Блаженство (сборник) - Дмитрий Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ронсаровское
Как ребенок мучит кошку,Кошка – мышку,Так вы мучили меня —И внушили понемножкуМне мыслишку,Будто я вам не родня.
Пусть из высшей или низшей,Вещей, нищей —Но из касты я иной;Ваши общие законыМне знакомы,Но не властны надо мной.
Утешение изгоя:Все другое —От привычек до словец,Ни родства, ни растворенья,Ни стареньяИ ни смерти, наконец.
Только так во всякой травле —Прав, не прав ли —Обретается покой:Кроме как в сверхчеловеки,У калекиНет дороги никакой.
Но гляжу – седеет волос,Глохнет голос,Ломит кости ввечеру,Проступает милость к падшим,Злоба к младшим —Если так пойдет, умру.
Душит участь мировая,Накрывая,Как чужая простыня,И теперь не знаю даже,На хера жеВы так мучили меня.
«Без этого могу и без того…»
Без этого могу и без того.Вползаю в круг неслышащих, незрячих.Забыл слова, поскольку большинствоНе значит.
Раздерган звук, перезабыт язык,Распутица и пересортица.Мир стал полупрозрачен, он сквозит,Он портится. К зиме он смотрится
Как вырубленный, хилый березняк,Ползущий вдоль по всполью.Я вижу – все не так, но что не так —Не вспомню.
Чем жил – поумножали на нули,Не внемля ни мольбе, ни мимикрии.Ненужным объявили. Извели.Прикрыли.
И вот, смотря – уже и не смотря —На все, что столько раз предсказано,Еще я усмехнусь обрывком рта,Порадуюсь остатком разума,
Когда и вас, и ваши имена,И ваши сплющенные рылаНакроет тьма, которая меняДавно уже накрыла.
«Пришла зима…»
Пришла зима,Как будто никуда не уходила.На дне надежды, счастья и умаВсегда была нетающая льдина.
Сквозь этот парк, как на изнанке век,Сквозь нежность оперения лесногоВсе проступал какой-то мокрый снег,И мерзлый мех, и прочая основа.
Любовь пришла,Как будто никуда не уходила,Безжалостна, застенчива, смешна,Безвыходна, угрюма, нелюдима.
Сквозь тошноту и утренний озноб,Балет на льду и саван на саваннеВдруг проступает, глубже всех основ,Холст, на котором все нарисовали.
Сейчас они в зародыше. Но вотПойдут вразнос, сольются воедино —И смерть придет.А впрочем, и она не уходила.
«Он клянется, что будет ходить со своим фонарем…»
Он клянется, что будет ходить со своим фонарем,Даже если мы все перемрем,Он останется лектором, лекарем, поводырем,Без мяча и ворот вратарем,Так и будет ходить с фонарем над моим пустырем,Между знахарем и дикарем,Новым цирком и бывшим царем,На окраине мира, пропахшей сплошным ноябрем,Перегаром и нашатырем,Черноземом и нетопырем.
Вот уж где я не буду ходить со своим фонарем.Фонари мы туда не берем.Там уместнее будет ходить с кистенем, костылем,Реагировать, как костолом.Я не буду заглядывать в бельма раздувшихся харь,Я не буду возделывать гарь и воспитывать тварь,Причитать, припевать, пришепетывать, как пономарь.Не для этого мне мой фонарь.
Я выучусь петь, плясать, колотить, кусатьИ массе других вещей.А скоро я буду так хорошо писать,Что брошу писать вообще.
Турнирная таблица
Второй,Особо себя не мучая,Считает все это игройСлучая.Банальный случай, простой авось:Он явно лучший, но не склалось.Не сжал клешней, не прельстился бойней —Злато пышней,Серебро достойней.К тому ж пока он в силе,Красавец и герой.Ему не объяснили,Что второй – всегда второй.Третий – немолодой,Пожилой и тертый —Утешается мыслью той,Что он не четвертый.Тянет у стойкиКислый бурбон.«Все-таки в тройке», —Думает он.
Средний горд, что он не последний,И будет горд до скончанья дней.
Последний держится всех побе́дней,Хотя и выглядит победне́й.
«Я затравлен, я изувечен,Я свят и грешен,Я помидор среди огуречин,Вишня среди черешен!»
Первому утешаться нечем.Он безутешен.
«В левом углу двора шелудивый пес…»
В левом углу двора шелудивый пес, плотоядно скалясь, рвет поводок, как выжившая Муму. В правом углу с дрожащей улыбкой старец «не ругайся, брат, не ругайся» шепчет ему.
День-то еще какой – синева и золото, все прощайте, жгут листья, слезу вышибает любой пустяк, все как бы молит с дрожащей улыбкою о пощаде, а впрочем, если нельзя, то пускай уж так.
