Остроумие мира - Владислав Артемов

– Ого, капрал, да ты, видно, скопил деньжонок: у тебя часы завелись. Ну-ка, взгляни, который час на твоих. На моих шесть.

Капрал догадался, что король желает над ним подтрунить. Нимало, однако, не смущаясь, он вынул свою пулю и сказал:

– Ваше величество, мои часы не показывают ни пять, ни шесть, а они только напоминают мне каждую минуту, что я должен лечь костьми за ваше величество!

– Хорошо сказано, мой друг, – ответил король. – Возьми же себе эти часы, чтобы тебе знать и тот час, когда придется положить за меня жизнь!

И он отдал ему свои усыпанные бриллиантами часы.

Однажды две придворные дамы заспорили о первенстве мест на каком-то торжестве и не только сами не могли прийти ни к какому соглашению, но и другие, невзирая на все усилия, не могли водворить между ними мир и согласие. Пришлось доложить об этой схватке королю Фридриху.

– Скажите же им, – разъяснил король, – что первое место принадлежит той, у которой муж занимает высшую должность!

– Они это знают, ваше величество, но их мужья занимают одинаковые должности!

– Ну, так первенство принадлежит той, чей муж раньше назначен на должность. Но и в этом строптивые дамы оказались с равными шансами.

– Ну так скажите им, что пусть первое место займет та, которая глупее, – воскликнул раздраженный король.

Однажды в Потсдаме, на площади перед дворцом, собралась огромная толпа, которая сильно шумела. Фридрих приказал своему адъютанту сходить и узнать, что это за шум. Вернувшийся офицер сообщил королю, что кто-то написал жестокий памфлет на короля и привесил его очень высоко на стене дворца, так что трудно до него достать, и огромная толпа теснится около стены, стараясь прочесть пасквиль. Сообщив об этом, адъютант поспешил прибавить, что дворцовая гвардия уже уведомлена и немедленно рассеет толпу.

– Ничего этого не нужно, – приказал король, – а прикажите снять бумагу и прикрепить ее пониже, чтобы все, кто хочет, могли ее читать без всякого затруднения!

При Фридрихе Великом, который был большим любителем музыки, опера в Берлине процветала, и сам король охотно ее посещал и вообще очень ею интересовался. В то время в числе прочих была у него одна особа в высшей степени талантливая и голосистая, но одаренная от природы ленью в гораздо большей степени, нежели голосовыми средствами. Неудивительно поэтому, что она не столько пела на сцене, сколько жаловалась на нервы да на простуды, которые обеспечивали за ней безнаказанное отлынивание от лицедейства на сцене. Фридрих знал за ней этот порок, долго терпел его, но, наконец, не выдержал и… распорядился с ней по-капральски. Вот как было дело. Однажды вечером король посетил оперу. Занавес поднялся, и перед зрителями предстал режиссер труппы, провозгласивший:

– Милостивые государи и государыни! Дирекция театра с великим сожалением извещает вас, что наша талантливая примадонна по случаю простуды не может принять участие в сегодняшнем представлении.

При этих словах Фридрих подозвал адъютанта, отдал ему потихоньку какой-то приказ, а затем, когда тот, откланявшись, немедленно вышел, король подал знак музыкантам, чтобы они спокойно оставались на своих местах и ждали. Публика тоже ждала, ничего не понимая. Прошло, однако, не более четверти часа, как занавес вновь взвился, и тот же режиссер, но уже с довольной физиономией, возгласил:

А. фон Менцель. Фридрих II в Лиссе

– Милостивые государи и государыни! С радостью возвещаю вам, что наша талантливая примадонна внезапно почувствовала полное облегчение и сейчас будет иметь удовольствие предстать перед вами!

И в самом деле, певица вышла на сцену, и хотя все заметили, что она бледна, но пела она в этот вечер превосходно и привела всех в восторг.

Как совершилось это волшебство? Очень просто. Ленивая служительница муз спокойно сидела у себя дома около камина, совсем здоровая, как вдруг перед ней предстал адъютант, командированный королем, да не один, а в сопровождении четырех здоровеннейших гренадеров.

– Милостивая государыня, – возгласил он, – король, мой повелитель, поручил мне справиться о вашем здоровье.

– Я простудилась, – пролепетала певица.

– Королю это известно, и он приказал мне препроводить вас в военный госпиталь, где вас живо вылечат. Актриса побледнела.

– Что это за странная шутка! – пробормотала она.

– Сударыня, – отвечал ей адъютант, – я явился сюда к вам вовсе не затем, чтобы шутить с вами, а затем, чтобы исполнить повеление короля.

