Небесные тела - Джоха Аль-харти

– Но сейчас все покупают гарнитуры с кроватью, шкафами и прочим, – вмешалась Холя.

– Да простит тебя Аллах! Невеста без сундука не невеста, – ответила ей жена муэдзина. – Сундук, он аромат благовоний годами держит! Не то что ваши шкафы.

Перед уходом гостий Салима преподнесла им по платку из той сотни, которую купила, чтобы раздать всем без исключения женщинам аль-Авафи.

Абдулла

Как только я ударил Салема, меня охватило омерзительное чувство, что я уподобился собственному отцу. Пару дней спустя Мийя сказала, что Салем был вовсе не пьян, а на самом деле пережил сильное потрясение.

Салем припозднился в компании друзей в одной из кафешек аль-Курума. Грохотала музыка, посетители стали уже расходиться. Он продолжал потягивать лимонный сок с мятой, как вдруг на его столик кто-то положил руку. Длинные, ярко крашенные ногти. Салем поднял голову. Перед ним стоял парень с подведенными глазами. Одетый в черную рубашку от Версаче и джинсы от Армани парень прошептал:

– Ты ранил мое сердце с первого взгляда!

Салем не выпускал из рук стакана с соком, однако его трясло. Парень склонился и выложил перед ним на стол вычурную визитку с номером телефона, но без имени.

Салем не шелохнулся. Куда запропастились его приятели? Сели где-то играть в карты?

Парень все нависал над ним, вздыхая и пододвигая свою визитку.

– Вали! Вали отсюда! – не выдержал Салем.

– Знаю, что у тебя на уме. Думаешь, я и мизинца твоего не стою, – зашептал парень. – Боже, боже, любимый мой… Только подумай, какой огонь меня сжигает изнутри. Пожалей меня, ну же!

Когда Салем возвращался из центра, парень ехал на своем «Порше» за ним. Чтобы оторваться, Салем долго мотался по узким улочкам и только потом отправился домой.

Шел второй час ночи. Я ждал его в зале, замахнулся и как ошпаренный заорал:

– Еще не ложился?! Ослушаться вздумал!

Паучиха

25 сентября 1926 года Паучиху, прозванную Бамбучиной, в пустыне, пока она собирала сухие ветки, застали схватки. И в тот самый момент, когда она ржавым ножом перерезала пуповину дочери, отделяя дитя от себя, в Женеве подписывали Конвенцию об отмене рабства и признании торговли живым товаром преступлением. Она и не догадывалась о существовании Женевы, равно как не знала о том, что в этот день ей самой исполнилось шестнадцать.

Паучиха стянула с головы пыльный платок, разодрала его надвое, в один кусок завернула новорожденную, другим подпоясалась сама и направилась босая, с непокрытой головой обратно в аль-Авафи, в дом шейха Саида, с еще одной нахлебницей. На пороге ее подхватили женщины и ввели в дом. Она опустилась на циновку, наблюдая за тем, как ребенку в рот выдавливают сладкую мякоть финика. Когда же девочку положили с ней рядом и Паучиха взглянула на это маленькое морщинистое тельце, завернутое в рваный платок, она расплакалась. Это был ее единственный не продырявленный и не зацепленный ветками платок. Белый – его она не окрашивала индиго, – но очень крепкого кручения. Он хоть и был кое-где испачкан, но все равно считался новым. Теперь и он испорчен.

Неделю спустя шейх объявил, что девочку будут звать Зарифой, но из-за того, что урожай фиников у него пропал, барана он в жертву в честь рождения ребенка приносить не будет.

А через шестнадцать лет он продаст ее торговцу Сулейману. Зарифа станет его рабыней, его наложницей и возлюбленной, единственной женщиной, которая достучится до его сердца. Он же станет для нее единственным мужчиной, которого она полюбит и перед которым будет благоговеть до самой смерти. Он избавит ее от унижений отпрысков шейха Саида, будет защищать от Хабиба, с которым вместе с телесными наслаждениями она впервые испытала на себе жестокость и ревность, а затем испустит дух в ее объятиях.

Абдулла

Поначалу Зайед заезжал в аль-Авафи по пятницам, привозя с собой столько ящиков фруктов, что их приходилось раздавать соседям. Он, важничая, не снимал с себя военную форму, даже когда ходил послушать, как Сувейд играет на уде. Но в тот момент, когда на поминках Зейда его обнесли кофе и он вынужден был сам подойти и налить, он понял, что для всех он так и остался сыном попрошайки Манина, что люди верят прошлому и не доверяют будущему. Зайед наведывался к отцу все реже, а после того как привел ему служанку-индуску, навещал его уже только по большим праздникам.

Через несколько лет после убийства его отца мы неожиданно узнали, что он женился. Ноги его не было больше в аль-Авафи, но взял он в жены вторую дочку Хафизы, самую красивую из ее девочек. Свадьба, на которой со всего аль-Авафи присутствовали только невеста, ее мать и сестры, гремела в столичной гостинице «Шератон».

Хафизе не было и семнадцати, когда она в первый раз забеременела. Мать схватила ее за космы и оттаскала как следует, на что соседки с ехидством заметили, что девка пошла в родню и шкуркой, и натуркой. Мать отстала от нее, но когда Хафиза разродилась ребенком намного смуглее, чем она сама, снова набросилась на нее с расспросами, кто же отец. Но Хафиза твердила одно: «Я же говорю, если не Заатар, то Мархун или Хабиб». Мать качала головой и отходила в сторону. Через сорок дней после родов судья Юсеф постановил высечь Хафизу, определив ей сто ударов плетью. Мать обернула ее простыней, натянула на нее холщовые штаны, надела несколько старых рубашек, под которые напихала тряпки, чтобы смягчить удары хлыста, и сама пробралась в толпу смотреть, как будут исполнять наказание. Однако не прошло и двух лет, как Хафиза опять забеременела и на этот раз принесла девочку белее белого. К тому времени дела изменились: судья вынужден был подчиняться султану, хотя сам продолжал считать, что служить надо имаму, свергнутому в результате схватки за власть и бежавшему из Омана. Высечь негодницу уже было нельзя, поэтому предложили отправить ее в тюрьму, но исполнением приказа никто заниматься не стал. В деревне перешептывались, что девочка-то смахивает на младшего сына шейха Саида. Но и на этот раз Хафиза не могла уверенно указать на отца ребенка, за что получила прозвище «общественный драндулет». Еще через три года она родила девочку, точную свою копию, и это был ее последний ребенок, после рождения которого она стала пачками пить противозачаточные.

Ты заснул? Пить не хочешь? Зарифа всегда переживала, что я лягу спать и во сне меня замучает жажда. Она пугала, что душа вылетит из тела в поисках воды и потом не