Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

Оставляя первую и вторую роты Гарибальди слева, он прошел с полкилометра вдоль оливковых плантаций и стал подниматься на остроконечный холм такой крутизны, что приходилось помогать себе руками. Стало жарко, как на Полтавщине в июле, и он расстегнул куртку и воротник рубашки. Наверху, поднеся бинокль к глазам, Лукач внимательно разглядывал расстилавшуюся перед ним долину и поднимающиеся к монастырю однообразные оливковые рощи. Ни французского, ни немецкого батальонов нигде и в помине не было. Еще бы. В теплой одежде, да еще с набитым мешком за спиной и обоймами по всем карманам бойцы рады были укрыться от почти тропического ноябрьского солнца, главное же, им в теории предстояло атаковать этот католический форпост, для чего необходимо было приблизиться к нему.

Ровно через тридцать семь минут быстрого хода Лукач вышел к пыльной сельской дороге, ведущей от Сорро-де-лос-Анхелеса на Пералес-дель-Рио, где должны были базироваться немецкое интендантство и перевязочный пункт. До них оставались считанные шаги, когда в монастыре вдруг бухнуло, будто лопнула квасная бутылка, одновременно что-то засвистело, свист оборвался: маленький снаряд воткнулся в почву где-то близко, и Лукач тут же углядел, где именно,— по другую сторону дороги взметнулась сухая земля, одновременно грохнуло, и с неба, стуча, посыпались камни. Лукач осмотрелся, чтобы понять, куда это они стреляют, и усмехнулся. Ну и дурни! Стреляли явно по нему, по идущему полем одинокому человеку. Идиотизм! По перепелке из трехлинейки.

Выйдя на дорогу, он зашагал к тылу. С трех сторон Пералес был обсажен платанами, а с четвертой — мимо глинистого берега текла мутно-желтая речка. Дорога вывела Лукача прямо к ступеням новенькой церкви. По бокам ее стояли два ряда тоже новехоньких одноэтажных домиков с чистенькими занавесками в закрытых окнах, а позади алтарной части — третья, замыкающая, линия таких же аккуратных коттеджей. Ни в одном из них, как и во двориках, не было заметно ни малейшего шевеления, словно это не поселок, а театральная декорация. Только на паперти, как статист из «Спящей красавицы», упираясь спиной в закрытую половину входных врат и вытянув ноги, мирно спал пожилой тельмановец.

Лукач разбудил его и попросил вызвать батальонного интенданта. На пороге церкви тотчас же показался небольшого роста невзрачный человек в испанской пилотке, должно быть сохранившейся еще с Арагонского фронта. Увидев перед собой самого командира бригады, он, приставив большой палец к острому носику, а указательный — к красной звездочке на пилотке, проверил ее положение, вытянулся, щелкнув каблуками, ударил себя кулаком по виску и лишь после всех этих манипуляций доложил, дернув подбородком в направлении видневшейся даже отсюда траншеи, что недавно отправил туда сухой паек, состоящий из очень черствого хлеба и очень свежей ветчины. Фашисты, не жалея патронов, стреляют по нашим наугад и попадают все больше в листья и ветки деревьев и в землю. Все же одному из поваров оторвало пулей мочку уха. Все остальное, по мнению тощего интенданта, было в порядке, раненых в батальоне пока нет. Вот только польская рота куда-то отбилась.

— Как отбилась? — откликнулся он на поднятые брови генерала.— Никто не знает. Шли они в арьергарде на правом фланге, правее одна эта грязная речушка была. Как-никак преграда, ее,— он усмехнулся,— они не перешли, и все же роты нет с батальоном...

Заглянув в некоторые из домиков Пералоса — ни один не был заперт,— Лукач убедился, что они покинуты жителями, но внутри все выглядело так, будто хозяева вышли на минутку к соседям. Однако и соседи отсутствовали. Про себя он удивился и порадовался тому, что никто из тельмановской обслуги не входил в пустые дома хотя бы из любопытства. А опустели они начисто: ни одной лежащей на кровати дряхлой старухи нигде не осталось, как и ни единой овцы в каком-нибудь закутке, ни отбившегося цыпленка — уж он бы пищал не останавливаясь, даже все собачьи будки были пусты, да что там собачьи будки, если ни одна голодная кошка не мяукнула под крыльцом. Только воробьиные стаи перелетали с опустелого двора на вымершую улицу и обратно. Война пока лишь приблизилась к Пералесу, а уже сколько горя принесла...

Из Пералеса генерал Лукач прямиком направился в ту сторону, где, по его расчетам, батальон Андре Марти должен был войти в масличные рощи перед стенами Серро-де-лос-Анхелеса. По пути он недовольно поглядывал на запыленные свои башмаки.

Справа все нарастала винтовочная трескотня, непрестанно перебиваемая лаем «гочкисов» и более высокими торопливыми очередями «максимов», слева же из глубины лесной поросли настойчиво постукивали пушечки четырех бронемашин, но через монастырскую ограду и громовой ружейно-пулеметный барьер звук разрывов их миниатюрных гранат не проникал.