И вот, по знаку, данному офицером, четверо богатырей гренадеров подошли к певице, схватили ее, как перышко, на свои могучие руки, бережно вынесли, посадили в карету. Сами они сели на коней, и экипаж, ими конвоируемый, помчался к лазарету.

Не прошло и пяти минут, как певица объявила адъютанту, что начинает чувствовать себя лучше. Тот ее вежливо поздравил с облегчением, но тут же добавил, что король желает ее полного выздоровления, и притом немедленного, так, чтобы она в тот же вечер могла петь.

– Я попытаюсь, – проговорила злополучная пациентка.

– В театр! – скомандовал офицер.

Карета живо примчалась к опере. Певица наскоро оделась, но перед выходом на сцену сказала своему неожиданному исцелителю:

– Милостивый государь, король требует, чтоб я пела, и я буду петь, но как я буду петь, уж пусть его величество не взыщет!

– Вы будете петь как подобает великой певице.

– Я буду петь как подобает простуженной!

– Никак нет-с!

– Как нет?

– За каждой кулисой у меня будет стоять гренадер, и прошу вас помнить, что при малейшем неудачном звуке солдаты схватят вас, и мы увезем вас в госпиталь!

Однажды кучер Фридриха Великого опрокинул экипаж и вывалил короля на мостовую. Тот пришел в ярость, но кучер спокойно сказал ему:

– Ну, чего ж так гневаться? В кои веки оплошал – эка беда! Разве вам самим не случалось проигрывать сражения?

Анри Брюс, будущий герой войны 1812 года, надевая перед боем военные доспехи, весь дрожал и на насмешливые замечания товарищей отвечал:

– Что же тут удивительного, если мое тело дрожит заранее, предчувствуя, каким опасностям его подвергнет моя безграничная отвага!

– Вот видишь, как нехорошо пьянствовать, – убеждали Анри Брюса. – Вот ты теперь нализался, идешь и спотыкаешься на каждом шагу.

– Вздор вы говорите, – отвечал Брюс. – Я вовсе не в том провинился, что выпил. Это ничего. А вот что выпивши не следует ходить, потому что спотыкаешься, это действительно так.

Анри Брюс брился в парикмахерской. Когда брадобрей приступал к делу, приготовлял мыло, правил бритву и т. д., Брюс заметил, что неподалеку от его стула уселась собака, уставилась на него, видимо насторожившись, не спускала с него глаз и при этом поминутно облизывалась. Брюс заинтересовался этим псом и спросил хозяина:

– Что это за собака и почему она так на меня уставилась?

– А, она уже тут, – улыбаясь, отвечал парикмахер. – Привыкла – ждет своей добычи.

– Какой добычи?..

– А, знаете, иной раз по неосторожности, случается, отхватишь бритвой или ножницами что-нибудь – ну, например, хоть кончик уха, разумеется, бросишь на пол. Она и подхватывает.

Анри Брюс, крепко загулявший, в одну прекрасную ночь явился в парижский морг и начал изо всех сил стучать. Сторожа морга окликнули его: кто там и что надо?

– Это я, – отвечал Брюс. – Я пришел посмотреть, нет ли меня в морге. Я уж восьмой день не являюсь домой и начинаю беспокоится, куда я девался.

– Здорово, приятель! – с радостью вскричал какой-то господин, встретив на улице Анри Брюса.

– А я как раз шел к тебе.

– Зачем?

– Мне, брат, до зарезу надо двадцать франков. Одолжи, сделай милость. – С удовольствием бы дал, да у меня у самого всего пятнадцать…

– Ничего, давай пятнадцать пока; пять франков останутся за тобой.

Брюс, одолеваемый страшным безденежьем, встретился с приятелем, который рассказал ему об одном очень странном случае, произошедшем на дуэли. Пуля попала прямо в грудь одному из стрелявшихся, но угодила как раз в жилетный карман; а в кармане лежала большая серебряная монета, которая и остановила пулю, так что эта монета спасла человеку жизнь.

– Экий счастливец, – сказал со вздохом Брюс. – Будь я на его месте, я был бы убит наповал.

Один человек одолжил деньги Брюсу, и с этих пор тот пропал у него из глаз, перестал к нему ходить и даже, видимо, избегал встречи с ним. Когда же однажды заимодавец встретил Брюса на улице, то остановил его и сказал:

– Слушай, сделай что-нибудь одно – либо отдай мои деньги, либо возврати моего друга.

Анри Брюс шел по улице в чрезвычайно меланхолическом настроении. Встретившийся приятель спросил его, отчего он так грустен.