Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

Джон Уэйн в роли Хондо тоже разговаривал на кухне со своей леди: «Вы пахнете, как пахнет женщина — такой густой, теплый, нежный аромат. Я смог бы почувствовать вас даже в темноте, миссис Лоу».

Изображение покрылось рябью, по экрану побежали полосы. Я встала, чтобы поправить антенну. Дед говорил, что у меня это лучше всего получается. Неважно, насколько плохим стало изображение, — я могла его исправить. «Отличная работа, Джастин, у тебя талант», — всегда говорил дед.

Пока я поправляла антенну, я чувствовала на себе взгляд отца. Я повернула ее в одну сторону, потом в другую. Кирк и Стив тоже за мной наблюдали. Кирку также хотелось уметь настраивать антенну, чтобы вернуть изображение, но он даже не пытался — он знал, что только я умею это делать. Я продолжала поворачивать и наклонять антенну, но нормальное изображение не возвращалось на экран. Кадры с Джоном Уэйном мелькали и наползали друг на друга.

— Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться, — сказал папа.

«Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться». Папины слова будто зарядили гостиную электричеством. Он никогда не говорил о моей матери. Только дед рассказывал мне о ней, он рассказал, что я родилась задом наперед, что это так сильно напугало мать, что она сбежала. О том, что швы у нее разошлись, я тоже узнала от деда, а не от папы. Дед рассказывал курочкам: «Ей должны были сделать операцию, но было уже слишком поздно, и вперед ногами или еще как, но она вышла сама. Черт побери, бедняжка Донна. Но это ее не извиняет, правда, девочки? Не извиняет, черт ее дери, все-таки это ее собственная дочь». Папа даже имени ее никогда не произносил. Я все двигала антенну, но изображение не возвращалось. «Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться». Неважно, в каком положении я устанавливала антенну, — ничего не помогало. Папа смерил меня взглядом с ног до головы. Мне стало жарко.

— Ты и правда на нее похожа, Джастин, — проговорил папа. — Рита была права.

Части картинки поменяли направление: Джон Уэйн словно попал в петлю, и его изображение побежало по кругу, снова и снова.

— У тебя такие же ноги, — продолжил папа и поднял бокал в направлении моих ног. Я чувствовала, что Кирк и Стив тоже смотрят на них. — Ты и в остальном на нее похожа, — добавил папа. — Никогда не мог понять, что происходит, что творится у тебя в башке. О чем ты думаешь, Донна? — спросил он. Глаза у него были красные, слова звучали невнятно — с кем он говорил, со мной или с Донной?

Кирк и Стив сидели тихо, как мышки, и только глаза их перебегали с меня на экран. Я больше не видела Джона Уэйна, его заслонили помехи и снежная буря. Я не могла пошевелить даже рукой.

— Да ради всего святого! — произнес папа, поднимаясь на ноги. У меня опустились руки. Папа подошел к антенне и повернул ее.

— Она изменилась, когда забеременела, — сказал он. — Именно тогда настал конец нашим отношениям.

Я села на место. Живот сводило от боли. «Она изменилась, когда забеременела». Это из-за моей неправильности? Дед говорил, что я с самого начала была неправильной. Неужели именно я ее изменила?

Папа поднял антенну и снова опустил ее. Не помогло.

— Ну и плевать, — буркнул папа, пнул телевизор и поднял бутылку с ромом. Размахивая ею, он вышел из комнаты.

Изображение покрылось рябью, будто внутри телевизора бушевала буря.

— Попробуй еще раз, Джастин, — попросил Кирк.

— У меня не получится.

— Получится. Попробуй.

— Я не смогу.

— Сможешь, — настаивал Кирк. — Еще одна попытка.

Я повернула антенну — и на экран вернулся Джон Уэйн в роли Хондо Лэйна. Он держал в объятиях миссис Лоу.

— У тебя все равно есть этот талант, Джастин, — сказал Кирк.

— Да, — поддакнул Стив. — Всё еще есть.

Мы сели вместе на диване, покинутом нашим отцом. Мы досмотрели до самого конца, когда Хондо убил Сильву и апачам пришлось искать нового вождя.

