Олег Черниговский: Клубок Сварога - Виктор Поротников

- Почто Глеб не отправился в поход, а прислал вместо себя воеводу Никифора?

- На то была воля батюшки нашего, - ответил Олег. - В степях под Переяславлем орда половецкая объявилась, ждёт чего-то. Вот Глебу и было велено держать войско наготове, чтобы в случае опасности преградить путь степнякам. Никифор ведь только половину переяславской дружины в поход повёл.

- Брат твой младший Ярослав тоже в поход не выступил почему-то? - недоумевал Владимир. - Мурому-то какой враг угрожает? Мордва, что ли?

- Ярослав и рад бы идти в Богемию с дружиной, но не было ему на то отцовского повеления, - сказал Олег. - И Давыду тоже было велено стеречь Новгород от происков полоцкого князя, а о походе на чехов и не помышлять. Виделся я с Давыдом перед выступлением к Киеву.

- По-моему, не годится Давыд для стола новгородского, - откровенно заявил Владимир. - Новгороду нужен князь-воитель, ибо соседи там воинственные, а Давыд не таковский. С неохотой он за меч берётся. Вот Глеб в Новгороде был на своём месте, как он лихо разгромил Всеслава на речке Коземли!

И Владимир с увлечением принялся описывать подробности семилетней давности битвы, участником которой он не был, но был наслышан о ней от Глебовых дружинников, перебравшихся вместе со своим князем па Новгорода в Переяславль.

Олег кивал головой, внимая Владимиру, который не скрывал того, как он завидует Глебу, победившему в тяжелейшей сече самого Всеслава Полоцкого! Владимир был весь в этом, горячий стремительный, не мысливший себе жизни без войны и оружия!

Олег вдруг поймал на себе внимательный взгляд Гиты, которая сидела на стуле чуть позади Владимира. Тот не мог видеть выражение её красивых карих глаз, увлечённый собственным рассказом. Олег же прочёл во взгляде Гиты: тяготит её присутствие мужа, не позволявшего ей вдоволь наговориться с Олегом. И ещё, по глазам Гиты было видно, что она хочет сказать нечто важное, но не может это сделать при супруге.

Олег, научившийся у мачехи языку мимики, постарался незаметно взглядом сказать Гите, что хоть он и беседует с Владимиром, но видит только её и думает только о ней. А когда Владимир повёл Олега в оружейную комнату, Гита, уловив момент, крепко пожала руку Олега своей маленькой ручкой. На этот жест искренней симпатии Олег ответил таким пылким взглядом, что у Гиты щеки зарделись румянцем. Уходя к себе на женскую половину, она тоже взглядом дала понять Олегу, что ей приятно его молчаливое признание и взаимность, коей она от него ждала и дождалась.

«Дивная! Прелестная! - думал о Гите Олег, поглядывая на Владимира с лёгким сожалением. - А этот дурень, похоже, даже не распознал в своей супруге её необыкновенность! Он, небось, о конях больше заботится, чем о жене своей».

Владимир же, не замечая отрешённого взгляда Олега, с увлечением показывал ему варяжские и фряжские мечи, изогнутые половецкие сабли, топоры и палицы на длинных рукоятках. В оружейной комнате было на что посмотреть!

На ужин Владимир пригласил всех воевод и владимирских бояр[17]. Приглашён был и польский посол.

Застолье после нескольких заздравных чаш превратилось в шумное сборище орущих, спорящих и распевающих песни мужей.

Владимир, видя, что Олег с явно скучающим видом взирает на все происходящее в пиршественном зале, наклонился к его плечу и тихо сообщил, что, мол, Гита желает показать греческие и латинские книги, привезённые ею из Англии.

Молодая челядинка[18] провела Олега полутёмными переходами, где скрипели половицы под ногами и пахло мышами, к лестнице, ведущей на второй ярус терема. Подобрав подол длинного платья, служанка стала осторожно подниматься наверх, освещая себе путь горящей свечой. Олег, топая сапогами, шёл следом.

Жилище владимирского князя очень напоминало Олегу его ростовский терем, такой же тесный и мрачноватый. Вот только в его тереме сверчки были не столь голосисты, как здесь.

С тягучим скрипом отворилась тяжёлая дверь в покой княгини. Челядинка посторонилась, пропуская Олега вперёд.

Олег ступил через порог, склонив голову в низком дверном проёме.

Служанка не последовала за Олегом. Видимо, исполняя повеление своей госпожи, она молча затворила дверь и бесшумно удалилась.

