На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее подняли, отнесли к канавке, дали напиться. Иванка растерла ей колено.
— Ничего, дочка, — утешала она, — лиха беда начало. Оно и в любви так: сначала стукнет по голове, закрутишься, как очумевший утенок, луна станет тебе вместо солнца, а солнце — вместо луны. А там, глядишь, впряжешься в работу с тем, от кого голова пошла кругом, машешь мотыгой, а сама думаешь: тот ли он самый, что вскружил мне голову, али не тот…
— Тот самый, не бойся, — откликнулся Мальо.
Посрамленная Елица сидела под деревом, глядя на работающих. Спины их перегибались сдержанно, в ритме замаха, не слишком склоняясь и не слишком распрямляясь, ноги переступали в точном соответствии с ударами мотыги, а позади оставалась свежевскопанная земля, лунки вокруг лоз и порубленные сорняки. Особенно хорошо работал Мальо. В поворотах высокой костистой фигуры сохранялось нечто от его обычной походки, только они подчинялись внутреннему ритму скупых движений. Казалось, что Мальо не идет, а плывет на сантиметр от земли, будто в состоянии невесомости. Рабочие штаны из чертовой кожи, рубаха из домашнего полотна и полотняная шапка придавали ему классический облик хозяина земли.
Такое же впечатление производила Иванка, потомственная спутница землероба, маленькая, жилистая, покорная на вид и в то же время полная жизненной энергии и воли. Она отставала от мужа на два-три шага, и это понятно — как-никак мужская сила есть мужская сила. Но несмотря на то, что она семенила позади и взмахивала чаще, Иванка не отставала от общего ритма, и в этом был какой-то тихий, воспитанный самой судьбой стоицизм.
По-другому работал дядя Нягол. Елица впервые видела его раздетым. Крутая спина с крупными лопатками говорила о силе и упорстве уверенного в себе человека: Нягол тоже умело перехватывал мотыгу на ходу, так же ловко переступал, зарываясь ногами во свежевскопанную землю. Но сравнивая его работу с работой остальных, Елица быстро обнаружила разницу: Нягол поднимал мотыгу как-то резче и выше, чем Мальо, хотя был меньше ростом и опускал ее тоже резко, в то время как у Мальо мотыга, казалось, сама летела к земле. И головы они держали по-разному: у Мальо она была опущена слегка покачивалась в такт движениям, а у дяди высоко поднята, вздрагивала при каждом ударе мотыгой о землю.
Копщики уходили все дальше, вслушиваясь в постукивание мотыг, Елица позабыла о боли в колене и взялась за свою мотыжку. На этот раз острие повернулось правильно, ударило в нескольких пядях от ее ног, но вонзилось в каменистую почву всего на несколько сантиметров. Елица невольно вздохнула: сопротивляется земля.
Отдохнули, поставили Елицу между Иванкой и Няголом и начали новые ряды в обратную сторону У Елицы уже хорошо получалось, удары ее попадали куда нужно, только вот с ногами она все путалась: как подойдет время шагнуть, она озадаченно останавливалась и делала непостижимое — шагала правой ногой, перехватив рукоять мотыги левой рукой. Нягол поправлял ее, а Иванка ободряюще ворковала: смени, дочка, руки, я в свое время сколько раз хваталась за мотыгу наперекосяк, а отец подсмеивался: ты левой ногой в правую калошу! А ведь босиком ходили, какие там калоши!
Не успели пройти и четверти ряда, как Елица начала угрожающе отставать. Под мышками стало мокро, лицо пылало, по спине поползла первая крупная капля пота. Дыхание становилось все короче, язык разбух, а тело одеревенело.
Остальные подождали, пока она отдохнет, советовали не спешить: как-никак в этом деле она новичок. Елица слышала слова, но не понимала их смысла, потому что у нее было одно желание — совладать с дыханием. Она все чаще останавливалась передохнуть, пока не осталась одна на нескончаемом ряде. Ей удалось дойти до заветной канавки. Силы вдруг оставили ее, она выронила мотыгу и упала навзничь.
Первым ее ощущением было, что земля вспучивается и уменьшается в такт с ее дыханием, а стоило ей посмотреть в сторону, как она видела, что и виноградник раскачивается. Только небо, бездонное, необъятное, неподвижно висело над нею, над виноградником и горами, над всем миром. Было удивительно, что вместо ужаса этот синий омут вселял в нее чувство нежности и покоя; из перевернутой вверх дном идеальной и колоссальной бездны мирно струилось тепло, свет и воздух, хлеб наш небесный. Елица поглощала его и он возрождал ее к жизни, вливал в тело силы, тянувшие ее прочь от песчаной земной постели. Но она не спешила, следя взглядом за низким облачком — куделькой, оторвавшейся от веретена старушки-богини. Облачко висело неподвижно посреди синевы, белое, прозрачное, а Елице казалось, что оно соткано и отправлено ввысь каким-нибудь ручейком…
В полдень они сели перекусить, а потом легла под черешней отдохнуть. Первой заснула Иванка, а за нею и Мальо. Елица прикорнула в неудобной позе и затихла.
Нягол растянулся на спине. Он устал, правда, меньше, чем ожидал, и теперь мысленно оглядывал знакомые с детства места.
Виноградник Иванки лежал на склонах над селом. Здесь все было ухожено и обжито: подпорные стены и канавки, поросшие ломоносом и терном межи, сырые весной и сухие летом овраги — убежище птиц, ежей, черепах, где в каменистых местах водились ласки. И стар, и млад- все любили эти места. Внизу лежала речная долина, сельские пастбища и пашня. В этих песчаных землях, уходящих ввысь и исчезающих в буйной чащобе, было что-то исключительное, особенное, возвышенное. Здесь рано по весне воздух оглашали детские голоса — детвора собирала подснежники, крокусы и фиалки. Земля лежала еще сырая, чуть согретая солнцем, чувствовался запах тронувшейся мезги, кора на деревьях и кустарниках казалась совсем тонкой, будто подмытой изнутри, в долах клокотала прозрачная вода, обрубки виноградных лоз были похожи на старых воинов, присевших на отдых после похода.
Летом здесь сильно печет, ручьи иссякают, а с ними и детский гомон. Только кое-где мелькают мужские шапки да женские косынки — наступает пора, которой, вероятно, болгарин и обязан поговоркой: «И зачем мне виноградник на круче…»
Но приходила осень. Спелый виноград становился прозрачным, поздние яблоки и груши таяли во рту, желтыми сердечками выглядывала из листвы айва, лопалась волосатая изнутри бронь орехов, упоительно пахло переспелой полынью. И тогда к виноградникам тянулись целые семейные флотилии — на телегах, к которым были крепко-накрепко привязаны небольшие кадушки, с
