Сердце меча - Ольга Чигиринская

— Бет, — сказала Констанс. — Нужно поговорить. Мастер Порше, я могу на вас полагаться?

— Разве я не ваш вассал, миледи? — похоже, Рэй слегка обиделся.

— Тогда продолжайте игру, пока Джек не устанет, и приводите его к обеду.

— Слушаюсь, миледи.

— Бет говорила мне, что вы пытаетесь обучать его приемам будо?

— Мы только играем, миледи.

— Я думаю, это будет ему полезно.

— Слушаюсь.

Они с Бет вошли в лифт, а за их спиной возобновились хохот и визг и шутливый рык морлока.

— Элисабет, — Констанс завела дочь в пустую каюту Гуса. — Сегодня со мной говорил капитан Хару… Он находит, что я слишком много тебе позволяю…

— Что именно? — Бет вздернула подбородок. — Например, ты позволяешь мне считать себя человеком. Да? И ты решила принять меры по такому случаю?

— Элисабет! — Констанс сама устыдилась того, как резко прозвучал ее голос. — Ты хочешь обидеть меня?

— Прости, ма. Но это… само собой напрашивается. А капитан Хару, извини меня, расист.

— Это правда, как ни жаль, — согласилась Констанс. — Но то, что он неправ в одном вопросе, еще не делает его автоматически неправым в другом. Бет, ты действительно слишком вольно ведешь себя, попав в чисто мужское окружение.

— Ну так что мне, в паранджу завернуться?

— Для начала — перестань носить чоли и перестань репетировать в грузовом коридоре. Звукоизоляция кают достаточно хороша.

— Ладно. Еще что?

Констанс немного помялась.

— Бет, скажи, что у тебя с Диком?

— У меня? С ним? Ма, ты сама все знаешь. Мы обмениваемся записями.

— И больше ничего?

Бет пожала плечами.

— Ма, да он еще детёныш.

Это было сказано с таким небрежным превосходством, что Констанс засмеялась.

— Бет, он сам зарабатывает на свой хлеб, — сказала она. — Кто из вас детёныш?

— Мальчишки все равно поздно взрослеют. Он с Джеком играет в шарики-прыгуны. Представляешь, он до сих пор хранит свою коллекцию шариков!

— Ну, и как играет?

— Классно. Сначала выигрывает у Джека примерно половину, потом проигрывает все, кроме двух — чтоб было с чего начинать в следующий раз. Джек своим успехам радуется до безумия.

— Что-то я давно не видела их играющими… Он вообще давно не заходил. Как ты думаешь, почему?

— Откуда я знаю?

Констанс посмотрела в честные глаза Бет и ничего не сказала.

Дик ждал ее вечером, как и условились — в часовне. Пахло ладаном — видимо, он жег палочку — но сейчас он не молился. Констанс была уверена в этом.

— Давайте не будем никуда уходить отсюда, — попросил он, когда они обменялись приветствиями. — Я хотел поговорить с вами. Я знаю, что капитан попросил вас заниматься со мной гэльским, но сначала мне нужно поговорить. Может, вы еще и не захочете…

— Не захотите, — машинально поправила Констанс, и улыбнулась. — Похоже, урок начался сам собой. Ну, так в чем же дело?

Дик шумно набрал воздуха в грудь.

— Не знаю прямо, как начать, — сказал он. — Позапрошлой ночью я… нет, не так. С самого начала, как вы с нами полетели, я думал прийти к вам и попроситься, чтобы вы отпустили меня в Синдэн. Я прежде жил только этим, понимаете? Ни о чем другом и думать не хотел, но все не решался и откладывал на потом. И вот уже третья неделя идет, как вы с нами летите, а со мной творится не знаю что… — он снова запнулся

— Тебе понравилась Элисабет? — напрямик спросила Констанс.

— Да, — выдохнул юноша с таким видом, будто вынул занозу.

— Ты любишь ее?

— Я… не знаю, миледи.

— А она тебя?

— Не знаю…

— Ты пробовал признаться ей?

— Да, миледи.

«Вот стервочка», — подумала Констанс, вспомнив честные глаза Бет.

— А она? Что она говорит?

— Говорит, что любит меня, но… я не знаю, так это или нет. Я не думаю, что она врет, миледи, просто… может быть, она не знает, чего хочет… да я и сам не знаю, чего хочу.

— Пойдем от обратного. Ты по-прежнему хочешь в Синдэн?

— Да, миледи. Я думал, попрошусь у вас сейчас, и если вы согласитесь — значит, такая судьба, так я ей и скажу… А когда увидел вас, понял, что это будет нечестно.

— Это действительно было бы нечестно: ты заставил бы меня наугад решить судьбы двух дорогих мне людей…

При слове «дорогих» мальчик изумленно поднял брови.

— Чего ты хочешь больше — быть синдэн-сэнси или быть с ней?

— Вот этого я и не могу понять, — с досады Дик стукнул кулаком в циновки пола. — Отец Андрео говорил, что не верит в мое монашеское призвание. А Майлз говорит, что видит меня воином, но не монахом. Выходит, они правы, а я ошибаюсь.

