Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Пока двое из «Большой тройки» вели беседу, Черчилль вышел в сад, чтобы поработать с официальными бумагами, включая записки министру внутренних дел Герберту Моррисону. На прошлой неделе Моррисон распорядился выпустить из тюрьмы и поместить под домашний арест чернорубашечников Освальда и Диану (Митфорд) Мосли, которые провели в тюрьме три года. Решение Моррисона было продиктовано резко ухудшившимся здоровьем Мосли. Реакция на решение Моррисона со стороны рабочих последовала незамедлительно; 10 тысяч человек вышли на улицы Лондона, чтобы выразить протест против того, что они посчитали фаворитизмом. Палата общин тоже выразила негодование. Черчилль написал Клементине: «Будь я дома, я бы ликвидировал эту чертову статью [18B]». Он сказал Моррисону, что тот сможет «избавиться от нее [18B]», если будет следовать «веским аргументам, которые я привел ему». Действительно, Черчилль объяснил Моррисону, насколько опасна эта статья конституции, насколько она отвратительна лично ему, и сообщил, что хочет, чтобы статья 18В была отменена. Однако он посоветовал Моррисону объяснить, что, хотя акт «Об исключительных полномочиях» привел к печальным последствиям, «еще не пришло время, когда можно обойтись без статьи 18B, но мы с нетерпением ждем этого дня». На самом деле день уже пришел; угроза вторжения давно миновала, но Черчилль пока не хотел отказываться от исключительных полномочий и не отменял статью 18B. Британский электорат принял это к сведению[1828].

Брук посоветовал Черчиллю предложить американцам операцию на Андаманах в обмен на американские гарантии в Средиземноморье. Черчилль отклонил эту идею, объяснив Бруку, что подобное обещание невозможно сдержать. Если десантные корабли уйдут из Средиземного моря в Тихий океан, они уже никогда не вернутся. У Черчилля опять заболело горло, и он почти потерял голос. «Он плохо чувствует себя, – пришел к выводу Брук, – и потому пребывает не в лучшем настроении». А все потому, что его друг Франклин Рузвельт встретился с Дядюшкой Джо. Когда до британцев дошла информация о содержании беседы Рузвельта со Сталиным, Брук сказал Морану: «Конференция закончилась, едва начавшись. Президент у Сталина в кармане»[1829].

Первое пленарное заседание было назначено на четыре часа в большом зале советского консульства. Лидеры собрались за большим круглым столом, покрытым зеленой скатертью. Плотные шторы на окнах защищали от иранского солнца. Адмирал Кинг и Гарри Гопкинс присутствовали на заседании, а генералы Маршалл и Арнольд, видимо, что-то перепутали и уехали осматривать достопримечательности Тегерана. Все британские военачальники были в сборе. Сталин пришел в сопровождении переводчика и маршала Климента Ворошилова, шестидесятидвухлетнего профессионального военного и сталинского лизоблюда, который руководил (неудачно) вооруженными силами во время советско-финской войны 1939 года и которого в 1941 году Жуков сменил на посту командующего войсками Ленинградского фронта. Ворошилов, написал Брук, не обеспечивал Сталина информацией, необходимой для разработки стратегии. Но Сталин, по мнению Брука, не нуждался в советах: «Он [Сталин] обладал незаурядным военным умом, – вспоминал Брук, – и мог быстро и безошибочно оценить все последствия ситуации… В этом отношении он выделялся на фоне двоих своих коллег»[1830].

