Я всегда была уверена, что главное для женщины… - Вера Малярша

– Всем давать – сломается кровать, – отчебучила Шурка и бросила оранжевую кожуру в старинный камин.

– Неоклассицизм, – определила я, – глазурь на обожженной глине. Топка в центре, стеклянная.

Неоклассицизм камина пах Шуркиным апельсином.

Зимой Шурка ест апельсины вагонами. Начиталась книжек про здоровье. По ее волосам круглосуточно бродит обморочный запах цитруса.

– Вер, хочешь? – Шурка протянула половину апельсина.

Я жую апельсин и чувствую, что мне совершенно не хочется работать. В сказках никто не работает. Там или щуку ловят, или на печи катаются, или в принцев влюбляются.

Я оглядела бригаду в поисках принца.

Игната Тимофеевича я вычеркнула сходу, наш бригадир любит баб и постарше и поярче. Винтажных марципановых теток. Мы с Шуркой не канаем.

Остается двое. Штукатур-сопловщик по фамилии Онегин и моторист Карачун.

Онегин любит кибернетику, всюду таскается с саперной лопаткой планшета и ловко окапывается в социальных сетях. Онегин для земной любви потерян. Он воспринимает женщин только через строчки эсэмэсок. Он готов эти дурацкие строчки заучивать, вынюхивать, пробовать на язык и склонять дам к виртуальному сексу.

Мы Онегина спрашивали, что такое виртуальный секс?

Онегин нагло щурился и сладко улыбался. Ну и ладно. Я и сама знаю, что такое виртуальный секс, и могу пояснить на примере Онегина.

Сидит Онегин у компьютера и варит очередной даме сердца свою липкую любовную карамель. А дама сердца, между прочим, находится от него аж за тысячу верст. Заварила себе эта дама чай для похудения, натянула на спину собачий пояс от радикулита, завиракс от герпеса на губу капнула. Чтобы время даром не терять. Соответственно, волосы у нее кое-как заколоты, сама без косметики, зато в белоснежном банном халате из турецкого отеля.

Проглотила дама восточные сладости от нашего Онегина, запила китайским чаем и вышивает ему ответную камасутру, про то, какая она томная, сонная, ароматная, с кудряшками и поволокой в глазах. И какие на ней ажурные чулочки с подвязками и белое бюстье.

И вот эти два вполне взрослых по паспорту человека сидят все свободное время у волшебного зеркальца и рисуют друг другу сливочные чмоки.

Вопрос: зачем это Онегину? Он ведь вовсе не дурак и не урод. С виду Онегин скандинавская обаяшка, соломенные кудри, золотистый загар. Еще и трубку начал курить. Он себя в профиль фоткает со шкиперской носогрейкой в зубах. Дебил. Вычеркиваю.

Теперь Карачун. Это обычный трамвайный хам. Охмуряет или веснушчатых ремесленниц в кислотных косухах или загнанных жизнью вдов, мастериц сахарного самогона.

Самогон вдовы очищают до целомудренной стерильности крупицами марганцовки и молоком. Они идут за Карачуном как за идолом. Его вокальная жиганская романтика и наколотая готика отворяют любые сердечные замки.

Смех у Карачуна хриплый, папиросы летают по губам птицами, а железные кости обтянуты обветренной до полярной свежести шкурой. Карачун востр в мыслях и ухватист в прыжке. Взгляд, само собой, гипнотический. Но меня это никак не цепляет. Вычеркнула без сожаления.

Я вообще уже давно вычеркнула из своей жизни длинный список мужчин. Это ленивые самовлюбленные чудовища, обожающие пиво, футбол и диван. Этих чудовищ нельзя называть принцами ни при каких условиях. Ни при каких! Даже в обмен на наше личное женское бессмертие.

– Ну, пролетариат, теперь махнем по маленькой, – деловито предложил Игнат Тимофеевич. – И марш за работу!

Мы спустились по кружевной винтовой лестнице в уютный бар, обшитый цветной пробкой.

На круглом дубовом столе стояли наполненные серебряные кубки.

– Ого, коньяк, – принюхалась Шурка. – Чей?

– Колхозный, – хрипло усмехнулся Карачун и потянулся к кубку.

– Пей, Шура, пей, – кивнул Игнат Тимофеевич. – Все одно пить тут некому.

– А охрана? – напомнила я.

– Откуда? – махнул рукой бригадир. – Тут же все на кнопках, датчиках и лазерах. Двадцать первый век.

Карачун махнул коньяк и облизнулся.

– По второй?

– Я больше не буду, – Онегин достал планшет, – погоду погляжу.

– Ага, погоду, – хмыкнула Шурка и подмигнула мне хитрым глазом. – Опять секс по переписке?

– Причем тут секс, – Онегин раскуривал свою ароматную трубку. – Циклона боюсь.

– Сопло застудишь? – в ладошку прыснула Шурка.

Слабая Шурка на коньяк, сто граммов ее с ног валит.

– Дура, – презрительно сказал Онегин, – компрессор разорвать может. Векторы давления накладываются. Ты в школе училась?