— Вперед, крутой парень, — сказал Кирк.

— Вперед, Хондо, — добавила я.

* * *

Позже, когда мы ели хлеб с соусом, Кирк произнес:

— Она изменилась, когда забеременела. Ты это слышала, Джастин? — Он говорил с набитым ртом, из-за чего слова звучали невнятно. Он улыбнулся — в уголках губ виднелся соус.

— А ты знаешь, что папа научил меня стрелять? — спросила я.

Он перестал жевать.

— Когда?

— На днях.

У него вытянулось лицо.

— Врешь.

— Из «смита», — добавила я. — Он взял меня с собой в заросли кустарника.

— Врешь.

— Нет, не вру. Сам его спроси. У «смита» в барабане шесть патронов, и он тяжелее маузера. Гораздо тяжелее.

— Он показал тебе, как стрелять?

— Ага, — подтвердила я, подняла руку со сложенными в виде пистолета пальцами и выстрелила ему в лицо. Затем встала из-за стола и оставила его одного.

Как ни крути, а мы с ним из настоящих брата с сестрой уже превратились просто в сводных. Папа свел нас вместе — а потом снова разделил.

23

Раньше я с нетерпением ожидала выходных, а теперь не могла дождаться, когда начнутся школьные дни. Майкл ждал меня, а я — его. Он никогда не торопился. Будто я была книгой с картами, и когда он ее открывал, он видел все страны, животных, погодные условия, климат, рисунки, из которых я была сделана, и хотел узнать обо мне еще больше. Будто всегда была следующая страница, которую нужно перевернуть, рисунок, чтобы его разглядеть, всегда была возможность узнать обо мне еще что-нибудь новое.

* * *

Все, что раньше было скучным, стало веселым. Братья Уорлли, учителя, школьные доски, учебники, контрольные по правописанию, водители автобусов, математика — все стало смешным и веселым. Смех Майкла наполняли вздохи и мычание, смех взрывами вырывался из него, и все его тело тряслось так сильно, что он сбивал на пол все, что лежало рядом: контейнеры с обедом, бутылки с напитками, учебники, ручки и точилки для карандашей. Я могла только смеяться вместе с ним, будто все в школе стало мелким и забавным, но не навсегда — только на короткий миг.

* * *

Мы сидели на скамейках, а перед нами лежал большой лист белой бумаги. Мы вытащили цветные фломастеры из пенала Майкла. Он нарисовал линию, а я сделала из нее квадрат. Он добавил фигуру, идущую вниз, а я превратила ее в кабину. Он нарисовал круги — я дорисовала колеса, он сделал ступеньки — я нарисовала второй этаж, его вертикальные линии я превратила в антенны, он переделал их в костыли, а я — в винтовки, он — в двигатель, а я приделала двигателю крылья, и наш грузовик научился летать. Он нарисовал под ним дорогу, а я — облака на небе, он пририсовал замерзший океан, ведущий в Антарктиду, где никто пока еще не бывал.

24

После обеда, в пятницу, когда я вернулась из школы, папа был на кухне.

— Поехали со мной, Джастин, — сказал он, будто специально ждал меня.

— Куда мы поедем?

От его лица и подмышек пахло чем-то острым и сладким.

— Навестим одного моего друга.

— Кого?

Большинство друзей папы жили в других городах, и он виделся с ними, когда уезжал из дома.

— Просто садись в машину.

— Джастин? — окликнул меня дед, когда я проходила мимо спальни.

Я остановилась в дверном проеме. Дед все еще был в постели.

— Куда ты собралась с Рэем? — спросил он.

— Я не знаю, — ответила я.

— Рэй! — позвал его дед хриплым голосом. — Куда ты увозишь Джастин?

Папа не ответил, он уже выходил через главную дверь. Я слышала, как он зовет меня:

— Джастин! Пошевеливайся!

Дед сел на постели, запахивая халат.

— Джастин! — крикнул папа. — Ну ты где?

— Мне пора, дед, — сказала я.

— Боже, — буркнул дед. — К чему такая спешка?

— Мы едем в гости к его другу.

— Что еще за друг, черт его дери?