Полихромный ноктюрн - Ислав Доре

Уст-ы не допускали и мысли о роскоши, они вполне могли разорвать дьякона на части за безобразное отклонение. Однако того наказание уже вовсе не беспокоило. Служитель, рекомендованный семьёй, неподвижно лежал на полу. Дыхание покинуло его. Капли вина падали на пол, где смешивались с брызгами крови, которые немного напоминали крылья.

Неуверенные огни свечей серебряного канделябра старательно раздували сумрак.

В углу, неподалёку от покойника, — низкая кровать, на малиновых простынях лежала замученная девушка. Она была мертва. Руки её сковывала цепь, проходящая через прибитое к стене железное кольцо. Такие путы душили любой шанс на самостоятельное освобождение пленницы; такие путы дарили дьякону возможность надёжно удерживать ту в пределах своей власти. По её коже бежали следы багровых укусов, они не были отпечатками прикосновения страсти, а больше напоминали торжество первобытной жестокости. Безжизненные глаза сохранили страх расставания с жизнью, словно всё происходит в настоящий момент.

Осмотрев содержимое свитков, Фель увидел набор созвездий и тексты, собранные из странных символов. Тогда укусы обрели новый звёздный смысл, и пришло осознание: дьякона явно порекомендовали не из-за его чистого желания направлять Оренктон по пути Сахелана.

Могильное дыхание потушило огни канделябра. Из тёмных глубин за распахнутой решёткой донеслись знакомые насвистывания, какие слышал на похоронах в оплоте. Пугало явил свою свирепость, застучал полуразрушенной Гильоной и рванул вниз по каменным ступеням. Бежал бешеным псом, не оглядывался назад. Поводок несбыточных желаний тянул на самое дно. Зеваки сказали бы: раненый силач нырял в омут хоривщины, там его будут кусать враги и им нельзя вдарить по морде; полуосязаемые сравнения всплывут перед зрачками, от них не отвертеться.

Оказавшись в тёмных туннелях, проделанных кровью Лиодхау, беспрерывно преследовал издевательский свист. Остатки разума раскалялись, внутричерепная медуза стала не более чем угольком для постельной грелки. Когда нагонял источник — ускорялся ещё сильнее в своём погружении во тьму, где поселился убийственный гул.

— Хор! — вырыкивал он.

Пугало не видел отпрыска Старой войны, врага церкви и всех Приомнисов, а лишь ощущал его присутствие сотней крошечных лезвий, вгрызающихся в плоть. Невидимые орудия скреблись в швы костяной шкатулки, скрытой под кожей. Но скреблись как бы изнутри. Манящий свист близко и в то же самое время далеко, мелькал со всех возможных направлений. Иногда создавал для себя новые; или открывал старые, спрятанные от понимания человеческим разумом.

В полости под городом пронесся страшный крик, вой кита, пленённого своей природой. Зов морского невозможного гиганта уводил вдаль от здравомыслия, бил плавником по слуховому нерву, выворачивал желудок наизнанку. Спустя вереницу искажённых моментов — тишина. Вот она самая настоящая тишина, выпускающая внутреннее безумие.

Пугало остался один без ориентиров в скрытом под Оренктоном лабиринте.

Грязь под сапогами чавкала после каждого шага. Шаги давались с трудом; необходимо прикладывать определённые усилия для дальнейшего продвижения. Подобный путь, особенно в условиях преследования, изматывает сам по себе. Непроглядное отсутствие света заполняло всё предоставленное пространство. Казалось, до него можно физически дотронуться, только протяни руку и сожми.

Стены наблюдали за ним, порождали желание сорвать тьму как какую-нибудь штору и кинуть под сапог, чтобы показать тайным наблюдателям всю фальшивость их взора. Но обличению было не суждено сбыться. Факел мог бы помочь, однако поддавшемуся ярости совершенно не до поисков помощи. Слишком торопился выполнить свою часть сделки.

Грохнули выстрелы, эхо умножало их количество. Снова явились призраки. Они всюду продолжали своё противостояние кошмарным отродьям. Квинтэссенции вдруг стали другими, стали не прозрачными и даже почти ощутимыми. Один из таких воинов случайно налетел плечом на наблюдателя из Серекарда, который ощутил толчок, но потом воитель всё же пролетел сквозь его тело.

Отголоски сражения привели к пролому в подземном лабиринте. По размеру трещина как раз подходила, чтобы взрослый мужчина, пригнувшись, смог протиснуться. Возле насыпи лежали осклизлые человекоподобные существа. Всего было трое, может быть — четверо. Разглядеть не представлялось возможным, но одно можно сказать: жизнь отказалась от них после обеда месяц назад. Тощие руки мертвецов тянулись к закрытым небесам и колыхались колосьями в поле. Судорожное, совсем не умиротворяющее зрелище утаскивало в сон. Пробудившись от скоротечной летаргии, перешагнул через них, пролез в брешь венозного тоннеля. Покинул галерею, сошёл с карты.

Подвалы быстро выдали свою принадлежность к усадьбе Ванригтен. Всё из-за специфического стиля и кисло-сладкого запаха дорогих трав, используемых против голохвостых грызунов. Пройдя по коридору, вышел в большой зал, там уже зажёг факел.

Пунцовый огонь осветил ряд металлических клеток с мертвечиной. Внешний вид вполне способен вызвать в разуме проклятия, направленные к самому пониманию слова «жизнь» за такой уродливый казус. Пропавшие горожане почти полностью утратили человеческий вид. Гнойные наросты поблёскивали красным, разбегались по неестественно длинным лапам с кривыми когтями, что напоминали ветви сухой липы. Вывернутые ларвы пульсировали, пульсация с каждой секундой замедлялась. Пугало пришёл к выводу: дышат по памяти и скоро она покинет их. Множество изуродованных, полупереваренных лиц следили мутными завистливыми глазами за движениями.

Стая премерзких запахов даже обжигала внутренности органов чувств. На палитре с «амбре» незримо присутствовал след пороха. В черепах некоторых порождений далёкого предка кошмарного сна зияли свежие пулевые отверстия. Битва случилась прямо здесь, почти только что. След источника голосов битвы найден.

В уши неожиданно впились слюнявое чавканье. Голодная свирепость неистово забилось внутри дальней клетки. Сама неопределенность подзывала ближе. Когда подошел, из неё, проломав железные прутья, с чудовищной скоростью выпрыгнула маленькая тварь. Рёбра этого творения отравленного воображения шипами торчали из спины, а язык свисал до самой груди. Слюни вытекали из пасти как вода из дырявого ведра. Такое не повесить на коромысло, не сходить до колодца.

Поймав за горло напавшего прыгуна, сжал пальцы до треска костей и с размаха влепил об твёрдый залитый кровью пол. Повторял это снова и снова, пока не превратилось в месиво. Потушив приступ отвращения, откинул человеческие ошмётки. Тут с тихим звоном к ногам прикатилась монетка, та путеводным светлячком отскочила к громоздкому мешку, лежавшему неподалёку. Нет, это был вовсе не мешок, а безобразная женщина с разбухшим животом, чью голову покрывала фата, скроенная из спинной кожи. Она вынашивала жизнь, но не смогла доносить, так как там зияла дыра с рваными краями. Вид раны неловкими мазками вырисовывал вишню-костянку, из которой извлекли косточку. На груди её — опухоли, из них вытекала рвотная жижа, капала вниз. Спустившийся в подвалы нахмурился, сгорбился, на его плечи наковальней обрушилась мысль: пахнет так же как лекарство в пузырьке.

Перед раздувшейся не муравьиной маткой возникла тень.