Сердце меча - Ольга Чигиринская

Когда же они оставались наедине… Он даже не пытался клясться, что удержится от прикосновений, по которым тосковал все остальное время. Он жил от одних объятий до других, и сам себя понять не мог: да что же это такое? Если это похоть, то почему он справлялся с нею раньше, до встречи с Бет? А если это любовь, то почему он не идет к миледи просить руки ее воспитанницы? Его не пугала пропасть, проложенная между ними ее социальным положением и ее расой, его пугало другое… Он никак не мог представить себе жизни в браке с ней. Бет совсем не могла бы и никогда бы не захотела вести такую жизнь, какую вела мистресс Хару. Она и не предназначена для этой жизни — как геуланская лань-танцорка не предназначена для пахоты. А Дик никогда не мог бы вписаться в ту жизнь, которой желала жить она. Без полетов, без прыжков, прикованным к планете? Но любовь — она ведь может преодолеть все или почти все. Любящий жертвует. Если ради Бет ему не хочется пожертвовать своей будущей жизнью… А ей — ради него… То это не любовь?

Но ведь это не может быть просто похоть. С ней он справлялся шутя, нужнобыло просто работать и тренироваться так, чтобы на глупости не оставалось времени. А сейчас… Дик уже знал: когда он, вконец измочаленный, уже не сможет поднять меч — то и тогда тоска по прикосновению Бет его не покинет.

Наедине она становилась совсем другой — мягкой и нежной; куда только девалась прежняя колючка. Глаза смотрели печально и ласково, и от всего этого он, наверное, плакал бы, если бы мог. Никто на самом деле не знал, какая она одинокая. Такая умная и такая талантливая — а с ней все обращаются как со служанкой. Кроме леди Ван-Вальден, лорда Августина и Джека, конечно. Теперь понятно, почему она такая ехида — надо же как-то защищаться. Капитан называет ее дерзкой — а что она делает такого? Просто его до сих пор дергает от гема, который смотрит ему прямо в глаза. От Рэя его тоже дергает, только тэка устраивают его полностью — они тихие и смирные, едва оклемались, как сразу же запросились на работы, и видно, что рабство из них не выветрилось. Этот их пресвитер… Искаженный образ и подобие, надо же такое придумать! Джез относился к ним и к Бет малость получше — потому что, говорил он, когда-то про моих предков то же самое говорили и то же самое с ними делали. Но что он говорил о Бет за ее спиной! Она-то не знала, что он имел в виду, когда при встречах называл ее курносенькой — а в мужской компании он сказал это про ее груди, что они «курносенькие», и возразить на это было нечего: когда соски у Бет напрягались, они и в самом деле «смотрели» чуть вверх, что было причиной второй шутки Джеза: он говорил, что можно повесить на сосок куртку, и она будет держаться. Пускай себе на одно место универсалку повесит! От его шуточек в собственный адрес Дик просто устал — ну, неужели он прозрачный? Вальдер называл Бет вертихвосткой, и вообще как будто взбесился — уходил отовсюду, где она должна была появиться, за обедом не говорил с ней и даже не смотрел в ее сторону, словно она прокаженная. Дик уже видеть не мог их всех — кроме Майлза. Он и не представлял себе раньше, что в таких хороших людях может быть столько… столько грязи. И все из-за чего? Из-за того, что она на голову лучше их всех и не собирается этого скрывать.

Он просто пополам разрывался от всего этого. Да и сам он тоже хорош. Не мужчина, а кисель: ни туда, ни сюда. Как целоваться с Бет — так у него любовь, а как просить ее руки — так он, видите ли, собирается дать обеты. Нет, таким тощим задом два стула не охватить. Неудивительно, что Бог перестал его слушать — даже Бог не может терпеть эти гнусные колебания. Ромео, по крайней мере, не юлил: взял и обвенчался. Хотя бы тайно.

Но как он будет с ней жить?

А как, как он будет жить без нее?

Еще дня три — и он никак не будет: эта непрерывная ложь его доконает. Прежде молитва помогала ему пережить почти все. Теперь он и молиться не мог — эта игра в прятки со всеми превращала каждое слово молитвы в обман. Теперь до него дошел смысл еще одного оборота речи — «потерять невинность». Он и в самом деле терял ее, и то, что он продолжал оставаться девственником в плотском смысле, ничего не значило: он лишился того чувства мира с собой, уважения к себе, которое присуще всем честным людям. Он презирал себя за это, и хуже всего было то, что он временами презирал и Бет. Вот это было мерзко, потому что Бет не за что было презирать, просто он уже так переполнился отвращением, что оно льется через край, и о ребро жесткости корпуса этого не выколотить.

