Блаженство (сборник) - Дмитрий Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двенадцатая баллада
Хорошо, говорю. Хорошо, говорю тогда. Беспощадность вашу могу понять я. Но допустим, что я отрекся от моего труда и нашел себе другое занятье. Воздержусь от врак, позабуду, что я вам враг, буду низко кланяться всем прохожим. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Сохранить тебе жизнь мы никак не можем.
Хорошо, говорю. Хорошо, говорю я им. Поднимаю лапки, нет разговору. Но допустим, я буду неслышен, буду незрим, уползу куда-нибудь в щелку, в нору, стану тише воды и ниже травы, как рак. Превращусь в тритона, в пейзаж, в топоним. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Только полная сдача и смерть, ты понял?
Хорошо, говорю. Хорошо же, я им шепчу. Все уже повисло на паутинке. Но допустим, я сдамся, допустим, я сам себя растопчу, но допустим, я вычищу вам ботинки! Ради собственных ваших женщин, детей, стариков, калек: что вам проку во мне, уроде, юроде?
Нет, они говорят. Без отсрочек, враз и навек. Чтоб таких, как ты, вообще не стало в природе.
Ну так что же, я говорю. Ну так что же-с, я в ответ говорю. О как много попыток, как мало проку-с. Это значит, придется мне вам и вашему королю в сотый раз показывать этот фокус. Запускать во вселенную мелкую крошку из ваших тел, низводить вас до статуса звездной пыли. То есть можно подумать, что мне приятно. Я не хотел, но не я виноват, что вы все забыли! Раз-два-три. Посчитать расстояние по прямой. Небольшая вспышка в точке прицела. До чего надоело, Господи Боже мой. Не поверишь, Боже, как надоело.
Тринадцатая баллада
О, как все ликовало в первые пять минутПосле того как, бывало, на фиг меня пошлютИли даже дадут по роже (такое бывало тоже),Почву обыденности разрыв гордым словом «Разрыв».
Правду сказать, я люблю разрывы! Решительный взмах метлы!Они подтверждают нам, что мы живы, когда мы уже мертвы.И сколько, братцы, было свободы, когда сквозь вешние водыИдешь, бывало, ночной Москвой – отвергнутый, но живой!
В первые пять минут не больно, поскольку действует шок.В первые пять минут так вольно, словно сбросил мешок.Это потом ты поймешь, что вместо, скажем, мешка асбестаТеперь несешь железобетон; но это потом, потом.Хотя обладаю беззлобным нравом, я все-таки не святойИ чувствую себя правым только рядом с неправотой,Так что хамство на грани порно мне нравственно благотворно,Как завершал еще Томас Манн не помню какой роман.
Если честно, то так и с Богом (Господи, ты простишь?).Просишь, казалось бы, о немногом, а получаешь шиш.Тогда ты громко хлопаешь дверью и говоришь «Не верю»,Как режиссер, когда травести рявкает «Отпусти!».
В первые пять минут отлично. Вьюга, и черт бы с ней.В первые пять минут обычно думаешь: «Так честней.Сгинули Рим, Вавилон, Эллада. Бессмертья нет и не надо.Другие молятся палачу – и ладно! Я не хочу».
Потом, конечно, приходит опыт, словно солдат с войны.Потом прорезывается шепот чувства личной вины.Потом вспоминаешь, как было славно еще довольно недавно.А если вспомнится, как давно, – становится все равно,
И ты плюешь на всякую гордость, твердость и трам-пам-пам,И виноватясь, сутулясь, горбясь, ползешь припадать к стопам,И по усмешке в обычном стиле видишь: тебя простили,И в общем, в первые пять минут приятно, чего уж тут.
Пятнадцатая баллада
Я в Риме был бы раб – фракиец, иудейИль кто-нибудь еще из тех недолюдей,У коих на лице читается «Не трогай»,Хотя клеймо на лбу читается «Владей».Владеющему мной уже не до меня —В империю пришли дурные времена:Часами он сидит в саду, укрывшись тогой,Лишь изредка зовет и требует вина.
Когда бы Рим не стал постыдно-мягкотел,Когда бы кто-то здесь чего-нибудь хотел,Когда бы дряхлый мир, застывший помертвело,Задумал отдалить бесславный свой удел, —Я разбудил бы их, забывших даже грех,Влил новое вино в потрескавшийся мех:Ведь мой народ не стар! Но Риму нету дела —До трещин, до прорех, до варваров, до всех.
