Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Несколькими днями ранее Черчилль произнес длинную речь в палате общин, заявив, что гарантами мира в Европе станут четыре державы, Великобритания, Россия, Соединенные Штаты и Франция. Черчиллевская Франция, в отличие от рузвельтовской Франции, вернет себе свою славу (и колонии). «Великобритания заинтересована в том, чтобы дружественная Франция возродилась, встала с колен и заняла свое законное место среди великих держав Европы и мира». И он признал руководителя этой обновленной Франции: «За последние четыре года у меня было немало разногласий с генералом де Голлем, но я никогда не забывал и никогда не смогу забыть, что он был первым известным французом, выступившим против общего врага в час, который казался последним для его страны и, возможно, для нас». Дафф Купер, который в то время находился в Алжире, был очень доволен этой речью. Черчилль должен был остановиться в Алжире 10-го числа, по дороге в Неаполь, и Купер считал, что у де Голля и Черчилля будет «отличная возможность уладить конфликт». Де Голль не разделял этой уверенности и отказался встречаться с Черчиллем. Позже Купер написал, что де Голль никак не объяснил свой отказ. Это был всего лишь очередной пример его «потрясающей неуступчивости». Черчилль в своем письме Клементине назвал поведение де Голля «дерзким»[2070].

Лишившись возможности встретиться с де Голлем, Черчилль проводил время в Алжире за разговорами о политике с Рэндольфом, который жил у Даффа Купера; Рэндольф проходил восстановление после травмы спины и колена, полученных во время аварийной посадки самолета в Югославии, когда погибли девять человек из девятнадцати, находившихся на борту. Среди пассажиров был Ивлин Во, получивший серьезные ожоги. Черчилль написал Клементине о Рэндольфе: «Он одинок, и ему еще далеко до полного восстановления, по крайней мере в том, что касается ходьбы». Кроме того, он был далеко не самым приятным гостем, увлекавшимся женщинами и выпивкой, но больше всего телефоном, за которым просиживал часами, звоня по всему миру, вспоминал Грэм Нортон, автор путевых очерков для журнала Country Life, который вращался в этих кругах. «А поскольку телефонные звонки были гораздо дороже выпивки, они [хозяева] нередко говорили: «Откройте бар и положите телефонную трубку». Нортон говорил по телефону в Чартвелле, когда впервые увидел Рэндольфа. Первые слова, которые Нортон услышал от наследника Черчилля, были: «Дай мне этот чертов телефон». Однако, несмотря на высокомерие, которое отмечали все без исключения, Рэндольф обладал политическим чутьем. Он советовал отцу с пониманием отнестись к де Голлю, поскольку тот был человеком, лишенным страны, а за спиной Черчилля была империя.

Во время короткого пребывания Черчилля семейные дела не обсуждались, чтобы не провоцировать скандал. Все в Лондоне знали, что брак Рэндольфа с Памелой был на грани краха. Гарольд Николсон в письме сыновьям написал: «Брак Рэндольфа на последнем издыхании, и Черчилль сильно переживает по этому поводу. Старик очень ценит семейный очаг и обожает свою семью»[2071].

На протяжении четырех лет Средиземноморье занимало центральное место в мыслях Черчилля – военного стратега, и это было правильно, считали Гарольд Макмиллан и Ян Смэтс. Теперь взгляд Черчилля-политика устремился на Средиземноморье. По мнению Брука, зрение Черчилля, военного и политика, не всегда бывало острым, а теперь он практически ослеп. «Жизнь стала тихой и мирной после того, как Черчилль уехал в Италию! – написал Брук в дневнике. – Все делается в два раза быстрее». И добавил: «Мне кажется, настал момент, когда ради блага страны и ради его собственной репутации ему [Черчиллю] следовало бы уйти из политики. Он, возможно, сделал для страны больше, чем любой другой человек», однако «я полон дурных предчувствий, куда он может завести нас дальше». Черчилль устал, и понимал это. Несколькими неделями ранее он сказал Клементине и Гарольду Макмиллану: «Я старый и усталый человек. Я выдохся». Клементина возразила: «Подумай о том, как себя чувствуют Гитлер и Муссолини!» Уинстон ответил: «Ну, Муссолини хотя бы получил удовольствие, убив зятя». Макмиллан отметил, что Черчилль явно почувствовал себя лучше после этой шутливой перепалки и последовавшей за ней короткой прогулки[2072].

