Джон Леннон в моей жизни - Пит Шоттон

Вместе со все возрастающим числом местных подростков я стал часто заходить в «Пещеру» на концерты БИТЛЗ. То, что я работал в ночную смену, давало мне возможность быть с Джоном после обеденного выступления и посвящать остаток дня нашим обычным поискам развлечений и приключений.

К тому времени популярность Джона, главным образом у женской аудитории, уже достигла солидных размеров. И со своей обычной щедростью Джон всегда подбивал меня разделить с ним его долю.

Обычно девушки приходили в «Пещеру» парами и поэтому, заметив нечто подходящее, Джон спрашивал мое мнение о ее подружке. Если она меня не устраивала, мне достаточно было сказать: «Нет, посмотри вон на тех двух…» Самым главным для него было наше взаимное согласие своим выбором.

После того, как мы находили то, что искали, счастливые победительницы, как правило, приводили нас к себе домой в маленькую спальню. Нередко эти девушки не только жили вместе, но и спали в одной постели на двоих. В результате, вскоре мы всей толпой заваливались на одну кровать и проводили остаток дня, предаваясь любви в «большой и счастливой» куче-мале.

И хотя эти веселые эскапады чаще всего были одноразовыми мероприятиями, мы с Джоном довольно надолго полюбили компанию двух девушек, работавших в стриптизе, которые жили в одной квартире, удобно расположенной в нескольких шагах от кафе «Старуха». Пэт и Джин одно время были манекенщицами и прошли школу самого первого в Мерсисайде ночного клуба. Они были очень своенравны и остры на язык и не заботились о том, что о них думают — а в те дни их профессия вызывала глубокие подозрения добропорядочных жителей Ливерпуля. Именно поэтому Джон и обращался с Пэт и Джин со всем уважением, которое только был способен уделить обычной женщине. Он считал их чуть ли не родными душами — своими в доску — и заслуживающими гораздо меньше презрения, чем так называемые «респектабельные девушки», которых он, тем не менее, всегда с радостью «прихватывал».

Пэт и Джин устраивали нам задушевный стриптиз на дому, полностью подготавливая нас с Джоном к безумным сценам, неизменно следовавшим за этим. Обе обладали роскошнейшими телами и беззастенчивой страстью к половым сношениям, крайне редко встречавшейся у молодых женщин и девушек, во всяком случае, нам с Джоном, в те мрачные времена.

Но, несмотря на столь притягательный соблазн, а, быть может, именно из-за него, моя близость с Джин началась довольно пессимистично, когда мой член упорно не хотел напрячься в нужное время. Тогда Джин попыталась подбодрить меня, поведав, что один из Битлов (его имя останется тайной) испытывал точно такие же трудности при своей первой попытке.

Помимо успешного соблазнения «пещерных» обитательниц, однажды вечером я впервые ощутил, что БИТЛЗ становятся чем-то неординарным — когда я, по обыкновению, вкалывал в «Старухе». В кафе вошла толпа девиц — выпить кофе — с сумками, на которых были вышиты различные надписи. С великим удивлением и восхищением я прочел: «Я люблю Джона!», «Я люблю Пола!» — и «Я люблю БИТЛЗ!».

Эта доисторическая манифестация «увековечивания БИТЛЗ» предвещала скорое превращение группы в народных героев Ливерпуля: все моложе двадцати пяти вдруг начали говорить о БИТЛЗ, во всяком случае, так это выглядело. Дошли эти разговоры и до слуха 28-летнего Брайана Эпстайна. И хотя его магазин NEMS находился в каких-то ста метрах от «Пещеры», миры БИТЛЗ и Эпстайна в остальных отношениях были бесконечно далеки.

На первый взгляд, Брайан Эпстайн мог показаться сплошным перечнем того, что Джон всей душой презирал: своим аккуратным светским акцентом, безупречной прической и костюмом и чопорными и учтивыми манерами. Брайан определенно попахивал респектабельностью. Вместе с тем, едва ли можно было ожидать от столь представительного горожанина чего-то иного, кроме неприязни к неопрятному, неуважительному и сквернословящему Джону Леннону. И хотя остается фактом то, что семья Брайана — неважно, что они евреи — относилась к той же социальной прослойке, что и Мими, главным отличием было то, что Джон всегда отвергал все, так усердно культивируемое Брайаном.

Странная прихоть, затащившая благородного и застенчивого продавца грампластинок в сырое мрачное подземелье, была порождена добросовестным правилом ВСЕГДА удовлетворять покупательский спрос, и, естественно, он решил узнать подробности о немецком сингле, для того, чтобы выписать его для своего магазина, у самих странно именуемых БИТЛЗ. Вряд ли бы он захотел вернуться туда еще раз или даже отсидеть целое отделение, если бы не одно обстоятельство: он не мог отвести глаз от Джона Уинстона Леннона.

То, что Брайан Эпстайн был гомосексуалистом, мало удивит (не то что шокирует) большинство нынешних читателей, а тогда, в Ливерпуле 61-го года, «гомики» считались чем-то НЕЕСТЕСТВЕННЫМ, и все, страдавшие этим, предусмотрительно держали ЭТО в страшной тайне. (В те дни на стороне «гомосековых побоищ» стоял закон; гомосексуализм по-прежнему считался уголовным преступлением, а насилие, шантаж и домогательство были неотъемлемой частью жизни гомосексуалистов.) Но не будь Брайан гомосексуалистом, вполне возможно, что никто за пределами Ливерпуля или Гамбурга так никогда и не услышал бы о БИТЛЗ и история поп-музыки — равно как и история вообще — могла бы пойти совсем иным путем.

Как Брайан позже признался Джону, первое время музыка БИТЛЗ интересовала его меньше всего. Его также не слишком впечатлило симпатичное личико Пола, простодушие и молодость Джорджа и даже хваленое «угрюмое великолепие» Пита Беста. Брайан был не просто гомосексуалистом; его сексуальное возбуждение определялось именно тем, что оскорбляло и угрожало ему: вульгарность, наглость, грубость и агрессивность, столь богато воплощенные в лице ритм-гитариста БИТЛЗ. И с того момента, как Брайан увидел этих четырех оборванцев в кожаных куртках, его окончательно и бесповоротно загипнотизировал тот, чье поведение больше всего походило на поведение зверя, загнанного в клетку.

При последующих посещениях «Пещеры», фантазии Брайана о возможной близости с Джоном еще больше распалились и открытием ряда других его качеств: остроумия, интеллекта, чувствительности и сырого, неотшлифованного таланта. И вот, в конце концов, Брайан, чей опыт и понятие о менеджменте равнялись большому нулю, решил стать менеджером БИТЛЗ.

Конечно же, Гарри и Квини Эпстайн испытали серьезное огорчение, когда узнали, что их старший сын путается с бандой хулиганов, играющих рок-н-ролл в грязном подвале на Мэтью-стрит. Но для такого прилежного мальчика, как Брайан, крушение надежд, возлагавшихся на него его респектабельной еврейской семьей, было вызвано ни много, ни мало, как пылкой страстью.