Что можно объяснить владеющему мной?Он смотрит на закат, пурпурно-ледяной,На Вакха-толстяка, увенчанного лавром,С отломанной рукой и треснувшей спиной;Но что разбудит в нем пустого сада вид?Поэзию? Он был когда-то даровит,Но все перезабыл… И тут приходит варвар:Сжигает дом и мне «Свободен» говорит.
Свободен, говоришь? Такую ерундуВ бреду не выдумать. Куда теперь пойду?Назад, во Фракию, к ее неумолимымГорам и воинам, к слепому их суду?Как оправдаться мне за то, что был в плену?Припомнят ли меня или мою вину?И что мне Фракия, отравленному Римом —Презреньем и тоской идущего ко дну?
И варвар, свысока взирая на раба,Носящего клеймо посередине лба,Дивился бы, что раб дерется лучше римлянЗа римские права, гроба и погреба;Свободен, говоришь? Валяй, поговорим.Я в Риме был бы раб, но это был бы Рим —Развратен, обречен, разгромлен и задымлен,И невосстановим, и вряд ли повторим.
Я в Риме был бы раб, бесправен и раздет,И мной бы помыкал рехнувшийся поэт,Но это мой удел, другого мне не надо,А в мире варваров мне вовсе места нет —И видя пришлецов, толпящихся кругом,Я с ними бился бы бок о бок с тем врагом,Которого привык считать исчадьем ада,Поскольку не имел понятья о другом.
Когда б я был ацтек – за дерзостность словесЯ был бы осужден; меня бы спас Кортес,Он выгнал бы жрецов, разбил запасы зелийИ выпустил меня – «Беги и славь прогресс!».Он удивился бы и потемнел лицом,Узрев меня в бою бок о бок с тем жрецом,Который бы меня казнил без угрызений,А я бы проклинал его перед концом.
На западе звезда. Какая тьма в саду!Ворчит хозяйский пес, предчувствуя беду.Хозяин мне кричит: «Вина, козлобородый!Заснул ты, что ли, там?» – И я ворчу: «Иду».По статуе ползет последний блик зари.Привет, грядущий гунн. Что хочешь разори,Но соблазнять не смей меня своей свободой.Уйди и даже слов таких не говори.
Шестнадцатая баллада
Война, война.С воинственным гиканьем пыльные племенаПрыгают в стремена.
На западном фронте без перемен: воюют нацмен и абориген,Пришлец и местный, чужой и свой, придонный и донный слой.Художник сдал боевой листок: «Запад есть Запад, Восток – Восток».На флаге колышется «Бей-спасай» и слышится «гей»-«банзай».Солдаты со временем входят в раж: дерясь по принципу «наш – не наш»,Родные окопы делят межой по принципу «свой-чужой».
Война, война.Сторон четыре, и каждая сторонаКроваво озарена.
На северном фронте без перемен: там амазонка и супермен.Крутые бабы палят в грудак всем, кто взглянул не так.В ночных утехах большой разброс: на женском фронте цветет лесбос,В мужских окопах царит содом, дополнен ручным трудом.«Все бабы суки!» – орет комдив, на полмгновенья опередивКомдившу, в грохоте и пыли визжащую: «Кобели!»
Война, война.Компания миротворцев окруженаВ районе Бородина.
На южном фронте без перемен: войну ведут буржуй и гамен,Там сводят счеты – точней, счета, – элита и нищета,На этом фронте всякий – герой, но перебежчик — каждый второй,И дым отслеживать не дает взаимный их переход:Вчерашний босс оказался бос, вчерашний бомж его перерос —Ломает руки информбюро, спецкор бросает перо.
Война, война.Посмотришь вокруг – кругом уже ни хрена,А только она одна.
На фронте восточном без перемен: распад и юность, расцвет и тлен,Бессильный опыт бьется с толпой молодости тупой.Дозор старперов поймал бойца – боец приполз навестить отца:Сперва с отцом обнялись в слезах, потом подрались в сердцах.Меж тем ряды стариков растут: едва двоих приберет инсульт —Перебегают три дурака, достигшие сорока.
Война, война.По левому флангу ко мне крадется жена.Она вооружена.
Лишь мы с тобою в кольце фронтов лежим в земле, как пара кротов,Лежим, и каждый новый фугас землей засыпает нас.Среди войны возрастов, полов, стальных стволов и больных головЛежим среди чужих оборон со всех четырех сторон.Мужик и баба, богач и голь, нацмен и Русь, седина и смоль,Лежим, которую ночь подряд штампуя новых солдат.Лежим, враги по всем четырем, никак объятий не раздерем,Пока орудий не навели на пядь ничейной земли.
Семнадцатая баллада