Джон Леннон в моей жизни - Пит Шоттон

На занятиях по каллиграфии Джон должен был проводить большую часть времени за вычислением размеров различных букв алфавита.

«Это все та же проклятая арифметика», — ворчал он.

Даже когда он получал возможность порисовать, его отчитывали за нетрадиционное чувство пропорции и перспективы, которые, как говорили преподаватели, были просто «НЕНОРМАЛЬНЫМИ».

Все это привело к тому, что Джон стал «срываться» с занятий еще чаще, чем в Квари Бэнк. Но здесь уже не было директоров, которые пригрозили бы ему розгами, и он безнадежно все больше и больше отставал по всем предметам.

К концу первого года учебы в Художественном колледже язвительность и цинизм Джона успели приобрести устрашающие размеры. И тут — 15 июля 1958 года — его жизнь потрясла трагедия.

Была теплая субботняя ночь и, не имея никаких планов, я решил заскочить к Найджелу Уэлли. Как только он открыл дверь, я понял, что произошло нечто ужасное. Он был очень бледен и сильно дрожал.

«Маму Джона… — сказал он, — только что убили…»

Пока я пытался осознать эту страшную новость, Найдж сбивчиво рассказал, что час или два назад он заходил к Джону, но не застал его, а встретился с Мими и Джулией, весело болтавшими у ворот сада. (По горькой иронии судьбы, Джон проводил тот уикэнд в Аллертоне, в доме Джулии). Джулия уже собиралась домой и Найджел предложил проводить ее до автобусной остановки. Они обменялись несколькими шутками, после чего Джулия попрощалась и начала переходить Менлав-авеню.

В следующую секунду Найдж услышал визг тормозов. Оглянувшись, он увидел в воздухе тело Джулии, с силой подброшенное мчавшейся машиной. Когда он и Мими подбежали к ней, она уже была мертва.

Найдж и по сей день терзается мыслью о том, что скажи он ей тогда еще несколько слов — она, возможно, и сейчас была бы жива… Он переживал смерть Джулии столь же глубоко, как и ее сын.

На следующий день я встретил Джона в Вултоне.

«Мне очень жалко твою маму», — запинаясь пробормотал я.

«Я знаю, Пит», — спокойно ответил он.

Для нас с Джоном этих слов было достаточно и больше мы к этой теме никогда не возвращались. Ведь никакими словами невозможно было выразить, не говоря уж о том, чтоб облегчить ту молчаливую боль, которую он должен был испытывать.

Кроме того, Джон решил продолжать жить так (конечно, внешне), словно ничего особенного не произошло. Но я прекрасно понимал, что это только видимость; все, кто хорошо знал Джона, не могли не заметить перемен, которые происходили в нем.

Впервые в жизни он начал пить в запой. Однажды ночью я наткнулся на Джона, распластавшегося на заднем сидении последнего автобуса, шедшего в Вултон. Приведя его в полусознательное состояние, я пришел к выводу, что он провел в этом автобусе уже несколько часов и не один раз съездил в пригород и обратно. Эта одиссея закончилась тем, что я выволок его из автобуса и кое-как дотащил до постели в Мендипс.

Поскольку Джону приходилось жить на скудную студенческую стипендию (его деятельность все еще не давала доходов), он взял в привычку поддавать во всевозможных ливерпульских притонах и нелегальных питейных заведениях, донимая своим краснобайством и попрошайничеством несчастных клиентов. Вместе с тем, Джон чувствовал себя очень жалким и униженным, когда приходилось выпрашивать немного мелочи и имел обыкновение с пугающей жестокостью отвечать тем, кто смеялся над ним или раздражал его.

В одной забегаловке, например, он почувствовал неприязнь к пианисту с еврейскими чертами лица по имени Рубен, который мне лично показался вполне приятным парнем. Пока Рубен мужественно продолжал бренчать по клавишам, Джон, как всегда, в стельку пьяный, упорно пытался сорвать выступление, выкрикивая: «жид ползучий!» и «тебя со всеми остальными надо было сунуть в печь!». В конце концов он довел беднягу до слез.

Однако, персона Джона была настолько устрашающей, что у очень немногих хватило смелости не спасовать перед ним, не говоря уж о том, чтобы выгнать его вон. Как бы то ни было, его появление воспринималось всеми, кроме маленького круга его друзей, как очень неприятное событие. Даже я порой опасался, что его ожидает дорога на Скид-Роу.

Заслуга в том, что Джон, в конце концов, образумился, принадлежит, главным образом, двум очень непохожим людям, с которыми он подружился в Ливерпульском Художественном колледже. Первой из них стала Синтия Пауэлл, почти исконно респектабельная девушка из средней буржуазии Хейлэйка, — богатого пригорода, расположенного «за рекой», где люди разговаривали на классическом литературном языке без примесей просторечия.

Примерно недели через две после того, как они начали гулять вместе, я забежал в Мендипс за несколько минут до ее прихода. Меня где-то ждали, но Джон настаивал, чтобы я остался.

«Когда ты ее увидишь, ты не пожалеешь, — сказал он. — Это, конечно, не Бриджит (Бордо), но она очень даже ничего.»

Меня это удивило, ибо я не помнил, чтобы Джон был так взбудоражен какой-то девушкой. Он даже ежеминутно подбегал к окну спальни, чтобы увидеть, когда подойдет ее автобус. Когда Син, наконец, появилась, меня сразу поразило, как выгодно отличалась эта привлекательная и воспитанная девушка от всех «чувих» из низших классов, с которыми Джон имел дела прежде. Син оказалась необычайно вежливой и почти болезненно застенчивой. Мне она показалась очень хрупким цветком для грубых рук Джона.

Но если Джон и бывал с ней груб, я никогда не узнавал об этом «из первых уст», а самозабвенная любовь Синтии, конечно, помогала немного ослабить боль Джона от утраты Джулии. И все же Джон получал огромное удовольствие, когда шокировал Син жестокими высказываниями и нецензурщиной.

«Господи, Джон, — изумленно ахала она, — как у тебя язык только поворачивается такое говорить?» Тут он, конечно, выдавал что-нибудь еще похлеще.

Главным препятствием в их отношениях была миссис Лилиан Пауэлл, чья доминантная фигура и откровенно консервативная система ценностей оказались прямо противоположными всему, что нравилось Джону и во что он верил. За те годы, что я знал Син, она почти полностью оставалась под влиянием своей вездесущей матери, которая не смогла избавиться от неприязни к Джону, даже когда тот стал Битлом-миллионером. (Мими, в свою очередь, с самого начала была не менее пренебрежительна к Син, чьи верительные грамоты милой девушки из среднего класса казались безупречными. По-видимому никто не был достаточно хорош для «ее» Джона.)

По необычному совпадению, в то же время Найджел Уэлли начал гулять с другой девушкой из Хейлэйка по имени Пэт, которая стала одной из лучших подруг Син, и на которой Найдж позднее женился. И все же и Син, и Пэт, как и все прочие наши подружки, в целом приходили в уныние от наших отношений. Мы как «северяне» («северяне» — имеются в виду жители Ливерпуля и других городов севера Англии) до мозга костей, по-прежнему предпочитали держать своих жен и подруг в отдельных герметичных сосудах, отчего я хорошо узнал Син, только став частым гостем в доме Джона уже на вершинах эры БИТЛЗ.