Сталин предложил в качестве председателя Рузвельта, как единственного главу государства. После выступления президента о тихоокеанской войне («Много чепухи», – сказал Брук) Сталин заявил, что, как только Германия потерпит поражение, Советский Союз перебросит значительные силы в Сибирь и вступит в войну против Японии. Неожиданное заявление произвело именно тот эффект, на который рассчитывал Сталин. Он знал, что сибирские аэродромы и войска могут помочь Соединенным Штатам расправиться с японцами намного быстрее, чем китайские националисты, которые спустя семь лет после неслыханного по своим масштабам массового изнасилования женщин в Нанкине не нанесли поражение японской армии и не бомбили японские города. И хотя Черчилль клялся направить все британские ресурсы на войну против Японии после поражения Германии, британские ресурсы постепенно таяли. Рузвельт с Черчиллем считали – и продолжали считать в течение 1944 года, – что после поражения Германии тихоокеанская война продлится не меньше 18 месяцев, может, два года. Заявление Сталина, таким образом, было как нельзя более кстати, однако требовалось выполнить одно условие – направить англо-американские войска во Францию в мае 1944 года, чтобы взять на себя свою долю груза. Тогда, и только тогда Красная армия пойдет с ними на Токио. Осталась невысказанной возможность, о которой не забывали англичане и американцы, что если вторжение во Францию в мае 1944 года не состоится, то военное положение Советского Союза ухудшится, что приведет к созданию атмосферы, способствующей заключению сепаратного мира. В течение двух лет Сталин использовал страх союзников перед заключением сепаратного мира в качестве рычага давления, и мастерски делал это опять в течение следующих трех дней[1831].

Он говорил спокойно, как в прошлом году во время первых заседаний с Черчиллем. Он рассеянно рисовал в блокноте и курил папиросы. Его карие глаза ничего не выдавали. Во время последней встречи он был одет в серый закрытый китель и брюки, заправленные в сапоги. Теперь на нем был светло-серый китель с маршальскими погонами и брюки навыпуск с красными лампасами. Во время разговора его взгляд был устремлен куда-то вдаль; он никогда не смотрел в глаза собеседнику. «Из Сталина вышел бы хороший игрок в покер, – позже написал Исмей. – У него такое же непроницаемое выражение лица, как у сфинкса»[1832].

Рузвельт предложил план, согласно которому после захвата Италии англо-американские войска направятся на Балканы, объединятся с войсками Тито, двинутся на северо-восток к Румынии и соединятся с Красной армией, ведущей наступление на запад. Это предложение удивило и возмутило Гопкинса, и он тут же написал записку адмиралу Кингу: «Чья это идея с Балканами?» Похоже, это идея Рузвельта, ответил Кинг. На самом деле Рузвельт с Черчиллем уже обсуждали эту идею или, по крайней мере, обсуждали черчиллевскую идею о наступлении на Вену через Словению. После президента Черчилль коротко изложил свои планы по уходу с Родоса через Дарданеллы в случае вступления Турции в войну на стороне союзников. Если Черчилль считал, что какой-нибудь вариант его балканской стратегии получит одобрение, то Сталин быстро доказал, как сильно он заблуждался. Нет смысла надеяться на Турцию, она не перейдет на сторону союзников, сказал маршал, а Дарданеллы не стоят усилий. Сталин заявил, что юго-восток Франции, а не Балканы должен стать следующей целью англичан и американцев, так будет лучше для координации операции по вторжению в Нормандию. Черчилль поддержал необходимость проведения операции через канал, но подчеркнул, что она не должна осуществляться в ущерб операциям в Италии[1833].

Затем Сталин высказал мнение, что было бы лучше всего завершить операции в Италии к апрелю – вне зависимости от того, будет ли взят Рим, – и перебросить шесть дивизий из Италии в Южную Францию. Он предложил провести эту операцию 1 апреля, за месяц до «Оверлорда». Рузвельт, к огорчению Брукса, одобрил его предложение. Для проведения операции «Энвил», кодовое название плана действий на юге Франции, требовалось две дивизии, к которым следом должны были присоединиться еще четыре. Брук считал, что, если забрать шесть дивизий из Италии, где они успешно сражаются с немцами, и перебросить их по суше во Францию, это позволит немцам переместить силы на плацдарм высадки морского десанта, где обороняющиеся будут иметь огромное преимущество. Брук предупредил об «уничтожении этих шести дивизий», если они будут переброшены на юг Франции. После того как немцы ликвидируют угрозу «Энвила», они не спеша передислоцируют войска для отражения «Оверлорда». Именно этот сценарий вызывал наибольшие опасения Черчилля[1834].