— Давай пока оставим «их» в покое, — твердо сказала Констанс. — Прислушайся к себе, к своему сердцу, и ответь мне на один вопрос: Синдэн — это лучшее, что было в твоей жизни?

— Да, — ответил Дик без малейших колебаний.

— Что там было хорошего?

— Друзья. Коммандер Сагара, сержант Коннор, рядовой Гах… Они меня спасли, они меня учили всему… И они до сих пор там где-то сражаются. Ищут флоты и базы Рива, уничтожают их, останавливают работорговцев…

— Попробую сформулировать мое мнение о твоем призвании — а ты поправишь меня, если что-то не так. Во-первых, Синдэнгун — самое сильное и приятное впечатление твоей жизни. Ты встретил там замечательных людей, которым хотел подражать во всем, в том числе и в их призвании. И хотя с тех пор ты встретил немало других хороших людей — отец Андрео, капитан Хару, наконец, Бет — твои воспитатели из Синдэна были первыми, а значит, уже этим имеют преимущество перед остальными. Во-вторых, тебе до сих пор хочется мстить, — второе предположение она высказала осторожно, внимательно глядя в то место, где были бы глаза Дика, если бы он перестал смотреть в пол.

Он поднял голову и их взгляды встретились.

— Да, — сказал мальчик тихо. — Мне хочется мстить. Я хочу, чтобы Рива не осталось в этом мире. Чтобы все они или перестали быть Рива или… чтобы умерли все. Я не стал бы убивать детей и женщин, как они. Ни один воин Синдэна не стал бы. Но я бы разбросал их по всей Империи, чтобы двое из них никогда не встретились друг с другом, потому что где их двое — там дом Рива, а я хочу его уничтожить.

Он раскраснелся и глаза его разгорелись.

— Я очень хороший пилот, миледи. Это не гордыня, потому что дар — не от меня, а от Бога. И вы это знаете, иначе не определили бы меня на левиафаннер — тут нужны самые классные пилоты, нигде нельзя так развить дар, как здесь. Я бы стал разведчиком, я бы прошарил все сектора, ведущие от Тайроса — и нашел бы Картаго.

— Но, Дик, монашеское призвание — это любовь к Богу, а не жажда мести.

— Вот и отец Андреа то же самое говорил.

— Давай тогда разберемся с Бет. Все-таки она моя дочь, и меня касается напрямую ее судьба. Скажи, может такое быть, что Бет… произвела на тебя столь сильное впечатление просто потому, что была первой девушкой, с которой ты провел достаточно много времени?

— Я не знаю, миледи, — убитым голосом сказал Дик. — Но когда я ее не вижу, я как будто не дышу.

Констанс не знала, что ответить. Будь у нее самой опыт подобных любовных переживаний… Но его не было. Была девчоночья влюбленность в преподавателя истории, потом — такая же, в нового священника в соборе Св. Иоанны. Могла ли она сказать о себе этими словами — «я как будто не дышу»? Похоже, что нет. Потом ее выдали замуж за Якоба, и то, что сложилось из уважения к очень хорошему человеку, воину и правителю, взаимной верности и помощи, они стали называть любовью. Она никогда не была романной всепоглощающей страстью, потому что ни Констанс, ни Якоб не были людьми страстными. Она знала, что страсть обманывает и заводит в беду — но, похоже, Дик это знал и сам, а Бет еще получит свою нахлобучку. Но что-то же нужно сказать прямо сейчас…

— Бедный мой мальчик, — сказала она, и обняла его как сына.

«А ведь по возрасту он мог быть мне сыном… Если бы Донован выжил, ему было бы столько же…» Донован — они с Якобом заранее придумали имя первенцу, и когда ее чрево выбросило умершего младенца, для нее он остался Донованом. Следующему они побоялись давать имя заранее… и оказались правы…

А этот мальчик с пяти лет не знал, что такое материнская рука на плече. Может быть, он грезил об этом так же страстно, как она — о тяжести младенческого тельца на руках. Она нашла себе Бет, а он, наверное, убедил себя, что нуждается не в женской ласке, а в мужской дружбе. Но тело порой труднее обмануть, чем разум… И тогда он…

…Тоже нашел Бет? О, Господи… Она собирается отнять у ребенка не конфету, а хлеб.

Дик сипло вдохнул, и как-то окаменел под ее рукой.

— Не надо меня жалеть, миледи… Не то я сам начну себя жалеть, а мне этого нельзя.

— Почему? — тихо спросила она. — Жалость — начало милосердия, Дик. Человек, который немилосерден к себе, будет немилосерден и к другим. Неужели жизнь так плохо обходилась с тобой? Неужели тебе совсем не встречались люди, которые любили и жалели тебя? И неужели тебе самому никогда не хотелось никого пожалеть? Но ты ведь защищал слабых в школе — не только потому что хотел предстать героем? Неужели у твоей жалости всегда сжаты кулаки? Разожми их, Дик. Открой ладони.