Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В июле из Польши поступила еще одна информация. Доктор Хаим Вейцман и Еврейское агентство для Палестины 7 июля обратили внимание Черчилля на зверства, творившиеся в Освенциме. Хотя Вейцман не вдавался в подробности, включая количество убитых, Черчилль потребовал принять меры. Маршал авиации Чарльз Портал сказал, что только путем дневных точечных бомбардировок можно уничтожить железные дороги, ведущие в Освенцим. Требовалась помощь американцев, поскольку британские самолеты совершали только ночные налеты, которые могли оказаться более опасными для узников лагеря, чем для железнодорожных путей. Но американским тяжелым бомбардировщикам для того, чтобы добраться до Освенцима из Италии или Британии, пришлось бы днем без поддержки истребителей лететь над самым сердцем рейха. В итоге от этой идеи пришлось отказаться. Спустя три года, во время дебатов по поводу создания Еврейского государства в Палестине, Черчилль заявил в палате общин: «Должен сказать, что в конце войны я не имел представления об ужасной бойне; миллионы и миллионы убитых. Мы постепенно осознавали это после окончания войны». Слово «Освенцим» не всплывало в переписке Рузвельта с Черчиллем[2064].

В середине июня Рузвельт через Идена дал знать де Голлю, что президент готов принять его, если француз окажется в Вашингтоне в начале июля. Де Голль мог рассчитывать на приглашение только в такой форме. 6 июля он прибыл на личном самолете Рузвельта «Скаймастер» (гражданская модификация четырехмоторного C-54), предоставленном ему президентом. Де Голля приветствовали 17 орудийными залпами вместо 21; таким простым и выразительным способом ему дали понять, что его визит не считался государственным. На встрече Рузвельт обрисовал свой план четырех держав и подчеркнул, что Америка, возможно, разместит войска по всему миру, в том числе во Франции, в целях защиты местного населения, поскольку, кроме «Большой четверки», все страны, включая Францию, будут играть второстепенную роль. Де Голль ушел потрясенный. Позже он написал, что президент – «этот артист, этот обольститель», – считая Западную Европу второстепенной величиной, рисковал подвергнуть угрозе западный мир и саму цивилизацию. «Это Запад требуется восстанавливать», – сказал де Голль президенту. Если Запад придет в упадок, доказывал де Голль, «все будет сметено варварством». Франция, по его словам, должна быть восстановлена «в первую очередь», вместе со своей «политической мощью» и «самостоятельностью». Рузвельт сказал, что готов над этим подумать, поскольку питает к Франции «искреннюю симпатию». По окончании переговоров де Голль пришел к выводу, что под рузвельтовским «идеализмом… скрывается жажда власти». В качестве прощального подарка Рузвельт вручил де Голлю свою фотографию с надписью: «Генералу де Голлю, моему другу»[2065].

Тем временем в Шарлотсвилле, штат Виргиния, десятки американцев проходили интенсивные двухмесячные курсы обучения французскому языку, готовясь отправиться во Францию для управления гражданскими делами, до победы над Германией. Де Голль не поддерживал эти двухмесячные чудеса. Вскоре после отъезда из Вашингтона де Голль узнал о письме Рузвельта нью-йоркскому конгрессмену Джозефу Кларку Болдуину, в котором, в частности, говорилось: «Когда речь идет о проблемах будущего, он [де Голль] кажется весьма «сговорчивым», лишь бы с Францией общались как с мировой величиной. Он очень чувствителен ко всему, что касается престижа Франции, но я думаю, что он просто эгоистичен». В своих мемуарах де Голль написал: «Мне так и не довелось узнать, считал ли Франклин Рузвельт, что в делах, касающихся Франции, Шарль де Голль был эгоистичен в интересах Франции или в собственных своих интересах»[2066].

