, осязаемую свободу, и дышали свободой, потому что можно было говорить, не остерегаясь. И ходили мы взад-вперед по садику, и говорили-говорили…

Интересный случай с микрофоном.

Я спросил Иду:

— Давайте найдем микрофон. Который стоит у вас в комнате.

— О, — она говорит, — если ты найдешь микрофон, меня сразу выпустят.

Я начал искать этот микрофон. Искал, искал…

Пришли знакомые и отговорили. Сказали: «не надо, не дразните их…»

Интересно, как я учил Иду кататься на велосипеде,

У нее стоял велосипед, и там были дырявые шины. Я починил этот велосипед, и мы поехали с Идой кататься. Она садилась и ехала, а я шел сзади и подталкивал. Там были очень неудобные педали. Из-за этих педалей Ида не могла спрыгнуть, когда велосипед падал, и падала вместе с ним.