Гита сидела в кресле столь изящном, что всякая мелочь в сочленениях спинки, ножек и подлокотников радовала глаз той скрупулёзной соразмерностью, какая присуща творениям знаменитых мастеров. На княгине был сиреневый просторный сарафан и белая накидка на голове, скреплённая на лбу золотым обручем. Из-под сарафана выглядывали носки кожаных башмачков, слегка повёрнутые набок и плотно прижатые друг к другу: княгиня восседала в кресле не прямо, а немного склонившись вправо, опираясь локтём на маленькую подушку.

Гита читала: рядом на столе среди прочих книг, обтянутых потемневшей от времени телячьей кожей, лежала книга, раскрытая как раз посередине.

Греческий светильник в виде сосуда с одной ручкой тускло горел, распространяя запах конопляного масла. Его света едва хватало, чтобы осветить половину светлицы от одного столба, поддерживавшего потолочные балки, до другого.

Гита предложила Олегу сесть там, где ему удобно, стала рассказывать про книги, которые служат ей грустным напоминанием об утраченной родине, делилась впечатлениями обо всем увиденном на Руси… Ей все-таки одиноко здесь, несмотря на то что русские люди необычайно приветливы. Она очень скучает по морю и по вересковым пустошам, скучает по братьям и сёстрам, оставшимся в Дании у короля Свена. И ещё она постоянно думает об Олеге после той самой первой их встречи в Новгороде.

Последние слова Гита произнесла очень тихо и сразу же смолкла, смутившись.

У Олега от волнения перехватило дыхание и сердцу вдруг стало тесно в груди. Он тоже часто вспоминал кареглазую дочь короля Гарольда[19], не по годам серьёзную, преисполненную душевной стойкости при кажущейся телесной хрупкости. Этим Гита сильно отличалась от русских княжон и боярышень. Ещё в ней было нечто такое, что поразило Олега с самой первой встречи. Взгляд Гиты завораживал, улыбка обезоруживала, а интонация голоса пробуждала в душе Олега какое-то сладкое томление. Он был готов внимать ей бесконечно и бесконечно был готов её созерцать!

Видимо, все эти чувства отразились у Олега на лице, поскольку Гита, уже не пряча глаз, спросила:

- А ты вспоминал обо мне хоть иногда?

- Ответить «нет» значило бы солгать, ответить «да» значило бы не сказать всей правды, - ответил Олег, пожирая Гиту взглядом. - Я думаю о тебе постоянно. Ты даже снилась мне несколько раз.

В следующий миг Олег устремился к Гите и упал перед ней на колени, стиснув её нежные ручки в своих ладонях. Им вдруг овладел такой душевный трепет, словно перед ним сидела не обычная смертная женщина, а сказочная фея из саксонских баллад, которые часто пела Олегу мачеха.

Было трудно говорить и ещё труднее молчать.

- Почему меня отдали в жены Владимиру, а не тебе? - печально прошептала Гита и что-то добавила по-английски, проведя рукой по волосам Олега.

В этот момент в дверь три раза тихонько стукнули.

Видимо, это была служанка Гиты, так как Гита поднялась с кресла, прошептав Олегу:

- Тебе пора.

Но сама продолжала держать его за руку.

Олег притянул Гиту к себе, обняв за плечи. Женщина запрокинула голову, подставляя ему губы. Долгий пламенный поцелуй растворил их друг в друге. Вновь раздался тихий стук в дверь, но они уже не обратили на это внимания.

Глава вторая. БИТВА ПРИ ОЛОМОУЦЕ.

Русское войско вступило в Польшу, но польского войска под Сандомиром не оказалось.

Стало известно, что поморяне[20] в очередной раз совершили набег на владения польского князя, и поэтому Болеслав спешно увёл войско на защиту своей столицы. Для войны с чехами собиралось другое войско, во главе которого должен был встать брат Болеслава, Владислав.

Дыглош, переговоривший с сандомирским воеводой, сказал русичам, что им придётся двигаться к городу Калишу, где пребывает Владислав.

На пути к Калишу русским полкам пришлось переправляться через реки Вислу и Варту, что замедлило их движение. Повсюду в польских городах и селениях на русичей взирали с недоверием и опаской. Это была, так называемая, Малая Польша, куда не раз ходили войной русские князья, начиная с Ярослава Мудрого и его брата Мстислава Храброго.

Земли по реке Буг входили в состав Руси со времён Владимира Святого, как и восточные предгорья Угорских гор[21]. Однако польские князья неоднократно пытались отвоевать Побужье у киевских князей, зарились они и на червенские города, что стояли у притоков Вислы по рекам Сан и Вепш. Население в этих неспокойных краях было смешанным: диалект западных славян давно смешался с диалектом живущих здесь издревле волынян и бужан, восточнославянских племён. Противостояние поляков с русами, несмотря на родственные браки, обострялось ещё из-за того, что польские князья исповедовали католицизм, в то время как на Руси было распространено православие.