Он остановился, когда ему стало уже казаться, что руки отваливаются. Отключил свог и немного отдохнул, прислонившись лбом к желехке, а потом заставил себя отжаться от пола пятьдесят раз. Пот заливал глаза — надо было повязать голову, не подумал…

Чуть пошатываясь, он поднялся на уровень вверх, сполоснулся в душе и прошел в кухню. Часы показывали пятый час утра по корабельному времени.

— Привет, — Бет сидела прямо на столе.

— Ты что здесь делаешь? — удивился он.

— Проверяю одну гипотезу.

— ???

— Будешь ли ты и сегодня скакать с мечом, пока с тебя не сойдет три литра пота.

Он вздохнул.

— Ты так делаешь каждую ночь. Почему?

— Иногда, после прыжка, — сказал Дик. — Не каждую.

— Я тебе заварю чаю. Рассказывай.

— Снится всякая пакость.

— И лучший способ с этим бороться — победить все ночные кошмары в беспощадной драке с тенью, — Бет налила в чашку кипятку и заварки. — А потом ты спишь в обнимку со своей кочерыжкой.

— Откуда ты знаешь?

— Видела. Дик, так же нельзя. Есть психологическая помощь, медицина…

— Ты смеешься, что ли? Я не псих.

— Да нет, просто лунатик, — Бет поставила перед ним чай, а когда он начал пить, подошла сзади и положила руки на плечи.

Он прикрыл глаза, вслушиваясь в блаженное тепло, проникающее в душу. Вот если бы можно было всегда так — это, наверное, и есть любовь! Вот в этом он не хотел бы и не мог каяться, потому что его совесть не находила в этом чувстве ничего незаконного.

— Ты такой красивый, — сказала Бет.

— Да ну тебя…

— Нет, честно. Я и не замечала раньше, мне казалось, что у тебя лицо… Ну, знаешь — как будто неумелый художник захотел нарисовать девушку, а вышел парень. Но когда ты носишься там с мечом — ты такой красивый!

— Поглядывала?

— Ты же подслушивал.

— Это ты еще Майлза не видела. Вот кто красивый.

— Меня такие глубокие старики не привлекают.

Он поставил чашку на стол, встал и развернулся к ней. Поцеловал. Ее руки стали смелее, потом она села на стол, обхватив его бедра ногами. На ней был халат, который от этого движения открыл обе ноги, и сквозь разрезы в хакама Дик чувствовал, какая она теплая и гладкая. Они целовались так еще какое-то время, потом Бет сказала:

— Послушай, так дальше нельзя. Надо на что-то решаться.

— Да, — Дик согласился так горячо и быстро, что она решила уточнить.

— Потому что мы вот так вот обжимаемся, целуемся — а потом расстанемся, и все это ничем не закончится.

— Я понял, — сказал он севшим голосом. Бет была права, так нельзя было продолжать без конца, следовало на что-то решиться, и сейчас она скажет…

«О, нет! Только не оставляй меня сейчас!»

— Ну, тогда… — и тут глаза ее расширились, она смотрела куда-то ему за спину и Дик похолодел, поняв, что в окошко раздачи со стороны столовой на них кто-то смотрит.

Это был Майлз. Дик отшатнулся от девушки, да так неловко, что споткнулся о табурет и чуть не упал. Бет слезла со стола, запахнула халатик на груди и с вызовом посмотрела на шеэда.

— Майлз… — сказал Дик.

— Иди спать, Рикард, — ровным голосом перебил его шеэд. — Я хочу поговорить с Элисабет.

— Я не уйду, — мотнул головой Дик.

— Ладно, — Майлз кивнул одними ресницами. — Зачем вы это делаете, фрей Элисабет?

— Делаю что? — Бет поджала губки.

— Насколько я знаю людей, это весьма похоже на то, что вы зовете соблазнением. Вы совершенно справедливо заметили, что покинете борт — и ваша связь в лучшем случае не кончится ничем. В худшем случае он из-за вас совершит какую-нибудь глупость и разобьет свою жизнь. Вы не понимаете, что играете с огнем?

— Майлз, я больше не ребенок! — крикнул Дик по-нихонски.

Майлз отреагировал на эту реплику только беглым взглядом.

— Фрей Элисабет, я жду вашего ответа.

— Ждете ответа? — ноздри Бет раздувались. — Тогда вот вам ответ: я люблю его!

— Я думаю, это неправда, фрей Элисабет, — ответил Майлз. — Не знаю, обманываете вы только Рикарда или себя тоже, но вы говорите неправду. Я вижу ревность, вижу тщеславие, вижу влечение и совсем не вижу любви.

— Да что вы можете знать про любовь! — казалось, у Бет сейчас вдоль позвоночника побегут искры. — Вы, наверное, сами забыли уже, какого вы пола!

— О, нет, я не забыл, — холодно возразил Майлз. — Но дело в том, что пол не имеет над нами той власти, что над людьми. Эта власть опасна, фрей Элисабет. Вы поступаете бесчестно.