Я всегда была уверена, что главное для женщины… - Вера Малярша

– То есть как? – я легкомысленно скакала по его библиотеке в сорочке и с голыми ногами. Константин любил мои ноги. Особенно он любил разглядывать меня босую.

– У тебя чудесные маленькие ножки, – Константин надел пенсне на узкий нос с горбинкой. – Но согласись, я не могу продолжать отношения с любовницей в присутствии жены. Это непорядочно, она мне доверяет, и я не хочу её обманывать.

– А кто твоя жена? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать, а не молчать.

– Нарышкина-Лопухина, – сказал Константин, – древний дворянский род, очень благородные люди.

Я стала одеваться. Ходила и искала колготки, юбку, босоножки. Это было унизительно.

– Ты куда? – удивился Константин. – Жена прилетит только завтра, сегодня у них приём в Баден-Бадене.

– У меня дела…

Меня колотило, зубы стучали. Я не хотела плакать при Константине. Я не могла застегнуть собственную юбку. Пришлось просить Константина. Он ловко задернул молнию и обнял меня сзади, подержал мою грудь горячими ладонями. Я вырвалась и молча ушла.

Любовь трудно выскрести. Она прорастает сквозь душу длинными корнями, как и положено сильному сорняку. Любовь – это сильный сорняк. Его нужно безжалостно выдергивать, как только он проклюнется и станет видимым. Как только его можно зацепить – нужно цеплять и выдергивать. И отбрасывать далеко-далеко от своего сердца, чтобы семена любви не вернулись с ветром и не погубили душу.

Всю ночь я выла и царапала штукатурку. Я обломала ногти. Я стояла под ледяным душем. За присест съела огромную банку мёда, которую собиралась растянуть на всю зиму. Зима наступила раньше, чем я думала.

На фасаде банковского особняка летал влюбленный ангел. Я тащила в особняк банку пластификатора для раствора, хорошо, что у банки есть ручка, иначе не поднять.

– Тебе нравится? – спросил меня Константин, как всегда из-за спины.

– Что нравится? – не поняла я.

– Ангел, – Константин засмеялся, и я услышала запах кофе с можжевельником, – у него даже волосы, как у тебя, мальчишечьи. Ты прелесть.

– Ты отказался от меня, – сказала я, – бросил.

– Милая Вера, – сказал Константин, взяв меня за плечи, – я архитектор малых форм, понимаешь? Малая форма – это моя любимая тема, это мое призвание, это мой талант.

– А при чем тут я?

– Ты, Вера, ангел, ты малая архитектурная форма, – сказал Константин, – жена – это большая форма, а ты – малая. Ты моя любимая финтифлюшка, моя фантазия. Тебе же нравилось, как я над тобой трудился?

– Да, – у меня снова задрожали губы.

– Ну, вот видишь, – опять засмеялся Константин, – потому что я гений малых форм. Теперь этот летающий ангел принадлежит не мне, он принадлежит истории. И я счастлив. И ты будешь счастлива, когда успокоишься и поймешь, что я был твоей счастливой фантазией.

Я ушла.

До вечера я красила в банковском дворце перила. Лак был едкий, канадский, я измучилась. А вечером, когда отделочники ушли, я открыла в особняке фасадное окно. Летающий ангел был в метре от подоконника. Я взяла кельму и срубила ангела со стены. Образовалась огромная дыра, на которую у меня ушёл мешок цемента. Зато получилось ровно, словно ничего и не было. А ничего и не было. Так, финтифлюшки.

А в прошлом году мы ремонтировали дом на окраине

А в прошлом году мы ремонтировали дом на окраине. Обычная пятиэтажка, ободранная, потемневшая, с рассохшимися швами. Называется она «французский проект», у нее балконы два столба подпирают, стены – панельные, а подъездное крыльцо украшают две громадные рыбы на бетонных шарах. Краска на рыбах выцвела, но не облезла: рыбы синие, а хвосты – красные.

Перекрытия в пыли и паутине, ржавые стояки в хомутах с резиновыми латками, песок, прямо стеклянный от чердачной духоты, скрипит под ногами.

– Дышать нечем, – Наташка, что со мной была, толкнула окошко, стёкла из трухлявой рамы выпали, хорошо – мимо руки.

– Тихо, дуреха, – я знаю эти чердаки: одно тронешь, все тут же рядом обрушится, и пошло по цепочке. Потом завалит и припорошит, не вылезешь.

– А чего тихо-то, – Наташка высунулась в окошко, – красота, Верка, летать охота, и чтобы земля подо мной крутилась, как глобус.

– Давай, кран поищем, – я пошла вдоль труб в поисках вентиля. Из-под ног вспорхнул голубь. – Господи, ну напугал!

– Оп-па, голубка, – Наташка ловко прижала голубя к оконной раме. – Гляди, сытая какая, как индейка.

– Ну и быстрая ты, – я удивилась Наташкиной сноровке, – точно кошка.

