Я всегда была уверена, что главное для женщины… - Вера Малярша

– Нет, – Анька берет второй кусок торта.

Елизавета Петровна сосредоточенно раскуривает косяк. Я разглядываю свои обломанные маляркой ногти. На пенсии я отращу себе когти росомахи, я молча клянусь сама себе.

– Я вернусь из Бухареста и позвоню тебе, ладно? – Стасик делает вежливый поклон и движется к двери. – Только это будет не скоро. Может через год. Или два.

– Звони, – не возражает Анька и делает Стасику ручкой.

Мы сидим и молчим. Лиловый абажур участливо разгоняет тени.

– Зачем ты врала про агентство? – Елизавета Петровна с облегчением откладывает мундштук и нацеживает себе полстакана цейлонской заварки. – Это выглядело глупо.

– Я не врала, – говорит Анька.

– Вера, я сойду с ней с ума, – Елизавета Петровна прикладывает руку к чалме «электриси»

– Я не врала, – повторяет Анька. – Вон трудовая, там все написано.

Я беру трудовую книжку. Штамп отдела кадров нашего комбината – уволена. Штамп отдела кадров модельного агентства – принята. Анька – модель. Я гляжу на Аньку, и мне хочется плакать. Черт, да что за день такой? Как же я без тебя, Анька?

– Не обижайся, Верунька, – Анька встает и обнимает меня за плечи. – Мне предложили – я не отказалась. А ты бы отказалась?

– Нет, конечно, нет, – я вытираю слезы. – Ты очень красивая, Анька. Елизавета Петровна, дорогая, я очень рада за Анну. И за вас.

Я встаю и иду домой. Меня провожают до дверей и суют на дорожку кусок торта. Завтра возьму его с собой на работу, пообедаю сладким. Я иду и несу груз взятой за Аньку ответственности. И буду нести его всю жизнь. А Анька об этом даже не догадается. Она уже уволилась из малярш.

Белокурая девочка с изумрудными глазами

Белокурая девочка с изумрудными глазами появилась на свет в первой трети сентября перед праздником Рош ха-Шана, с которого и начинается еврейский Новый год.

Лучшего подарка для семьи Менделя Кантора и придумать было трудно. Многочисленные родственники счастливой семьи заполнили зеркальный банкетный зал еврейского ресторана, известного своей кухней и музыкой.

Отец новорожденной, шестидесятилетний Мендель Кантор – мощная ветвь раскидистого генеалогическое древа адвокатов, зубных врачей и банкиров, обласкал присутствующих взглядом черных выпуклых глаз.

– Разве это не чудо Рош ха-Шана? – вопросил Кантор, придавливая густой бородой накрахмаленную обеденную салфетку. – Принесите-ка мне ее сюда, прямо сюда.

Плывущая на руках малышка отражалась поочередно во всех зеркалах банкетного зала, пока добралась до раскрасневшегося от чувств ребе Кантора. Она спала, но открыла глаза, когда ее розовый шелковый конверт очутился в огромных и бережных руках главы семейства.

– Какой чистый густой тон! – восхищенно воскликнул Кантор, всматриваясь в изумрудные глаза Камиллы. – Заявляю как потомственный ювелир, что эти караты не имеют цены. Мне не на что их купить, у меня на руках самая бедная девочка в роду Канторов.

Все присутствующие вежливо засмеялись. Все прекрасно знали, что состояние Кантора, размещенное в ценных бумагах, банковских активах, ювелирном деле и строительстве элитного жилья, было невероятным. И слова крупнолицего, по-юношески курчавого и бородатого Менделя Кантора – выражение обычного человеческого счастья, приправленного привычной еврейской иронией.

Облако дружной родственной зависти, вспорхнувшее вместе со звуками торжествующей скрипки, было легким и прозрачным. Все желали счастья маленькой девочке, окруженной пятью самыми близкими женщинами Менделя.

Пять изысканных женщин с тщательно уложенными волосами цвета воронова крыла: его три прекрасно образованных дочери, статная и стильная мадам Кантор, угрожающая миру взглядом двух шаровых молний и, конечно же, обожаемая мама Менделя, увлекающаяся утренним кофе и ночными сеансами некромантии.

– Ма шмэх? – проворковал Канторович, баюкая крошечную блондинку. – Ма шмэх? А?

Он закрыл глаза и с блаженной улыбкой прошептал:

– Шми Камилла.

А потом повторил громче, на весь зал, на весь город, на весь мир:

– Шми Камилла.

– Камилла? – горячо выдохнула мадам Кантор. – Что за имя Камилла? Камилла – это аптечная ромашка.

– Она такая беленькая, – простодушно сказал Кантор.