– Вер, чего он? – тут же протрезвела Шурка. – Я же пошутила.

– Так, давайте работать, – решительно вмешался Игнат Тимофеевич. – Вера с Шурой в гардеробной щель замазываете. Стремянку я принесу. Онегин колер подбирает. Карачун лампочки в парадной люстре вкручивает.

– Я моторист, – буркнул Карачун, – какие еще лампочки?

– Черт в мелочах, слышал про это? – сказал бригадир. – За лампочки оплачено. А стяжку завтра начнем.

Карачун мимоходом прижал Онегина к стене. Тот испуганно прикрыл собой планшет.

– Отойди от Онегина, – хмуро сказал Игнат Тимофеевич.

– А если нет?

– Отстраню от работы, – бригадир высморкался двумя пальцами в открытое винтажное окно. – Если еще не понял.

– Испугал, – проворчал Карачун, но Онегина отпустил.

Прошел час.

Я ковыряла шпателем угловую трещину. Черт бы ее подрал.

– Вер, ты чего? – Шурка смотрит на мои яростные движения.

– Шур, я больше не могу.

– Чего не можешь?

– Видеть эти рожи, – шпатель срывает неровные края трещины. – Никогда не думала, что могу так ненавидеть мужиков.

– Да брось ты, – Шурка навинчивает аппликатор. – Все они одинаковые, Вер. Ни манер, ни культуры. Я вот в театре год не была, а может и два, но все равно культурнее этого Онегина, согласись? У нас, у женщин врожденная культура.

– Да не в культуре тут дело, – я отбиваю канаву бывшей трещины малярным скотчем. – А в отсутствии мужской натуры. Натура и есть главная черта мужчины.

– Что это еще за натура? – Шурка вставляет акриловый патрон в пистолет.

– Мужская натура – это и надежность, и прямота, и решительность. И скромность, и достоинство, и сила. Господи, я могу перечислять все эти качества до ночи. А эти рожи? Тьфу! Не могу я больше с этим мириться. Уйду я, Шур.

– Куда?

– В стюардессы, – сказала я. – Брошу мир к своим ногам.

Шурка начинает хохотать. Сползает широким задом на наборный паркет.

– Чего ты ржешь? – вначале набрасываюсь я на нее.

– Вер, можно тебя спросить?

– Ну.

– Ты давно с мужиками спала? – Шурка вытирает набежавшие слезы и достает из кармана комбинезона апельсин.

– А тебе-то что?

– Срочно переспи, – советует Шурка. – Полегчает.

– А тебе полегчало, да? – снова завожусь я.

– Еще как, – кивает Шурка. – Реально другой человек. Один раз в неделю.

– Что один раз в неделю?

– А то самое, – хмыкает Шурка и важно чистит апельсин.

– С кем?

– Две смены, это четыре человека.

Шурка смотрит на мой перекошенный взгляд и, вздохнув, объясняет:

– Короче, пошла я на депутатскую автостоянку и познакомилась с ихними сторожами. Сторожами там все сплошь военные пенсионеры. Они же рано на пенсию уходят. Веселые, накачанные.

– Так ты сразу с четырьмя? – бледнею я.

– Вер, ты в своем уме? По очереди. У каждого своя неделя. Уж в чем, а в дисциплине военным равных нет.

Я молчу.

– Буквально, как пацаны, буквально, – мечтательно говорит Шурка. – Прикалывать обожают. Мне и в «мерседесах», и в БМВ, и в «тойотах» разных посидеть дают. А иногда и поваляться, если кузов – универсал, – глаза Шурки становятся лукавыми.

– Прихватят вас ненароком какой-нибудь депутат в своем «мерседесе»? – говорю я. – Не рассчитаетесь.

– Я тебя умоляю, – Шурка ломает апельсин на две части. – А хочешь, я и тебя с ними познакомлю? Пока ты еще не стюардесса?

– Ничего ты, Шурка, не поняла, – машу я рукой и ем апельсин.

Прошел еще час.

Обед.

Мы с Шуркой выбрались на крышу и лежали на горячих листах меди. Медная крыша рождала волнение весенней атмосферы, и окружающая действительность казалось мне размытой и плывущей.

– Я растворяюсь, Шурка, – прошептала я сухими губами. – Прощай. Я не хочу возвращаться в мир, населенный стариками, женщинами и детьми. Я сохраню в своей угасающей памяти все лучшее, что было связано в моей жизни с настоящими мужчинами. Их было немного, но все они безупречны, красивы и умны.

– А что же, Вер, они тебя бросили? – спросила Шурка, – если они такие хорошие, как ты говоришь?

– Причина была не в них, а во мне, – сказала я, – потому что в отличие от них я была не безупречна, не красива и не умна.

И тут на меня упала связка веревок.

А потом, как с неба, на медь крыши свалился парень в синем джинсовом комбинезоне. Волосы придавлены бейсболкой. На носу солнечные очки, удлиненной формы, прозрачные, с яркими изломами и углами.