Прошло еще с полчаса, когда Лукач, миновав крутой поворот, обрадованно увидел оба «опеля», прижавшиеся к прикрывавшему их откосу. Шоферы, по обыкновению, спали внутри. За одной из ближних олив он сразу заметил все того же мальчика, притаившегося с винтовкой. Помахав ему, чтоб ненароком не выстрелил, Лукач, хватаясь за торчащие корни, поднялся на поляну.

Войдя под масличные деревья, Лукач заметил, что Паччарди успел улучшить свой фронтовой быт. Под деревьями было расстелено несколько одеял. На одном из них, подложив под небритую щеку сразу два кулака, спал Галло. По соседству с ним сидели Паччарди и добряк Роазио. Шагах в десяти от них, тоже на одеяле, головами к центру его, лежали четыре бойца, вероятно связные, и, поочередно вылавливая перочинным ножом из консервной банки кусочки мяса, отправляли их в рот, за перочинным ножом по кругу ходила и фляжка.

Роазио, отодвигаясь, предложил командиру бригады добрую половину подстилки и, приподняв крахмальную салфетку, показал на толстые ломти испанской вяленой ветчины на белом хлебе. Едва Лукач в позе кочевого казаха уселся и взял бутерброд, как Галло проснулся и, приподнявшись на локте, спросил, что происходит в других батальонах. Лукач вкратце рассказал то немногое, чтo ему удалось установить. Дослушав, комиссар бригады опять крепко заснул, будто и не просыпался. Последняя ночь, проведенная без сна, сухая жара, первая за сегодня сытость сделали свое дело: в неудобной позе, сидя спиной к стволу и уткнув в грудь подбородок, заснул и Роазио.

Лукач лег на спину, положив ладони под затылок. Вот уже больше пяти часов его бригада выполняла явно невыполнимый приказ о взятии Серро-де-лос-Анхелеса... Странно, но почему-то мертвая тишина перед итальянским батальоном начинала казаться угрожающей. Ощущение это шло от ее несоответствия шуму перестрелки, доносившемуся из-за того высокого холма, с которого они с Фрицем вели в два бинокля первые наблюдения. И все же. А вдруг неприятель готовит какую-нибудь неожиданность, вроде внезапной вылазки?.. Глупости! Что ж, он прямо со стен начнет сигать на итальянцев?..

Но вот слева и сверху стал доноситься однообразный шорох. Похоже, что кто-то двигался сюда. Лукач повернулся на бок и увидел, что все время бодрствовавший юнец, сунув винтовку в развилку корявой оливы и опустившись на одно колено, неумело прицелился, но тут же опустил приклад к земле и выпрямился. Вскоре в тень деревьев вступил загоревший за полдня, красно-медный Фриц. Лукач вскочил, жестом предлагая ему пройти в сторонку, чтобы не разбудить измученного Галло. Схватив за руки, он с нежностью усадил его на утоптанную траву, почти бегом бросился к спящим, выхватил из-под салфетки два куска хлеба с ветчиной, подхватил одну из лежащих тут же фляжек и понес все Фрицу. Тот первым долом схватился за флягу и запрокинул голову, но сразу же оторвал сосуд от губ и с отвращением воскликнул:

— Вино!

Лукач вторично кинулся к одеялам, отвинтил крышку другой фляги, плеснул из нее под оливу и еще понюхал горлышко на ходу. Фриц жадно и долго пил и так же жадно стал есть. Лукач дал ему немного утолить голод, и, держа второй бутерброд в руке, Фриц приступил к изложению своих наблюдений.

— Что ж, во многом ты оказался прав. Я сам углядел двух бойцов, так они, не подняв прицельной рамки, вели огонь, находясь по крайней мере в километре от Серро-де-лос-Анхелеса. Можно сказать, в спины своим. Должен заметить, что командир польской роты, о котором ты говорил, набитый дурак, и его сегодня же надо снять. Фамилия его... Постой, у меня записано... Вот: Зъявинский. Верно, что он, как и я, бывший царский солдат, но совсем другой, так сказать, породы. Рота, когда я ее догнал, отдыхала неизвестно от чего, кто сидя, а кто и лежа в кустах. После долгих поисков ко мне наконец привели Зъявинского. Оказывается, он, никого не предупредив, самовольно оставил роту и отправился в Пералес-дель-Рио напиться. Хорош гусь? Я приказал ему поскорее догнать батальон, который давно в бою, а он мне таким, знаешь, поучительным тоном отвечает: дескать, на войне, если не хочешь быть убитым, никогда не нужно торопиться. Начальство, оно, мол, всегда торопит, для того, значит, и поставлено, а старый солдат понимает, что к чему, даром спешить не станет и куда попало дуром не полезет... Позже, уже в батальоне, я узнал, что от большого ума он дальше повел роту бегом, сбился с направления и попал в тыл Андре Марти. У французов, говорят, тоже порядку немного...