Врата исхода нашего (девять страниц истории) - Феликс Кандель

Замкнутый круг. Обычный замкнутый круг, из которого один путь — обратно в тюрьму.

Его арестовали через пару месяцев после освобождения. В Москве. За нарушение «паспортного режима».

Режим… Слово-то какое! Принудительный режим. Режим содержания под стражей. Паспортный режим…

Будто и на воле — неволя.

Будто и на воле — вечный режим заключения…

И опять он сидел в тюрьме. Опять ждал суда. Опять объявил голодовку.

И снова друзей не пускали внутрь. Снова зал суда был забит специально выделенными и проверенными…

Прокурор требовал, свидетели путались, судья перебивал больного, истощенного голодовками подсудимого, присяжные поддакивали…

Бегун получил три года ссылки…

И опять он в Магаданской области, в Сусуманском районе — Иосиф Бегун, инженер, кандидат наук, преподаватель языка иврит.

Сколько человеку отпущено сил? Сколько здоровья, мужества и оптимизма?

Что движет им?

Что дает силы?..

«Есть в мире великая сила, — говорил Бялик, — и имя ей — тоска. Она переносит человека через тысячи миль, заставляет расступиться моря и пустыни, чтобы смог прикоснуться он к желанному идеалу, хоть один миг поглядеть на любимый образ, почуять его запах, увидеть тень его. Такое чувство национальной тоски… сможет лишь пробудиться под воздействием единого национального языка… Так будем же хранить нашу душу. Наш язык — язык души нашей!»

Страница седьмая. ЖЕНЩИНА, КОТОРУЮ Я ЛЮБЛЮ.

Мой дорогой мальчик!

Я обещала написать тебе личное письмо и набралась духа сделать это.

Я понимаю, как много разных обязанностей ложится на тебя с переходом в новый период твоей жизни — возмужания и становления мужчиной. Я представляю, как много говорят тебе об этом родители и воспитатели.

Давай поговорим о другом. Какие радости может принести тебе это прекрасное и удивительное время в жизни каждого человека.

Я думаю, что вся жизнь в возрасте старше тринадцати лет и до полного становления мужчиной окрашивается удивительной и неиссякаемой жаждой жизни, жаждой впечатлений всякого рода. Пока человек еще дитя, он находится в каком-то полусонном состоянии, и многое проходит мимо сознания, мимо чувств. Но теперь все необыкновенно интересно, все запоминается, все чувствуется и формирует уже полностью личность.

(Я надеюсь, ты хорошо понимаешь, о чем я пишу, ибо ты уже можешь думать и размышлять не только над поступками, но и над мыслями других.)

Теперь, когда ты становишься взрослым, ты можешь и должен разбираться в людях, а для этого необходимо как можно больше общаться с ними и наблюдать, и наблюдать. Только в личных столкновениях рождается настоящее понимание людей, причин и мотивов их поступков.

Не нужно искать в людях плохое, оно лежит на поверхности для каждого умного наблюдателя. Нужно искать хорошее, так как искренне хорошие и честные люди имеют обыкновением не выпячивать эти драгоценные качества, а покрывают их маской и тайной. Ибо очень честные и добрые люди чрезвычайно часто терпят страдания от жестокости и коварства остальных и прячутся за различными покрывалами. Научись распознавать, что покрывало, а что суп, ибо это крайне важно в жизни.

Не кидайся на шею к любому, кто тебя похвалит, не клюй на удочку лести — она обманчива, осторожно подбирай друзей и помни — лучше быть одному, чем иметь предателя-друга. Стремись иметь друзей, но для этого нужно пробовать, пробовать, пробовать. И какие бы разочарования ни приносили тебе встречи — научись видеть хорошее, и ты будешь вознагражден радостью узнавания людей и характеров, потом, когда будет опыт, когда ты станешь настоящим мужчиной.

И еще я хотела бы, чтобы ты знал, что мужчина не должен без конца молотить языком и расшвыривать между всеми свои чувства и переживания. Учись молчать и молча думать, и ты увидишь, как много интересного ты откроешь в самом себе, если научишься слушать и прислушиваться, и потом понимать самого себя…

Ида Нудель,

из письма к племяннику

на день его бармицвы.

«…Когда я уже был в тюрьме, и прошло пару месяцев, неожиданно я получил открытку от женщины, которая подписалась — Ида.

Я как будто бы этого ожидал. Я ожидал этого бессознательно. Потому что когда я садился, очень многие знали, что я собираюсь отказаться от службы в армии. Мне только исполнилось восемнадцать, я подал заявление о выезде в Израиль, и многие знали, что я пойду скорее в тюрьму, чем в армию. Потому что после армии ты уже не уедешь из России долгие годы, а после тюрьмы…

И вот я получил эту открытку за подписью — Ида.

Я не знал, сколько ей лет. Я не знал, кто она, что она, но по содержанию письма сразу было ясно, что это человек, который тоже хочет уехать в Израиль и который хочет мне помогать.

Это был самый радостный день, пожалуй…

И вот мы начали с ней переписываться, и я стал получать от нее открытки, израильские открытки! Даже когда я был на свободе, я никогда не видел израильские открытки, и первые вещи, которые были сделаны в Израиле, я увидел в тюрьме.

Потом начали приходить телеграммы. Телеграммы из Москвы, в шестьдесят-семьдесят подписей. На Пасху, на Пурим, на день рождения. И это очень поддерживало. В лагере что основное? Основное, это поддержка с воли, это письма. Нужно писать, писать, писать… Но никто здесь этого не понимает. Понять может только тот, кто сидел в лагере, — что означают письма для заключенного. Даже для уголовников. Когда ты получаешь письмо, это для тебя наивысшее счастье в лагере. Выше нет ничего. Уголовники ставят письма выше водки, выше гашиша, выше сигарет и всего остального.

И я получал от нее письма. Много писем…

Самое счастливое время в моей жизни — это время, когда я сидел в лагере, когда я добивался разрешения выехать в Израиль. Это очень здорово — добиваться цели, и знать, что кто-то о тебе думает. И если бы не было Иды, навряд ли я смог бы это ощутить…»

«Она меня сама нашла, когда Саша попал в тюрьму. Причем разыскивала довольно долго, потому что я в это время переехала в другой город.

Это меня очень поразило, что чужая женщина заинтересовалась моим сыном. И как он себя чувствует, и как часто пишет письма, и что ему нужно, чем помочь, и в чем я нуждаюсь. Даже мои близкие родственники не особенно тепло ко мне относились в этот период. Они, конечно, сочувствовали, но немножко боялись меня. А Ида… Такая теплота и заинтересованность — меня это очень вначале удивило…»