– А я и есть кошка, – Наташка пощелкала белыми ровными зубами. – Я все делаю быстро: и милуюсь, и дерусь. Давай мы ее съедим, Верка?

– Кого? – я не поняла

– Голубку, кого же еще-то, – Наташа оглянулась. – Ведра нам дали чистые, воду найдем, из мусора костерок запалим, все равно сегодня нас не ждут.

– Ага, не ждут, – я взяла ведро и пошла к крану. – Еще три часа работать.

– Да брось ты, – Наташка махнула рукой с голубкой. – Мы объект осматриваем, это хорошо, что замков на чердаке не было, а то полдня бы ключ искали, так что никто нас не ждет, не парься, Вер, я сейчас за бутылкой сгоняю, я все быстро делаю.

– За какой еще бутылкой? – я даже обомлела. – Это с какой радости?

– С обычной, бабьей, – Наташка протянула мне голубку. – Подержи, я вернусь и перья ей подергаю.

– Не буду я ничего держать, – я отступила на шаг. – Ну-ка отпусти её.

– Нет, Верка, не отпущу, – Наташкино лицо сделалось серьезным, даже злым. – Я ничего и никогда не отпускаю, что поймала – мое, поняла?

– И понимать не хочу, – протянула руку к Наташе. – Отдай, хватит на нервах у меня кататься.

– Не отдам, поняла? – Наташка схватила птицу за голову. – Я ее сырой съем. Ты видела когда-нибудь, как сырое мясо едят, еще теплое? А я сейчас покажу тебе, Верочка, это совсем не страшно, это очень весело, поняла?

– Погоди, – я перевернула ведро и уселась на него сверху, – давай поговорим.

– О чем? – Наташка усмехнулась и поцеловала голубку в клюв. – Что лапочка, страшно тебе? И правильно, что страшно, потому что ты попалась. А коли попалась – жди худого, так уж жизнь устроена.

– Ну, ты-то жива и здорова, – сказала я, – и никому не попадалась.

– Я-то? – Наташка засунула голубку за пазуху и уселась на окошко. Достала из кармана семечки, лузгает. – Я попадалась, Вера, еще как попадалась. Я, Верка, денег по скорому хотела заработать, дурища сельская, ну и пошла, короче, танцам учиться, ускоренный выпуск. Понятно, что там за учеба, нас к шесту даже не ставили, толкались в группе, как стадо коров, чтобы хоть немного движение изучить. А в выходной развезли по ночным барам, а там даже до танцев дело не дошло – сразу под мужиков уложили. И пойди вякни – я им деньги за обучение должна была, за костюм эстрадный, перья, стринги и туфли, за еду и выпивку, вообщем, нужно было отдать. Это, по-твоему, не попалась?

– Ну, отдала? – мне не хотелось вникать, а врет она складно.

– Перья у костюма были белые, – сказала Наташка в окно, – как у этой вот голубки, и ум такой же, голубиный, взлетела, чтобы вырваться – да поздно, хвост зажали. И съели, с потрохами, живую и горячую.

– Про деньги не ответила, – я достала бутылку с минералкой, я всегда с собой ношу, отпила. – Воду будешь?

– Давай, от семечек горло дерет, – Наташка протянула за водой руку, и я разглядела на ее запястье шрам. Как я раньше-то его не видела?

– Нет, деньги я не вернула, – Наташка пила воду мелкими глотками, как голубка. – Я в столицу сбежала, затерялась. Вот работаю третий год, пока жива. А хочешь, Верка, я тебе станцую? Нас там чему-то же учили! Вон стояк водопроводный, чем не шест? Гы-гы. Хочешь?

– Не надо, – я отвернулась от Наташки, дурдом какой-то, что за день такой? Все ведь нормально было, и вдруг посыпалось. Я же говорила, что стоит на чердаке задеть случайно и начнет падать одно за другим, завалит и припорошит, что не выберешься.

– Эй, Верка, – Наташка стояла на краю крыши, в руках у нее билась голубка, – выбирай я или она?

– Ты про что? – я высунулась в окошко. – Натаха, отойди, там ограждение ржавое, не удержит.

– А и не надо, – Наташка сделала шаг вперед, железо прогнулось, старые листы стали вырываться из проеденных замков. – Зачем голубкам ограждение? Говори: я или она? Ну?

– Ты! – не думая, крикнула я. – Конечно, ты.

– Ладно, – Натаха отошла от края и вернулась к окошку, протянула мне голубку. – На, рви голову.

– Наташка? – меня уже затрясло. – Наташка, прекрати дурить, иди сюда.

– Я приду, приду, – Наташка ждала, – но вначале оторви голову, ты же выбрала меня, так в чем дело?

– Хорошо, давай, – я нащупала в кармане складной нож, хорошо, что дома его не вынула. – Давай.

– Если ты меня обманешь, вон, крыша рядом, – глаза Наташки горели сумасшедшим огнем, она протянула мне голубку.