Старость, угрюма будь, непреклонна будь, нелюдима, брызгай слюной, прикидывайся тупой, грози клюкой молодым, проходящим мимо, глумись надо мной, чтоб не плакать мне над тобой.
Осень, слезлива будь, монотонна будь, опасайся цвета, не помни лета, медленно каменей. Не для того ли я сделал и с жизнью моей все это, чтобы, когда позовут, не жалеть о ней?
Учитесь у родины, зла ее и несчастья, белого неба, серого хлеба, черного льда. Но стать таким, чтоб не жалко было прощаться, может лишь то, что не кончится никогда.
«Я не стою и этих щедрот…»
Я не стою и этих щедрот —Долгой ночи, короткого лета.Потому что не так и не тот,И с младенчества чувствую это.
Что начну – обращается вспять.Что скажу – понимают превратно.Недосмотром иль милостью зватьТо, что я еще жив, – непонятно.
Но и весь этот царственный свод —Свод небес, перекрытий и правил —Откровенно не так и не тот.Я бы многое здесь переставил.
Я едва ли почел бы за честь —Даже если б встречали радушней —Принимать эту местность как естьИ еще оставаться в ладу с ней.
Вот о чем твоя вечная дрожь,Хилый стебель, возросший на камне:Как бесчувственен мир – и хорош!Как чувствителен я – но куда мне
До оснеженных этих ветвейИ до влажности их новогодней?Чем прекраснее вид, тем мертвей,Чем живучее – тем непригодней.
О, как пышно ликует разлад,Несовпад, мой единственный идол!От несчастной любви голосят,От счастливой – но кто ее видел?
И в единственный месяц в году,Щедро залитый, скупо прогретый,Все, что вечно со всем не в ладу,Зацветает от горечи этой.
Вся округа цветет, голося —Зелена, земляна, воробьина.Лишь об этом – черемуха вся,И каштан, и сирень, и рябина.
Чуть пойдет ворковать голубок,Чуть апрельская нега пригреет —О, как пышно цветет нелюбовь,О, как реет, и млеет, и блеет.
Нелюбовь – упоительный труд,И потомство оценит заслугуНашей общей негодности тутИ ненужности нашей друг другу.
«Не рвусь заканчивать то, что начато…»
Не рвусь заканчивать то, что начато.Живу, поденствуя и пасясь.Сижу, читаю Терри ПратчеттаИли раскладываю пасьянс.
Муза дремлет, а чуть разбудишь ее —Мямлит вяло, без куражу,Потому что близкое будущееОтменит все, что я скажу.
Я бы, может, и рад остаться там —В прочном прошлом, еще живом, —Но о семье писать в шестнадцатом?А о войне – в сороковом?
Сюжет и прочая рутина,Какую терпели до поры,Всем сразу сделалась противна —Как перед цунами мыть полы.
И лишь иногда, родные вы мои,Кой-как нащупывая ритм,Я думаю, что, если б вымыли…Как эта мысль меня томит!
Такая льстивая, заманчивая,Такая мерзостно-моя —Что зарифмовывая и заканчивая,Я кое-как свожу края.
Едет почва, трещит коновязь,Сам смущаюсь и бешусь.Пойти немедля сделать что-нибудь.Хоть эту чушь.
«Не для того, чтоб ярче проблистать…»
(Из цикла «Декларация независимости»)
Не для того, чтоб ярче проблистатьИль пару сундуков оставить детям, —Жить надо так, чтоб до смерти устать,И я как раз работаю над этим.
«Приговоренные к смерти, толстые он и она…»
Приговоренные к смерти, толстые он и она,Совокупляются, черти, после бутылки вина.
Чтобы потешить расстрельную братию,Всю корпорацию их носфератиюВ этот разок!Чтобы не скучно смотреть надзирателюБыло в глазок.
Приговоренные к смерти, не изменяясь в лице,В давке стоят на концерте, в пробке стоят на кольце,Зная, что участь любого творения —Смертная казнь через всех растворениеВ общей гнильце,Через паденье коня, аэробуса,Через укус крокодилуса, клопуса,Мухи цеце,Через крушение слуха и голоса,Через лишение духа и волоса,Фаллоса, логоса, эроса, локуса,Да и танатоса в самом конце.
Приговоренные к смерти спорят о завтрашнем дне.Тоже, эксперт на эксперте! Он вас застанет на дне!
Приговоренные к смерти преследуютВас и меня.Приговоренные к смерти обедают,Приговоренные к смерти не ведаютЧаса и дня.
О, как друг друга они отоваривают – в кровь, в кость, вкривь, вкось,К смерти друг друга они приговариваюти приговаривают: «Небось!»
Как я порою люблю человечество —Страшно сказать.Не за казачество, не за купечество,Не за понятия «Бог» и «Отечество»,Но за какое-то, блядь, молодечество,Еб твою мать.
«Вынь из меня все это – и что останется?..»
