Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Со времени поездки в Нормандию 20 июля Черчилль проводил большую часть времени за пределами Британии. Это было источником постоянного беспокойства заместителя премьер-министра Клемента Эттли, который считал, что отсутствие Черчилля мешает решению неотложных задач на домашнем фронте, в том числе проведению в жизнь плана восстановления и строительства тысяч домов, разрушенных с 1940 года и во время бомбардировок ракетами «Фау». Эттли был бы очень недоволен, узнай он о том, что сразу по возвращении в Лондон Черчилль поручил Исмею и маршалу авиации Порталу составить маршрут, чтобы как можно быстрее отправиться в Москву. Учитывая, что сталинские армии были в Румынии и Болгарии и готовились к наступлению в направлении Белграда и Будапешта, требовалось срочно обсудить события на Балканах и в близлежащих районах. Кроме того, поскольку Красная армия бездействовала, глядя на горящую Варшаву, требовалось обсудить вопрос освобождения Польши.

29 сентября Черчилль сообщил Рузвельту о своих планах посетить Москву. Он информировал президента, что собирается обсудить со Сталиным балканский и польский вопросы, а также ситуацию на Тихоокеанском фронте. Поскольку Рузвельт уже сказал Черчиллю, что пригласил Сталина на встречу «Большой тройки», визит премьер-министра в Москву должен был заложить фундамент для предстоящего совещания. Черчилль заверил Рузвельта, что будет регулярно извещать его о ходе переговоров, и попросил о присутствии на встречах Аверелл Гарриман, чтобы Сталин понимал, что это трехсторонние переговоры.

Гарри Гопкинс опасался, что всего за месяц до президентских выборов Сталин и Черчилль могут сделать какое-то совместное заявление, отодвинув Рузвельта на второй план. Гопкинс убедил Рузвельта отправить Сталину телеграмму, в которой он ясно дал понять, что Черчилль не уполномочен говорить от имени Соединенных Штатов. Сталин вопринял телеграмму, позже написал Гарриман, как знак, что его союзникам недостает сплоченности и решительности, особенно в отношении Польши. Гарриман считал, что Рузвельт совершил ошибку, не подтвердив единство намерений Британии и Америки в отношении польских границ и формирования демократического правительства Польши. И Сталин, конечно, это отметил. Перед отъездом в Москву Черчилль сказал Колвиллу, что он предпринимает эту поездку с целью «опровергнуть мысль, что Соединенное Королевство и Соединенные Штаты Америки собираются (примером может служить Квебекская конференция) решать вопросы в обход России». Он хотел показать, что Сталина не оставили за бортом. Но дело в том, что рузвельтовское письмо Сталину показало, что за бортом оставили Черчилля. Теперь Сталин мог сделать вывод, считал Гарриман, что любые договоренности с Черчиллем не будут иметь силы[2096].

3 октября Черчилль с Клементиной посетили спектакль по пьесе Бернарда Шоу «Оружие и человек», а на следующий день спектакль «Ричард III». Это был умный ход, рассчитанный на общественность. В 1940 году Черчилль появлялся на публике, чтобы показать лондонцам, что он с ними и тоже подвергается опасности. И хотя Червелл подсчитал, что вероятность попадания ракеты в Черчилля во время любой ночной бомбардировки 1 к 648 тысячам, в то время только неисправимые оптимисты строили планы на будущее.

7 октября во второй половине дня Черчилль отправился в Москву на своем Avro York. Самолет был достаточно комфортным, но путешествие в Москву все-таки было долгим и опасным. Моран, опасаясь за сердце Черчилля, потребовал, чтобы самолет не поднимался выше 8 тысяч футов. Все эти странствия, как правило, плохо отражались на здоровье Старика. Через восемь недель ему исполнялось 70 лет, и он уже не был таким крепким, как в 1940 году. Полет длился тридцать шесть часов – двадцать три из них в воздухе – с посадками в Неаполе и Каире. 9 октября Черчилль прибыл в Москву. Понятно, что он устал от долгого путешествия. Сталин усталым не был[2097].

