Небесные тела - Джоха Аль-харти

познала любви, Мийя? Неужели ты не чувствовала, как я кружил вокруг вашего дома, словно паломник вокруг Каабы? Казалось, что стены не выдержат того напора эмоций, той любви, которую я посылал в твою сторону, и дом рухнет или балкон обрушится. Казалось, что воздух вокруг зазвенит от напряжения. Но все оставалось на своих местах… Даже дверь, к которой я припал, как пригвожденный пулей животрепещущей любви, не поддалась, не сдвинулась с места… Только я перестал понимать, где мое место! Стекла не треснули оттого, что я бился в них своими крыльями. Ты сидела за швейной машинкой, Мийя, и ничего не видела.

Асмаа

Первое, о чем подумала Асмаа, открыв глаза спросонья, – что сегодня день ее свадьбы. Она недолго понежилась в постели, провела рукой по животу и улыбнулась от мысли о том, как округлится ее живот через несколько месяцев. Сложив аккуратно пижаму и плед на спинке кровати, она направилась прямиком на кухню, чтобы сварить родителям кофе, который они так любили пить сразу после утренней молитвы.

У входа в кухню, на старой ступеньке с выбоиной, сидела мать. Асмаа оторопела, увидев ее рассеянной, ведь мать никогда не теряла самообладания и не витала в облаках. Она тихим голосом поздоровалась. На плите уже закипал кофе, рядом с термосом были отложены и забыты зерна кардамона. Что-то было не так, но Асмаа не догадывалась, в чем дело.

Отец, как обычно, выпил две чашки, потом пристально посмотрел на нее, пока пережевывал финики. В его взгляде сквозил молчаливый упрек, поэтому она начала чувствовать за собой вину, но за что, так и оставалось для нее загадкой.

После она закрылась в комнате, как приказала мать, потому что невесту до свадьбы никто не должен видеть. Мийя провела взаперти целую неделю до свадьбы, даже соседкам умудрилась не попасться на глаза. Асмаа вздохнула: хорошо еще, что мать не настаивала на недельном заключении и для нее. Не выпускала из дома? Асмаа и так почти не выходит. Смешно. Зачем все это? Чтобы ощутить вкус свободы после свадьбы? Да, она будет считаться женщиной, сможет крутиться во взрослом обществе, отлучаться по делам, принимать приглашения на все свадьбы и банкеты, как бы далеко от дома они ни проходили.

Асмаа присоединится к женским утренним и вечерним посиделкам с кофе. Ее будут звать на обеды и ужины, она также вольна будет принимать гостей у себя дома. Она станет настоящей женщиной, а не девчонкой. Брак – вот пропуск в эту жизнь, пропуск в больший мир, за стены дома.

Еще пару лет назад надо было искать повод, чтобы вырваться с подружками на прогулку. В сезон сбора фиников они ранним утром шли на делянки аль-Авафи и обходили их, наблюдая за тем, как урожай сортируют и раскладывают. Они перекидывались незрелыми красноватыми плодами, плескали друг в друга водой из каналов, соединявших участки между собой. Потоки пускали попеременно то на одни посадки, то на другие по договоренности, следя за тем, чтобы не расходовать воду почем зря и чтобы всем доставалось по справедливости. Но самое интересное ждало их вечером на площади за пальмами, где собирались для варки фагора[20]. Асмаа в изумление приводили горы неспелых фиников, которые засыпали в котлы с кипящей водой. Она спорила с подружками, в каком из них фагор будет готов первым. Мужчины доставали варево из котлов с помощью черпаков из пальмовых листьев, раскладывали на просушку в солнечное место, а затем все это увозили грузовики, так как урожай выкупало правительство, отправлявшее потом товар на экспорт в Индию. Асмаа не нравился фагор, она ела только желтые или самые спелые темно-коричневые финики. Да и сами жители только пробовали его на вкус. Их пищей считались именно перезревшие ягоды. Весь день Асмаа играла с девочками, бегала, карабкалась на невысокие пальмы, качалась на качелях, которые сооружали из троса, натягивая его между двух стволов, подзадоривала женщин, которые, перебрав кучи фиников, вечером уходили с ними в корзинах на головах. Девчонки кормили скот либо срывали траву, набивали ее по мешкам и выменивали их тут же у хозяев животных на монетки. Асмаа помнила, как мешок у Фатимы продырявился и за ней потянулся травяной след, а потом подружки еще долго дразнили ее. Но сейчас Асмаа уже взрослая и не ходит на сбор урожая.

Она не выходит за ворота даже в первые дни хаджа, чтобы спеть с соседками:

Мухаммед спустился в долину,

Мухаммед спустился в рай,

Закончили мы молитву,

Пророку хвалу воздавай!

Как только день стал клониться к закату, дом наполнился шумом высоких и тоненьких голосов. Женщины пришли, чтобы помочь доставить приданое Асмаа в дом жениха. В пикап, взятый Иссой в аренду у бедуина, погрузили две сумки с добром Асмаа, большой сундук, расшитые подушки и два персидских ковра. В первой сумке был ее свадебный наряд, а во второй – ничего, кроме стеклянного флакончика французских духов, арабских масел и благовоний. Но мать настояла на том, чтобы была и вторая сумка, так приданое смотрелось побогаче.

Мийя с другими женщинами направилась в новый дом Асмаа, чтобы помочь ей там устроиться. Сама же невеста с Холей и соседками, которые делали ей татуировки хной, оставалась пока в своей комнате. Мысли Асмаа метались от материнства к новым одеждам, от разлуки с родным домом к суженому Халеду.

Асмаа читала отцу, а порой он и сам декламировал любовную лирику. Особенно в зимние дни им нравилось погрузиться в поэзию аль-Мутанабби. Стихами о пылких чувствах он увлекался еще больше, чем дочь. Даже на каких-то местах в дешевых романах, купленных ее подругой в маленьком книжном в Маскате, которые она быстро пробегала, он останавливался, чтобы насладиться. Ей же казалось, что это чтиво, завезенное из столицы, рассказывает о чужой и далекой, какой-то нереальной жизни. Последний роман, который она взялась читать, был озаглавлен как «Тайники дворца». События разворачивались во Франции XVIII века: любовные страсти королевских особ, с интригами, изменами и маленькими победами. С первых же страниц она нашла сюжет надуманным и взяла другую книгу. Единственный текст, который тронул ее до глубины души так, что, до конца не понимая смысла, она заучила отрывок из него наизусть, – это легенда о разъединенных душах, заключенных в мерцающие шары, которые стремятся слиться воедино. Так она представляла себе любовь – как столкновение родственных душ. Она и не мечтала, что испытает в жизни страсть, от пламени которой ночь будет казаться такой же длинной, как в касыдах аль-Мутанабби,