Путешествие в Италию взбодрило его еще больше. Черчилль, прибыв в Неаполь 11 августа, ближайшие семнадцать дней в свое удовольствие занимался организацией дел в Восточном Средиземноморье. После двухдневных переговоров с Тито и доктором Иваном Шубашичем, баном Хорватии, ему удалось добиться от Тито – который использовал половину оружия и боеприпасов, поставляемых Британией для борьбы с сербами, – только расплывчатого обещания, что после войны он будет стремиться создать демократическое правительство. Черчилль написал Клементине: «Это, скорее всего, означает, что на первых ролях будет Тито, на вторых бан, а королю не найдется места». Как бы то ни было, но Тито поддерживал Черчилля в его стремлении уничтожить немцев. Черчилль преследовал две стратегические задачи: краткосрочную, в военное время, и долгосрочную, в послевоенное время. После войны ему нужны были сговорчивые, дружелюбно настроенные нейтральные государства, чтобы Средиземное море осталось британским. И для достижения этой цели ему приходилось вооружать антимонархически и даже прокоммунистически настроенных партизан, которые не хотели быть британскими марионетками в мирное время. Вспышки национализма – расколовшие Австро-Венгрию – опять случались в регионе. Но в случае Тито положительным качеством (для Черчилля) было его нежелание жить по указке Москвы и Лондона. Хорошо вооруженная нейтральная сторона была не хуже союзника. Подобные проблемы были связаны с Грецией. Согласно расшифровкам «Ультра», немцы действительно отступили, и, значит, Афины могли оказаться в руках коммунистов из народно-освободительной армии, что наверняка приведет к гражданской войне, а этого Черчилль не мог допустить. В телеграмме Рузвельту он сообщил, что собирается отправить в Грецию 10 тысяч британских солдат, чтобы обеспечить порядок в стране до выборов, и попросил оказать материально-техническую поддержку. Рузвельт согласился оказать помощь[2073].

Большое значение Черчилль придавал вопросу возвращения Италии в региональное содружество стран. Он считал, что этот процесс должен проходить постепенно, под контролем Вашингтона и Лондона, поскольку итальянцы совершили подлые поступки. Однако он хотел решить эту проблему. Он вцепился в эту проблему, как «собака в кость», написал в дневнике Гарольд Макмиллан. Выслушав рассуждения Черчилля об Италии, Макмиллан добавил: «Уинстон впечатляюще продемонстрировал свои возможности». Обедая с Макмилланом, Черчилль заметил: «Мы должны следовать завету Макиавелли: «Правление заключается главным образом в том, чтобы твои подданные не могли и не желали причинить тебе вред, а это достигается тогда, когда ты лишишь их любой возможности как-нибудь тебе навредить или осыплешь их такими милостями, что с их стороны будет неразумием желать перемены участи»[2074].

Это был рабочий выходной. Черчилль четыре раза выкупался в море, в том числе один раз в Голубом гроте, и совершил несколько поездок с Александером, во время которых выстрелил из гаубицы (мимо цели), осмотрел поля сражений в Кассино и наблюдал за перестрелкой немцев и союзников с расстояния всего 500 ярдов. Перестрелка была «беспорядочной и прерывистой», позже написал он, «я еще никогда за эту войну не подбирался так близко к врагу и… слышал свист стольких пуль». Он не смог отказаться от своих венских амбиций, заявив гостям за обедом, что полномасштабная атака на Готскую линию, которую Александер запланировал на 26 августа, может привести к прорыву, что позволит союзникам «повернуть направо, захватить Австрию и изменить ход истории». Несколькими днями ранее Рузвельт сообщил, что на сентябрь запланирована Вторая Квебекская конференция, и Черчилль выразил желание включить в повестку дня вопрос о десантной операции в Адриатике. Но дело в том, что Балканы и Восточная Европа не сулили Рузвельту и Америке ничего, кроме неприятностей[2075].