На самом деле, подобно Черчиллю, он был эгоистичен и в интересах своей страны, и в интересах Запада в целом. Несмотря на разницу в характерах и на то, как сильно де Голль раздражал Черчилля, они сходились во мнении, что послевоенную Европу нельзя оставлять без защиты, но и не следует полностью зависеть от американцев в обеспечении безопасности. 13 июля, вернувшись в Алжир, де Голль узнал, что американское правительство опубликовало декларацию, в которой, в частности, говорилось: «Соединенные Штаты признают, что Французский комитет национального освобождения имеет право осуществлять административное управление Францией». Но формулировка «имеет право» не означала официального признания. Спустя две недели де Голль, Рузвельт и Черчилль пришли к согласию насчет формулировки. Только «Временное правительство Французской Республики является государственной властью, только оно создает необходимые органы для связи с союзными войсками, только оно может предоставлять в распоряжение военного командования службы, которые командование затребует, во Франции только оно имеет право выпускать деньги и обеспечивать ими в обмен на фунты стерлингов и доллары американские и английские войска, находящиеся на французской территории». Такая формулировка тоже не подразумевала официального признания Французского комитета национального освобождения Временным правительством, но была близка к этому. Семь французских дивизий готовились к высадке в Марселе. 1 августа 2-я бронетанковая дивизия Леклерка высадилась в Нормандии. Позже де Голль написал: «Мы возвратим Франции независимость, империю и шпагу». «Как коротка была шпага Франции в тот момент, когда союзники ринулись на штурм Европы», – написал де Голль, но все-таки это была шпага[2067].

Застой на Западном фронте наконец закончился 25 июля. Монтгомери удерживал западный фланг, а американская 1-я армия, которая теперь входила в состав 12-й группы армий Омара Брэдли, начала наступление на Сен-Ло. Позже Эйзенхауэр написал: «В день «Д + 50», когда начался прорыв, мы занимали позиции, запланированные на «Д + 5». Пять дней спустя, когда Джордж Паттон и 3-я армия совершили прорыв, немцы уже могли не ломать себе голову о местонахождении Паттона. В конечном счете задержка сыграла союзникам на руку. В течение семи недель союзники, вместо того чтобы медленно продвигаться в глубь Франции, с риском понести огромные потери и нарваться на решительную контратаку немцев по чрезмерно растянутым флангам, наращивали силы, ожидая своего часа. И наконец настал час, когда все эти силы можно было бросить в наступление. 4-я бронетанковая дивизия Паттона 29 июля заняла Авранш; через неделю Паттон вышел к Ле-Ману. Фон Клюге (его еще не обвинили в причастности к заговору против Гитлера) отправлял сообщения в Берлин, которые расшифровывались в Блетчли: фронт «прорван» и «развалился». Черчилль был в полном восторге: они нашли выход из тупика. Помощник Айка Гарри Бутчер написал в дневнике, что Черчилль заразил своим энтузиазмом Эйзенхауэра. Теперь Айк верил, что война закончится в 1944 году. Начальник его разведки, генерал-майор К.В.Д. Стронг, сказал Бутчеру, что ожидает завершения войны через три месяца. Бутчер написал в дневнике: «Думаю, к Рождеству мы будем дома»[2068].

Прорыв должен был положить конец всем спорам относительно следующих шагов. Операция «Драгун» (бывший «Энвил»), маневр на юге Франции, должна была начаться 15 августа. Но Черчиллю не сиделось спокойно. Когда 4 августа союзники ворвались в Бретань, он отправил Рузвельту телеграмму с предложением высадить войска в портах Бретани. На следующий день, во время затянувшегося обеда с Эйзенхауэром в его штабе близ Портсмута, Черчилль – по словам Бутчера, «в свойственной ему манере» – выступил с предложением перенести «Энвил»/«Драгун» в порты Бретани, чтобы не ослабить Итальянскую кампанию Александера. «Айк ответил «нет», – написал Бутчер, – и продолжал говорить «нет» весь день». В какой-то момент Черчилль даже пригрозил, что сложит полномочия, если Эйзенхауэр не уступит. Но Айк снова сказал «нет». Бутчер отметил, что после долгих разговоров Эйзенхауэр был «выжат как лимон» и абсолютно уверен, что через несколько дней Черчилль еще вернется к этой теме, считая, что вопрос остался нерешенным. Но все было решено. Спустя два дня Черчилль – при поддержке британских начальников штабов – через голову Эйзенхауэра, как он это сделал в конце июня, отправил телеграммы Гопкинсу и Рузвельту. Их реакцию можно было предвидеть. Гопкинс рискнул предположить, что президент откажет. Так и случилось; Рузвельт сообщил Черчиллю, что ресурсы, предназначенные для «Драгуна», не могут быть направлены для осуществления операций в Бретани. 8 августа Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Молю Бога, чтобы вы оказались правы. Разумеется, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы добиться успеха»[2069].