Спустя годы Аверелл Гарриман указал на две ошибки, которые допустил Черчилль, описывая встречу в Москве в своих военных мемуарах. Одна незначительная: Черчилль написал, что Сталин поселил его в доме в Москве, но на самом деле он снова остановился за городом, хотя ему и была выделена квартира в Москве, где Черчилль ночевал один раз за десять дней. Вторая ошибка грубейшая: Черчилль написал, что Гарриман присутствовал на первом заседании (кодовое название «Толстой»). На самом деле его там не было. И он, следовательно, не мог знать (и смог составить полную картину из обрывочных сведений только в ближайшие три дня) о том, что Сталин с Черчиллем договорились о разделе Восточной Европы на сферы влияния именно таким образом, которого опасался Гопкинс и категорически не хотел Рузвельт.

Оставшись наедине со Сталиным, Черчилль набросал соглашение на половине бумажного листа. В Румынии русские должны занять преобладающее положение на 90 процентов, в Греции такое же положение должны занять британцы, и пополам в Югославии и Венгрии, а в Болгарии 75 процентов Москве, и 25 процентов Британии и Америке (по сути, только Британии, поскольку Соединенные Штаты не хотели принимать участие в подобных соглашениях, ни здесь, ни в Греции). Черчилль передал листок Сталину, последовала небольшая пауза, после которой Сталин взял синий карандаш и поставил на листке галочку. После этого Черчилль спросил: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, без подготовки, словно между делом? Давайте сожжем эту бумажку». – «Нет, оставьте ее себе», – сказал Сталин. Перед отъездом из Москвы Черчилль сообщил Рузвельту, что был очень рад присутствию на переговорах Гарримана, однако добавил: «Уверен, вы не хотели, чтобы это помешало нашим разговорам tête-а-têtes с Дядюшкой Джо… поскольку обычно именно в таких беседах легче всего достигнуть понимания. О всех контактах такого рода я буду вас подробно информировать. Я буду информировать вас обо всем, и мы не будем решать никаких вопросов, за исключением предварительных соглашений между Англией и Россией, подлежащих дальнейшему обсуждению и окончательному решению совместно с Вами. Я уверен, что на этой основе вы не будете возражать против наших попыток добиться полного взаимопонимания с русскими». 11 октября Черчилль поставил Рузвельта в известность, что они «рассмотрели оптимальный способ достижения соглашений по поводу политики на Балканах». На самом деле они уже достигли соглашения, хотя, по мнению Сталина, эта договоренность, как и все остальные, не имела обязательной силы[2098].

Черчилль также сообщил Рузвельту, что на следующем этапе переговоров пойдет разговор о линии Керзона, в котором примут участие, помимо Сталина и Черчилля, лондонские поляки, представлять которых будет Станислав Миколайчик (Черчилль вызвал его из Лондона) и Болеслав Берут, бывший деятель Коминтерна и глава люблинских поляков. Гарриман, который 12 октября присутствовал в качестве наблюдателя на первой встрече Черчилля, Сталина и лондонских поляков, спустя несколько минут понял, что между сторонами возникло серьезное недопонимание, причем по вине Рузвельта. В июне президент лично заверил Миколайчика, что он не поддержал установление границ Польши по линии Керзона на Тегеранской конференции. Действительно, он не участвовал в обсуждениях, касающихся польской восточной границы, но, очевидно, сказал Сталину и Молотову, что поддерживает перемещение восточной польской границы почти на 150 миль к западу, к реке Одер, но при этом использовал настолько расплывчатые обороты речи, что его мысль исказилась при переводе. Сталин понял так, что те территории, которые Польша теряет за счет сдвига границы на востоке, она получит за счет сдвига границы на западе, именно это предлагал Сталину Черчилль во время их послеобеденных бесед в Тегеране. Но поскольку до выборов в Америке оставалось уже меньше месяца, было бесполезно требовать от Рузвельта, чтобы он прояснил общественности свою позицию[2099].