И все удивились этому простодушию, потому что уважаемый ребе Кантор был всегда собран и дипломатичен. А тут такая открытость, да еще на людях. Означать это могло только одно – крошечная блондинка Камилла распахнула запертое сердце банкира нараспашку.

– Ромашка – это же прекрасно, – поддержала Менделя его мама. – Мой Айзик обожал ромашки. Глупая, я упрекала его в скупости, я хотела розы, а он приносил ромашки. Это было до войны.

– До которой войны? – спросила мадам Кантор, взрывая перегревшиеся шаровые молнии. – Я потеряла счет этим войнам.

– Айзика с нами нет, – отозвалась мама Менделя. – И эта прощальная ромашка послана им.

Глаза пяти женщин семейства Кантор влажно заблестели. Горечь женских еврейских слез всегда остается свежей, несмотря на место и время.

Появление в университетской гимназии блондинки Камиллы вызвало ощущение чуда, воспринятое благоговейно, потому что людям нужна красота, а тем более красота с лучезарной фамилией Кантор.

Камилла была слишком рассеянна, чтобы сосредоточиться на учебе. Ее изумрудные глаза сохраняли врожденную чистоту, с каждым годом лишь увеличивая количество каратов. Ни директор, ни учителя гимназии не имели к Камилле Кантор никаких претензий. Тройки Камиллы единодушно считались неповторимыми авторскими изделиями, не идущими ни в какое сравнение с пятерками отличников, скучных, как золотые ряды банковских слитков.

Некоторые отважные мальчики иногда оказывали ей знаки внимания, но чистые глаза Камиллы оставались по-прежнему невозмутимо рассеянными. Сразу после уроков Камиллу забирал коротко стриженый водитель со свернутым набок боксерским носом.

Но однажды Камилла влюбилась. В класс пришел молодой учитель математики. Любовь Камиллы была слегка капризной, она даже не могла назвать это чувство любовью. Просто она смотрела на учителя математики с интересом, которого раньше ни к кому не испытывала.

Учитель математики был похож на красавца Солаля из еврейского эпоса Альбера Коэна. Книга Флобера о мадам Бовари была издана до истории дипломата из Кефалонии, но в книжном шкафу отца Камилла обнаружила именно историю Солаля и погубленной им Арианы. И прочитала на одном дыхании.

И вот теперь неотразимый и коварный Солаль заявился к ним в класс, чтобы преподавать скучную до тошноты математику. Весь урок Камилла любовалась шелковистой бородкой Солаля, его выразительным вкрадчивым голосом, глянцевой смуглой кожей, легкой горбинкой носа. И особенно движениями гладких пальцев, длинных и украшенных аккуратными ногтями. Она вообразила эти пальцы на губах Арианы и ощутила волну жара, окатившую ее с ног до головы.

Вечером Камилла пришла к бабушке и попросила вызвать ей дух Солаля из Кефалонии.

– Солаля? – удивилась бабушка и погладила Камиллу по белокурой головке. – Но Солаля нет и никогда не было, это фантазия писателя.

– Он есть, – сказала Камилла. – Он учит нас математике.

– Хорошо, – сказала бабушка. – И о чем ты будешь говорить с Солалем?

– О дополнительных занятиях после уроков, – сказала Камилла. – Я ничего не понимаю в этой математике.

– Гораздо лучше, если твой отец обратится к директору гимназии, – сказала бабушка, – чтобы он сам выбрал тебе лучшего репетитора.

– Я передумала, – сказала Камилла. – Спокойной ночи, бабушка.

– Спокойной ночи, Камилла, – бабушка поцеловала Камиллу и прижала к себе. – Пусть тебе приснится тот, кого ты хочешь увидеть.

Камилла послушно кивнула, легла в постель и уснула. Солаль не приснился.

– Значит, я этого не хотела, – сделала простой вывод Камилла и никакого внимания на учителя математики больше не обращала.

Она была дочерью Менделя Кантора, который ставил только те цели, которые мог достичь. Математика для Камиллы просто перестала существовать. По окончании года учитель математики обязан был поставить Камилле двойку за полное незнание предмета. Но директор гимназии посоветовал ему этого не делать, поскольку школа зависела от помощи спонсоров, где первым значился Мендель Кантор.

Камилла окончила школу. И что делать дальше? Учиться Камилла не собиралась. На семейном совете она сказала это ясно и твердо. И эта прямота дочери Менделю Кантору понравилась.

Он взял Камиллу за руку и повел в свою любимую кондитерскую, чтобы отметить окончание школы. Эту кондитерскую он помнил еще ребенком. И за полвека в ней мало что изменилось.

– Я возьму оладьи из мацы с сыром, – заговорщицки прошептал Мендель Кантор. Попадая в кондитерскую детства, он снова становился ребенком. От оладьев из мацы с сыром оторваться просто невозможно.